– Две.

– Чего?

– Две возлюбленные.

– Ну, ты совсем уже…

– А что я с ним сделаю? Он живой, он жить хочет! Он, понимаешь, не восстанавливаться помаленьку, а счастливым хочет быть! Что мне его – на необитаемый остров?!

– Ладно… Ну а тут-то что за дыры?

– Это, понимаешь, друзья.

– Что, и они перемен в характере не вынесли?

– Да нет, худо-бедно смирились. Тоже, конечно, решили, что человеку страдать нравится, но он ради них и старался побольше, чем для приятелей, лицо повеселее делал…

– А дальше?

– Ну вот этот так поверил в то, что его друг исключительно дурью мается, лишь бы мучеником выглядеть, что в тот момент, когда его поддержка требовалась, так об этом и сказал – третьему лицу. Этот привык, что все всегда с ним соглашаются.

– А твой, значит, не согласился?

– Ага. И был торжественно предан анафеме. А этот…

– Ладно, ладно, ясно все с этими друзьями. Плохо твой подопечный старался: и грустил, и мнение собственное в глаза тыкал, да небось еще и на парочку любимых мозолей наступить умудрился – страдальцы, они ж все слепошарые! Друзья его только терпели, а подсознательно сами повод искали, чтобы уйти уже наконец. Ты что, не мог на какое-то время устроить, чтобы он с ними эдак издали дружил, без тесных контактов?

– Ну так времена-то какие! Понастряпали средств мгновенной связи: телефон, интернет… Это раньше хорошо было: отправил человека куда-нибудь километров за двести к себе в поместье – и предавайся там в одиночестве воспоминаниям о сладкой дружбе!

– Угу. В общем, не душа, а решето. На чем только держится! А на чем, кстати? Что тут за паутинки?

– Вот эти вот голубые – восхищение бесконечными чудесами изменчивого мира.

– Да ну?! Где брал?

– Обижаешь! Сам вырастил!

– Надо же! Эх, черт, и на таком неудачном экземпляре! А вот эти лиловые нити?

– Творчество. Но это так себе крепленьице. У него часть корней в любовь уходило. Сохнет теперь понемногу.

– Да, обидно.

– А может…

– Брось, не корячься со своими заплатами – окончательно все расползется! У тебя ж уцепиться не за что – прореха на прорехе!

– И что делать?

Ангел А уже открыл было рот, но громкий женский голос решительно вмешался в беседу:

– Мальчики! Где вы? А ну марш домой – обедать пора!

Ангел А весело соскочил с острия иглы, облачка, или где там обычно сидят ангелы с золотыми кудрями, и резко взмыл вверх, закладывая петли и виражи по дороге домой. Ангел Б устремился вслед за ним, судорожно хлопая неокрепшими крыльями и выкрикивая:

– Мам! Ну мам же! Ма-а-а-а-ам! Ты купишь мне нового человека?

Happy end

Мальчишка из соседней деревни, прячась в кустах, с замиранием сердца наблюдал, как рыцарь в последний раз взмахнул мечом и плавным широким жестом обтер запятнанное лезвие о траву, как в агонии щелкнула челюстями голова дракона, после чего ее золотые зрачки навеки закатились вверх, а из обрубка шеи таким высоким фонтаном взметнулась черная кровь, что, казалось, пробила небо насквозь. В ту же секунду ветер тревожно загудел в ветвях, со склона горы посыпались камни, а крошечное облачко над пещерой обратилось в тучу, с немыслимой быстротой затянувшую весь небосвод. Заголосили вороны, сбившись в огромную стаю, сделали круг над местом битвы и канули куда-то на север. Из всех щелей и подвалов вылезли крысы и живым водопадом хлынули с обрыва прямо в бушующее море. Собаки и волки взвыли общим тоскливым хором. И когда – еще вдалеке – полыхнула первая молния, мальчишка не выдержал. Истошно вопя: «Дракон убит! Дракон убит!», он вихрем промчался по дороге и влетел в селение, но, даже не задержавшись у родного порога, ринулся дальше, чтобы скорей донести весть до столицы.

Вдовы зарыдали, мужчины побледнели, а их жены судорожно схватились за то, что оказалось под рукой, и, сжимая, кто чугунную сковороду, кто нож, кто ухват, встали на пороге своих домов. Могучий кузнец тоненько взвизгнул, бросил молот и, сшибая на пути горшки со сметаной и солеными рыжиками, бросился в погреб. Охотник, забыв о ружье, распластался под кроватью, прикрывшись шкурой матерого медведя. Священник упал на колени перед алтарем и бился лбом о пол в такт ударам колокола, раскачиваемого обезумевшим от страха звонарем.

Но рыцарь, только что вышедший победителем из тяжелой и, казалось, безнадежной схватки, не замечал ни сгустившегося мрака, ни зловещих предзнаменований. Откинув забрало, он сбросил кованую рукавицу, утер со лба пот и, кривясь от боли в поврежденной ноге, учтиво склонился перед входом в пещеру:

– Чудище повержено, ваше высочество. Вы свободны – отныне и навеки.

Принцесса шагнула к нему навстречу, не обратив внимания на то, что ее обветшавшее за годы заточения платье зацепилось за выступ скалы, разорвалось и упало, обнажив прекрасное молодое тело, матово светящееся в подступающих сумерках. Ее пышные черные кудри рассыпались по плечам, а в глазах полыхало торжество и еще нечто, странно напоминающее давний, жгучий голод.

– Подойдите же ко мне, мой спаситель, – произнесла принцесса низким бархатным голосом. – Дайте мне вас поблагодарить!

И непроизвольно облизнулась.

А мальчишка все бежал и кричал:

– Дракон убит! Спасайтесь! Принцесса на свободе!

Бабушкины мечты

Может быть, кто-то, сломав шейку бедра в восемьдесят шесть лет, после этого еще встает на ноги. Может, он даже и на самолете, как Маресьев летает, очень может быть. Только Вера Константиновна к таким подвигам была абсолютно не приспособлена – вот и лежала уже почти пять лет, изредка пересаживаясь на кресло-каталку, чтобы, напрягая тонкие, белые до прозрачности руки, доехать до кухни или совмещенного санузла, откуда внук давно уже убрал стиральную машину и раковину, чтобы колеса проходили. И каждый раз, раздвигая шуршащую бамбуковую занавеску, заменившую дверь, Вера Константиновна думала, что нет, хорошо, что она отказалась от сиделки: и мальчику (так она про себя называла давно отпраздновавшего тридцатилетие внука) легче без лишних расходов, да и ей самой проще. А то поселилась бы в доме чужая бабища, громко включала бы телевизор, таскала еду из холодильника… может, и грубила бы даже – старикам многие грубят, а пожалуешься – спишут на маразм, как нянечки в больнице. Нет уж, лучше так, а судно она и сама сполоснуть может, и чаю себе заварит такого, как любит, – крепкого, красного, почти несладкого, с одной только ложечкой сахара на чайник.

Правда, лежать дома одной было скучно. Мальчик целыми днями пропадал на работе, а сын тоже был вечно занят, заходил редко – и всегда с этой кислой шваброй, второй женой. И что только в ней нашел? Наташенька куда лучше была…

Всю свою жизнь Вера Константиновна проработала провизором в аптеке, но было это так давно, четверть века назад, что жизнь эта представлялась уже дальней и почти нереальной, расплываясь в памяти мутным серым пятном. Только пальцы, казалось, помнили всё: хрупкие капризные весы с чашечками, фарфоровую ступку и гладкий пестик, плотно притертые пробки на стеклянных банках, тонкие резинки, которые она цепляла на пузырьки с готовым лекарством, подсовывая под них мятые листики с неразборчивыми рецептами…

Продавщиц в аптеке было две – в отделе готовой продукции и в рецептурном, – и они постоянно болтали между собой. Вера Константиновна слегка морщилась от их звонких молодых голосов, долетавших до нее, но не осекала: ей и самой было интересно послушать о том, от кого родила неизвестная ей Люда, как Ирка управляется с пьяным мужем и куда ездили отдыхать Лариса и Андрей. Эти рассказы при ее тихой работе вполне заменяли ей радио, и когда одна из продавщиц увольнялась, провизорша грустила, как нынешние домохозяйки, когда кончается любимый сериал. Пока-то еще придет новенькая, пока-то подружится с оставшейся…

Выйдя на пенсию, Вера Константиновна принялась пестовать мальчика. Сын как раз надумал разводиться, у бывшей его Наташеньки не ладилось с работой, и она подумывала поехать по контракту на Север – вот бабушка властной рукой и прибрала десятилетнего внучка к себе, благо, пеленки менять ему уже было не нужно. Парнишка оказался толковый, вежливый, но очень уж тихий, друзей во дворе у него не было, да и дразнили там его «воскресным сынком» (по воскресеньям с ним обычно гулял отец или – пока не уехала – Наташенька). Пару раз он из-за этого даже подрался, молча и самостоятельно замазал йодом ссадины и засел дома – читать серию ЖЗЛ. Учился внук на четверки, в горный институт поступил сразу же после школы и сейчас был устроен неплохо: работал в совместном предприятии, рассчитывая какие-то абсолютно непонятные для Веры Константиновны нефтяные горизонты.