Отметки высот
Они подозрительно оживились: как, ты еще не знаешь нашего дона Педро? Меньше надо по горам шастать. Пока тебя не было, к нам прислали такого мачо, закачаешься. Он перевелся с филологического, с потерей года. Но зато девушки приобрели, нет слов. Надо непременно вас познакомить. Сейчас он и сам подойдет.
Я подумала, что этот Педро, должно быть, уже первый парень на деревне. Наши-то философские мальчики не были, подобно древним грекам, атлетически развитыми и, в отличие от Сократа, владели только искусством разговорной речи. Здесь кого ни пришли, все будет событие. А я попадаю на новенького, на радость окружающим, которые ждут не дождутся, когда красавчик Педро разыграет очередную бандерилью. Я знаю, что такое бандерилья, но почему-то это слово показалось мне уместным. Бандерильей я быть не хотела, но отступать некуда, Педро уже здесь. Кажется, он что-то говорит и к тому же по-русски: «Меня зовут Антон». Я с удивлением оглядываюсь на своих любимых друзей, они давятся от смеха. «Эти милые люди уже успели сообщить, что меня зовут Педро? Местная шутка. Я давно привык и даже нахожу ее смешной». Я не успеваю задать следующий вопрос, который ему, видимо, хорошо известен. «Мои родители оказались здесь во время войны. Они надеялись вернуться домой и дали мне космополитическое имя, которое одинаково звучало бы на всех европейских языках. Вообще-то я Антонио».
Педро ему к липу. Или к волосам. Его волосы были собраны в чудесный хвост вороной масти. Он похож на испанского жеребца, подумала я, не имея в виду ничего особенного. Просто в детстве я была лошадницей и знала все породы лошадей, взахлеб читала приключенческую литературу, где у героев поголовно были такие хвосты и лошади тоже.
Однако надо было о чем-то говорить. Пару лет назад, насмотревшись нового испанского кино, я решила освоить еще один язык, накупила учебных пособий и ринулась в бой. После первой фонетической радости, испытанной при повторении ключевых слов и фраз, обучение затормозилось. Грамматика оказалась чудовищем о многих головах — не успеешь освоиться в одном прошедшем времени, как позабудешь другое. Я была неприятно удивлена не столько количеством неправильных глаголов (бессистемная информация в моей голове оседала без труда), сколько наличием у них спряжений. Это уже чересчур, решила я и ограничилась начальным уровнем знания языка. В конце концов, чтобы смотреть на Гойю, не обязательно помнить, как спрягается неправильный глагол dormir (если разум спит, то не все ли равно, на каком языке). И вот теперь, когда мне представился случай блеснуть эрудицией, я не могла сказать ничего более подходящего, чем «я тебя люблю», или «у меня нет денег», или «эта роза красная». Пожалуй, не стоило с этого начинать.
Мой собеседник не дал мне так низко пасть. Он спросил: «Ты и есть та самая Татьяна? Наслышан», — и улыбнулся. Могу себе представить, что ему тут рассказывали. У нас каждый второй — любитель мистификаций, а каждый первый — жертва. За спиной кто-то закричал — «танго, танго, поставьте ему танго». Латиноамериканская музыкальная комедия. Оставалось только гадать, сколько раз ему приходилось здесь вытанцовывать и сколько несчастных девушек пытались изобразить что-то, по их мнению напоминающее танго, в объятиях Педро. Мой номер как минимум двухзначный. Ну, держитесь, вы сами этого хотели.
Помимо блестящего знания языка, у меня было еще одно преимущество перед воображаемыми партнершами Антона — полгода в танцевальной школе.
Дело было так. Первые два месяца мы давили друг другу ноги, осваивая банальный венский вальс и прочие кренделя. Девочек было подавляющее большинство и те два-три мальчика, которых нелегкая занесла в танцевальный кружок, рисковали на всю жизнь подружиться с ортопедическими ботинками. Иногда наш учитель, Саша Черный, выбирал себе наиболее перспективную девочку и делал с ней круг по залу на глазах у остальных. Глядя со стороны на то, как он перебирает ножками в узеньких черных джинсах, я чувствовала себя носорогом.
К зиме мы начали разучивать танго. Я никак не могла решиться упасть спиной назад на руки невысокой крепкой девочке, которая обучалась со мной в паре. Саша выдернул меня из круга, вывел на середину, поклонился и сказал: а теперь смотрите, как это не надо делать.
Потом он все-таки объяснил, как надо, и предложил мне подумать о будущем, намекая на какие-то индивидуальные занятия и даже соревнования, если я буду хорошо себя вести. Условия меня не устроили, и я сбежала. И вот теперь я должна снова выйти из круга, чтобы остальные тоже усвоили Сашин урок. Антон внимательно посмотрел на меня и сказал: «Если ты не хочешь, мы не будем танцевать». Но я хотела — это была чистая правда. Я поставила стакан и, зажмурившись, взяла его за руку.
Начало было пугающе знакомым: Антон вывел меня на середину комнаты. Его левая рука со стаканом вина оказалась у меня за спиной. Он сказал: «Ничего не бойся», — и только-то. Я возмутилась: «Почему ты считаешь, что я боюсь?» — «Потому что ты смотришь на зрителя или в пол, а надо смотреть в глаза». Только этого мне не хватало. Чудеса гипноза или бессилие науки перед тайнами жизни. Мои доброжелатели кричали: «Педро, бес тебе в ребро, давай!». Судя по их нетвердой артикуляции, вечеринка продолжалась уже не первый час. «Посмотри на меня», — последнее, что я помню из той жизни. Фраза, сказанная по-испански, была понятна на все сто. От неожиданности я подняла глаза.
Иногда мне кажется, что я все это придумала — испанский язык, вино, летнюю ночь. Чтобы рассказывать небылицы о своей бурной молодости детям и внукам. Чтобы удержать в памяти тот вечер и освободиться от него. Заменить одну историю на другую.
Даже если все было не так — детали не имеют большого значения. Помню, что танго закончилось, а из его стакана не вылилось ни капли. А если нужны другие подробности — спросите у Нинки.
Антон сидел на подоконнике, рядом валялись книги, выселенные с обеденного стола на время вечеринки. Он листал их, разговаривая с бледным породистым мальчиком, о котором мне было известно, что он напечатался недавно в журнале «Искусство кино». Каждый раз, когда я встречалась глазами с ним, пульс превращался в рваный ритм на четыре четверти. Бледнолицый юноша представлял собой паузу в одну восьмую для переведения духа или взгляда. Занавеска, развевающаяся за спиной у Антона, была декорацией к фильму Карлоса Сауры (или это кинематографический мальчик внес свое уточнение в сюжет?). Мимо меня проплыла Нинка с подносом, полным невероятно оранжевых апельсинов. За окном шумел Гвадалквивир. На мне можно было ставить крест.
Чтобы немного отвлечься, я переметнулась в другой кружок, где говорили о планах на будущее. Море, вино в розлив, магнолии, танцы на пирсе, соглашайся, потому что все равно других вариантов не будет. А кто едет? А кто тебя интересует? Всеобщий смех. Надо было сразу соглашаться.
На следующий день мне позвонила Нинка. У меня стихийное мероприятие, если хочешь, присоединяйся. Объявляется средиземноморский вечер. Андрей прикатил огромный арбуз и мы накачиваем его алкоголем. Бэмби тоже здесь, готовит паэлью. Только не спрашивай меня, что это такое. Не дождавшись моего главного вопроса, она добавила: Антон ожидается в течение часа. Я сказала ему, что ты придешь.
Сердечная забота моих друзей становилась все более сердечной. Проклиная коллективное желание поплясать на празднике моей жизни, я заглянула в шкаф. Так и есть, ничего-то там нет. С неожиданной злостью я вытянула из ящика джинсы и майку. Чего ради я должна рядиться в павлиньи перья. Никаких признаков помешательства они от меня не дождутся. Он едет к Нинке, потому что я тоже еду к Нинке, а не наоборот. Я внезапно увидела его на набережной, в белой рубахе, расстегнутой на груди на манер испанских конкистадоров. Чей-то дружеский локоть вывел меня из гипнотического транса и вернул в лучший из миров. Я обнаружила себя в переполненном автобусе между двумя туземными тетками. Около моего носа болталась кошелка с дарами природы, из которой уверенно торчали фиолетовые ростки бататов. Хороша была бы я в павлиньих и луковых перьях. Герой-мореплаватель, должно быть, уже преодолел эту полосу препятствий. Интересно, что стало с его шикарной белой рубахой.