Весной 1834 года, командирован на правый фланг кавказской линии, в полк Жирова, где находился до выступления его в 1837 году на Дон. В бытность на Кавказе, я участвовал во многих делах с горцами; особых отличий с моей стороны, выходивших из ряда обыкновенных казацких, не было, кроме разве следующаго: полк был расположен по реке Кубани; весной 1830 г., по распоряжению начальника кубанской линии генерал-майора Засса, полк двинут в полном составе за Кубань, на реку Чамлык. Придя на место, начали строить укрепление; чрез месяц оно было готово. Полк расположился в нём. Во время постройки ея лошади паслись над рекой, под прикрытием одной сотни; горцы, видели эту оплошность и вознамерились, во что бы ни стало, отбить весь табун у прикрывающей сотни; для того собралось горцев более 360 человек, самых отборных наездников из князей и узденей. В ночь, под 4 июля эта ватага, переправившись чрез реку Лабу, скрытно перейдя на Чамлык, остановилась ниже крепости в полуторе версте в лесу, с таким намерением, когда выпустятся на пастьбу лошади, гикнуть из засады и угнать всю добычу безнаказанно, потому, что преследовать их было не кому. Полк оставался, по их разсчету, весь пеший, кроме прикрывающей конной сотни; но они горько ошиблись: вместе со вступлением полка в крепость, лошади более на пастьбу не выпускались.
По заведённому порядку, дежурные по полку сотенные командиры с восходом солнца должны были высылать разезды вверх и вниз реки версты на три, и если, по осмотре местности, ничего сомнительнаго не окажется, начальники разъездов оставляли на условленных местах пикеты, а с остальными людьми возвращались в крепость. 4-го числа я был дежурным; сотня моя имела лошадей осёдланных, люди в амуниции. Солнце взошло. Разъезды посланы. Выйдя на батарею, я следил за ними; посланный вниз, перейдя ручей Грязнушку, поднялся на высоты, спустился к Чамлыку; за лесом мне нельзя было видеть, какая катастрофа происходит с разъездом; чрез четверть часа показался скачущий всадник, оставшийся в живых из пятнадцати разъездных: остальные 14 побиты. За ним громадная вереница кавалерии. Я тотчас приказал моей сотне сесть на коней и выступил на встречу горцам; за пол версты от крепости встретился с ними, но в бой не вступил, считая себя слишком слабым, по численности людей: в сотне было не более ста человек, а потому я отступил к стенам крепости, ожидая выступления полка. Горцы, видя свою неудачу, повернулись и шагом пошли обратно. В крепости была страшная неурядица: все бегали взад и вперёд, не находя что делать. — Является ко мне полковой адъютант, передаёт приказание идти за партиею; я двинулся по следам ея, но на благородной дистанции, выбирая на каждом шагу выгодную позицию, чтоб в случае нападения спешиться, стать в оборонительное положение, — эта спасительная метода принята на всём Кавказе. Горцы перешли Чамлык, двинулись к Лабе: — между этими реками, вёрст на 25, лесу нет, чистое поле, — и в виду крепости бросились на меня в шашки; бывши готовою к таковому случаю, сотня спешилась, встретила горцев батальным огнём; более получаса я выдерживал аттаку: убитых и раненых у меня не было; люди сохранили дух твёрдости, горцы-жь оставили 20 тел. Партия отступила. Пошёл и я за ней на почтительной дистанции. Прошёл версту; крепости мне более не было видно. На пространстве десяти вёрст я выдержал двенадцать аттак: у меня выбыло из строя до 20 человек.
После седьмой аттаки я послал урядника Никредина к командиру полка просить подкрепления и сказать, что в сотне нет патронов.
После десятой аттаки является Никредин, передаёт в полголоса ответ командира: «скажи головорезу, если у него нет патронов, то есть пики, а на меня пусть не надеется».
На вопрос мой далеко-ли полк от нас? Ответ: «Ещё, ваше благородие, из крепости не выступал».
Я был поражён такою вестью. Дождь настал проливной. Последовала одиннадцатая атака. После первых выстрелов ружья замокли, минута настала критическая; к счастию аттака продолжалась минут пять. Партия отступила. Последовал и я за ней. Подозвав к себе субалтерн-офицера Полякова[2], высказал ему наше положение, прибавив, что как у меня, так и у него кони добрые и мы могли бы ускакать, но в таком случае на жертву останутся меньшие братья, а потому: даёт ли он мне честное слово умереть совместно с братию со славою, не видя сраму?
Ответ: «хочу умереть честно, а сраму не желаю пережить»?
Поблагодаривши его, я передал следующее моё распоряжение: горцы ещё аттакуют нас и, если встретят нашу стойкость, тотчас отступят; нужно пользоваться моментом: «слушай, вторая полусотня остаётся в твоём распоряжении, с первою — я брошусь в пики и, если ты увидишь, что горцы будут хоть немного потеснены, ту-жь минуту подкрепи своими пиками; но если перевернут меня, успевай, в пешем строю, стать в оборонительное положение; примкну и я к тебе, и будем рубиться на месте пока живы». Я не ошибся. Последовала двенадцатая аттака. Встретив непоколебимое сопротивление, горцы повернули от нас, пошли шагом. Сотня села на коней. Вдали гремел гром и звук его много походил на гул орудийных колёс. Я обратился к сотне с следующими словами: «товарищи! слышите гул орудийных колёс? Это полк спешит к нам; горцы безсильны; ружья и пистолеты их также замокшие, как и ваши; нагрянет полк и передушит их как цыплят; но это бы ничего, а всю славу припишет себе. Вы-жь целый день выставляли вашу могучую грудь и останетесь не причём! Станичники! не допустим их воспользоваться нашими трудами. Пики наперевес! с Богом! вперёд!»
Первая полусотня врезалась в средину; каждый казак пронзил пикой свою жертву. Эта неожиданная наша смелая выходка — поразила горцев; вместо того, чтобы отразить нас, никто не схватился за шашку. Поляков не потерял момента: с своею полусотнею подкрепил меня. Опрокинутые горцы в безпорядке бросились бежать; на пространстве 15 вёрст, мы преследовали их до реки Лабы. Осталось до 300 тел, ушло не более 60 человек[3]).
Возвращаясь к полку, я забрал разсыпанных в поле лошадей, а с убитых снял оружие; в плен никто из горцев не был взят потому, что трудно было требовать от казаков, людей разъярённых, как львы, пощады врагам.
Подойдя к крепости, вёрст за-пять встретил идущий к нам полк при двух полевых орудиях. Что за причина была со стороны командира полка бросить меня с сотнею на погибель — разъяснить не умею.
За это дело я получил Владимира 4-й степени; Поляков — Анну 3-й степени.
IV
В промежутки 1837 г. по 1845-й год находился я в учебном полку в Новочеркасске, и три года в Польше, в полку Радионова. В 1845 году, экстренно командирован на левый фланг кавказской линии в полк Шрамкова, от котораго, по личному приказанию наместника кавказскаго князя Михаила Семёновича Воронцова, принял в командование № 20-го полк, бывши майором. Штаб полка был в укреплении Куринском. В 1850 г. полк спущен на Дон, я-жь, по ходатайству Воронцова, остался на Кавказе, принял в командование № 17-го полк, пришедший на смену № 20-го.
Командовал 17-м полком по 1853 год, и передал его подполковнику Полякову[4]; сам же я получил назначение быть начальником всей кавалерии леваго фланга, почему и переехал в крепость Грозную.
В апреле месяце 1855 г., по распоряжению главнокомандующаго Муравьева, потребован в Турцию, под Карс. Подробное описание участия моего в осаде Карса, равно в штурме его, напечатано в «Русской Старине» 1870 г. т. II, стр. 567–610.