Глядя в иллюминатор, я почти видел их, богов. Тени, бегущие по облакам, были не просто тенями. Это Индра путешествовал со своей свитой гандхарвов и апсар, небесных музыкантов и танцовщиц. На фоне солнечного диска сияли фигуры Ашвинов, божественных близнецов. И, конечно, само солнце. Я знал 108 его имен: Сурья, Арьяман, Бхага, Твашта, Пушан, Арка, Савитар, Рави… я до сих пор их помню.

Но, взлетая в небо на самолетах Lufthanza и Emirate Airlines, я больше не вижу. Оно стало пустым, небо. В нем больше никто не живет. Теперь небо — как расселенная коммунальная квартира, в ожидании новых хозяев, которые снесут перегородки, сделают евроремонт и поставят стеклопакеты.

Я учился в университете, посещал лекции, сдавал зачеты и экзамены. А после лекций я шел в библиотеку на Менделеевской линии и читал дореволюционное издание «Жизнеописания Будды» в переводе Константина Бальмонта.

Я прочел переводы Упанишад. Помню, хорошо помню этот вечер: я ехал в трамвае, трамвай переезжал Дворцовый мост. Я прочел о том, что мы искры, далеко отлетевшие от огня. Поэтому нам так темно и холодно. И все вокруг — чужое. Да, это так, я понял, что это так. Мне было темно и холодно, всегда.

Мы должны вернуться. В огонь. В синее небо, пылающее люминесцентным огнем, навечно.

В тот год я бросил учебу, оставил подругу, на которой хотел жениться, обрил голову и принял суровые обеты. Еще через год я улетел в Индию, самолетом Аэрофлота, рейсом Москва — Нью-Дели.

Все это отдельная длинная история. Но рассказ не обо мне. Я только хотел сказать, что мы старались попасть на небо, и каждый видел дорогу по-своему.

Марат жил в Гудермесе. Я не знаю, что стало с его учебой в Грозном — может, в независимой Ичкерии позакрывали все институты, может, в них уже не было смысла учиться. Так что Марат не доучился на нефтяника, как и я тогда не доучился на юриста. Зато Марат стал учиться другому.

В Гудермесе появились проповедники. Они обучали, как стать настоящими мусульманами. Этот, новый ислам, отличался от той свободной веры, к которой привыкли чеченцы за сотни лет. Раньше чеченцы исповедовали суфизм: религиозная жизнь строилась вокруг общин верующих, которые возглавляли шейхи, святые. Не было жестких правил и иерархии. Повседневная жизнь регулировалась адатом — местными обычаями. Такой порядок принимался традиционным исламом.

Новые проповедники не признавали дополнений к Корану, не чтили адата. Вместо привычной свободы — суровые и жесткие правила поведения, самоограничение, регулярные молитвы, подчинение и дисциплина.

Марат стал строгим мусульманином. Он не брил бороды, регулярно совершал намаз, не смотрел телевизор, не читал книг и газет, не пил, не курил и даже не глядел на девушек.

Все это очень беспокоило тетю Люсю.

Она громко ругалась, срывая голос, обзывая приезжих проповедников разными нехорошими словами, запрещала Марату посещать собрания секты.

Марат молча улыбался и смотрел на мать своими прозрачными голубыми глазами. Потом прижимал ее к своей груди и говорил: «Мама, я тебя очень люблю. Но такова дорога в рай. И другого пути нет. Я хочу вернуться к Аллаху. А ты не плачь. Аллах обещает, что каждый его верный слуга сможет забрать в рай всех своих родных. Я возьму тебя с собой на небо, мама».

Верный слуга Аллаха должен принять участие в джихаде, священной войне. После прохождения азов вероучения в теории неофитов стали готовить к практической религиозной деятельности. Марата обучали по программе подрывника-диверсанта.

Когда федеральные войска подходили к Гудермесу, тетя Люся заперла Марата в летней кухне. Постелила сыну на раскладушке, заперла снаружи и легла спать. Утром Марата уже не было. Он сбежал из-под домашнего ареста через узенькую форточку. Не зря ведь его учили на диверсанта.

Эта форточка должна была стать его воротами в рай.

А вез его в рай старый раздолбанный грузовик. Его, и еще многих таких же, как он, подрывную группу, получившую задание заминировать дорогу на подступах к Гудермесу.

Они не знали, что боевики уже договорились с федералами о сдаче города без боя. И что их принесли в жертву.

В грузовике лежали взрывчатка и мины, но не было ни одного автомата.

На утренней дороге их ждали. Грузовик пропустили и замкнули кольцо.

В их смерти было мало красоты и героизма, некрасиво и совсем не по-геройски умирать вот так: вываливаться из грузовика, бежать в разные стороны по обочине и падать лицом вниз после одиночных выстрелов не вынимающих сигарет из зубов омоновцев.

Трупы погрузили в тот же грузовик, привезли в Гудермес и вывалили на центральной площади. Тетя Люся забрала Марата и похоронила его.

Да, Аллауди погиб под бомбежкой. Тимур умер от разрыва сердца. От всей семьи остались только Марета и тетя Люся. Они и похоронили Марата.

Но девять дней спустя тетя Люся еще один раз, в последний раз, видела Марата живым.

Она проснулась среди ночи, без всякой причины, не сходить по нужде и не от громкого звука. Просто открыла глаза. И поняла, что ее разбудило. Взгляд, тот самый взгляд прозрачных голубых глаз. Марат сидел на стуле рядом с кроватью матери и смотрел на нее.

Он был одет в пыльный камуфляж, рваный на груди, с пятнами запекшейся крови. Он выглядел… усталым, очень усталым.

Он сказал:

Прости, что оставил тебя, мама.

Тетя Люся заплакала и спросила:

Сынок, как ты?..

Он промолчал и даже не улыбнулся в ответ.

Потом сказал:

Скоро мне пора уходить, совсем. Я пришел, чтобы попрощаться с тобой.

Тетя Люся спросила:

Что, сынок, ты улетаешь в рай? Теперь ты стал шахидом, как вас учили эти проповедники, они обещали, что вы попадете на небо. Ты так хотел попасть на небо, даже сбежал от родной матери, через форточку. Теперь ты попадешь на свое небо?..

Он отвел глаза и сказал:

Не все так просто, мама… не все так просто.

И его не стало.

Этот рассказ о том, как мы искали дорогу в небо. Вы, наверное, хотели узнать про войну. Вы хотели услышать о героизме и трусости, о трагической гибели главных героев, чтобы были бои и, конечно, немного снаффа. Может, вы хотели еще раз прочитать про подлость вождей и политиков, про гнусность тех, кто наживает деньги на чужом горе.

Вы прочтете об этом и без меня, в газетах и книгах. Увидите в фильмах. Найдется много тех, кто расскажет.

Я думаю и пишу про другое. Там, наверху социальной лестницы, другие люди — они делили деньги и нефть, они приватизировали страну по кусочкам, они грызлись за власть.

А мы искали дорогу в небо, мы стучались в двери небес. Может, мы уже не верили в то, что найдем добро и справедливость здесь, что не будем снова обмануты. Поэтому, мы так хотели вознестись. С четками или автоматами в руках, по прямому пути.

И мы были обмануты, снова.

На этот раз мы были обмануты небом, и никто не достиг рая. Мы стучались в двери небес, у нас не было ключей или отмычек, мы не знали кода. Мы стучались, Господи, это мы стучались в двери небес! Но Ты не открыл нам. Может, был занят, спал или просто Тебя не было дома.

Так я думаю, иногда, вспоминая те несколько лет, которые оказались больше, чем вся остальная жизнь.

Но, старея, я все чаще думаю иначе.

Может, мы сами обманули себя. Мы так хотели обмануться. А правда в том, что если и есть Небо, то нет туда никакой короткой дороги.

Нужно долго идти, терпеливо снося все невзгоды, помогая ближним, сохраняя в сердце любовь и не допуская в него ненависти. Делать добро и бороться с несправедливостью здесь, на этой земле, которая дана нам для жизни Богом. Становиться лучше и совершеннее, и изменять к лучшему мир. И, если надо, сражаться за это.

Это долгая дорога, но мы не можем срезать поворот или пронестись на красный сигнал светофора, включив сирену и мигалки. Каждый из нас в отдельности и все мы вместе, люди и целые нации, мы должны пройти этот путь. Мы должны победить зло, встать над ненавистью.