Но и этим Николай I остался недоволен, начертав: «Все выдумки» [2077].

В общем, ясно одно, что Михаил Андреевич отправился на Сенатскую площадь. Очевидно, он уже понял, что «гвардейский бунт» не задался, решительных действий не последовало, и время, которое он предоставил мятежникам, удалившись со сцены, исчерпано… Значит, военному генерал-губернатору столицы нужно появиться вновь, прекратить неудавшийся переворот и возвратить в казармы возмутившиеся полки. Теперь Милорадович, «друг солдат», думал о нижних чинах, к бунту реально не причастных.

«Мы почти бежали сквозь довольно редкие толпы народа. Несколько далее центра мы наткнулись на парные сани, в которые человек в военной шляпе и в медвежьей шубе заносил ногу, чтобы садиться. Граф схватил его рукой и, отстраняя, сказал: "Позвольте, мне ваши сани нужны". Человек этот взглянул на нас, то был обер-полицмейстер Шульгин. Граф вскочил в сани, я на запятки, и мы помчались к Исаакиевской площади. Но на углу бульвара у Исаакиевской площади должно было остановиться. Быстрая рекогносцировка доказала нам, что не было никакой возможности ни пройти, ни проехать здесь на площадь эту… Вся она была сплошная масса народа, обращенного лицом к монументу. Только там оставалось несколько свободного пространства вокруг шайки бунтующих солдат… Вся эта масса орала, ревела, смутно, по временам мы слышали имя Константина, сопровождаемое громкими "ура". Мы опять кинулись в сани и объездом по Вознесенской, по Мойке, через Поцелуев мост прибыли в Конногвардейскую улицу» [2078].

Напомним, что в 1812 году Шульгин был военным полицмейстером. Вообще, вокруг Михаила Андреевича были люди, столь хорошо ему знакомые…

«Милорадович объехал кругом, через Синий мост, по Мойке, на Поцелуев мост, и оттуда в Конную гвардию, где встретился с генерал-адъютантом Орловым.

"Пойдемте вместе убеждать мятежников", — сказал он последнему. "Я только что оттуда, — отвечал Орлов, — и советую вам, граф, туда не ходить. Этим людям необходимо совершить преступление, не доставляйте им к тому случая. Что же касается меня, то я не могу и не должен за вами следовать: мое место при полку, которым командую, и который я должен привести по приказанию к императору".

"Что это за генерал-губернатор, который не сумеет пролить свою кровь, когда кровь должна быть пролита!" — вскричал Милорадович, сел на лошадь, взятую им у адъютанта Орлова, и поехал на площадь» [2079].

Все это весьма недостоверно, а лейб-гвардии Конный полк в день 14 декабря — вообще тема особая и весьма спорная.

Башуцкий вспоминал: «Граф приказал мне немедленно торопиться, чтобы седлали и выводили полк, а сам, сложив на груди руки, пошел вдоль по улице.

Когда я вышел на улицу, граф все ходил так же быстро, по временам он нетерпеливо поглядывал на свои часы. Подняв голову, он спросил:

— Что же полк?

— Тотчас, — отвечал я.

Он продолжал опять несколько минут свою судорожную и задумчивую ходьбу. Между тем не было выведено ни одной лошади. Вскоре заслышался топот по звонкой ледяной коре улицы, и со стороны Сарептского переулка на больших рысях явился эскадрон или взвод, не знаю, того же полка, стоявший где-то в других казармах, чуть не в Семеновских, он занял место на левом фланге. В то же время выехали А.Ф. Орлов, его адъютант Бахметев и несколько офицеров. Там-сям усатый кирасир, выведя свою лошадь, ставил ее в принадлежащий ряд и, застегнув за луку трензель, уходил.

"Куда ты?" — "Забыл рукавицы, ваше благородие", — отвечал он или что-нибудь подобное. Время бежало. Не было и 30—40 лошадей, выведенных теперь таким образом. Взглянув на свои часы, на линию, где должно было быть полку, и на А.Ф. Орлова, граф горячо сказал ему:

— Что ж ваш полк? Я ждал 23 минуты и не жду более! Дайте мне лошадь!

Подъехав к графу, Бахметев предложил ему свою. Граф тотчас сел на нее.

— Вы не имеете лошади? — спросил он меня. — Все равно, идите пешком возле.

С этими словами мы направились к площади. У выезда из Конногвардейской улицы, близ манежа, А.Ф. Орлов, нагнав графа, просил его обождать одну минуту, уверяя, что полк тотчас готов, и напоминая, что ему предоставлена была честь сопровождать графа.

— Нет, нет, — отвечал он ему запальчиво, — нет, je пе veux pas de voire… /… regiment.(He хочу вашего г… полка!) Да я и не хочу, чтоб этот день был запятнан кровью… le finirais seul cette affaire. С'est vrai!(Я один покончу с этим делом! Это так!)» [2080].

Описание это вызвало гневную отповедь светлейшего князя Италийского, графа Александра Аркадьевича Суворова-Рымникского: «Ни полк, ни командир полка, ни офицеры ни в чем не виноваты, нигде не опоздали!.. Едва ли прошло более пяти минут после вызова, как лошади были оседланы, хотя офицеры и находились во дворце!.. В словах Башуцкого заключается злая клевета! Кавалергардский полк прискакал, да, очень быстро, но не мог явиться вместе с нами — да с нами и не был. Что кавалергарды, свято исполняя долг свой, торопились на призыв царя — это видно, ибо они прискакали без кирас; мы же были, как следует кирасирам, в кирасах» [2081].

Заметим, что при Аустерлице оба эти полка дрались без кирас, в ту пору отмененных. Конечно, внук полководца про то знал, но он, причастный к делам Северного общества, оправдывался всю жизнь. Ведь тогда, увидев арестованного Суворова, Николай I воскликнул: «Не верю! Уйди прочь!» — и эстандарт-юнкер был освобожден и отправлен на Кавказ. Не в ссылку, но в командировку, с производством в офицеры, ибо иначе в народе бы заговорили: «И Суворов против царя!» Через два года гвардии поручик был флигель-адъютантом и владимирским кавалером, до конца своих дней он служил верно и преданно, хотя и не всегда толково. Князь оказался последним военным генерал-губернатором Петербурга, сам «посодействовав» тому, что должность была упразднена. Впрочем, это уже во всех смыслах совершенно другая история… А на Сенатской площади оборвалась «цепочка» Суворовы — Милорадовичи, тянувшаяся с 1762 года.

«Посмотрев в окно на улицу (Почтамтскую), вижу скачущего, по направлению к Исаакиевской площади, верхом на коне графа Милорадовича, в полном блестящем параде, обвешанного всеми его бесчисленными орденами; и могло ли тут прийти в голову, что вижу его в последний раз?» [2082]

«Мы двинулись вперед и тотчас врезались в толпу, которую видели уже с противоположной стороны площади. Раздвигая людей лошадью и криком, чтоб посторонились, граф медленно подвигался по тесной, с трудом очищавшейся дорожке. Так добрались мы до толпы бунтовщиков, перед которой в 10—12 шагах граф остановился. Я стал с правой стороны его лошади, народ отшатывался, отступая за его лошадь, и, столпясь тесно кругом, оставил место спереди свободным» [2083].

«Около половины 2-го пополудни выехал из-за Конногвардейского манежа на Сенатскую площадь верхом на гнедой лошади граф Михаил Андреевич Милорадович… один, в мундире, при шарфе, в белых панталонах, в ботфортах, с андреевской через плечо лентой… Солдаты, оглашая до того воздух бессмысленными криками, издали завидев Милорадовича, умолкли; мало того, держа ружья у ноги, они без всякой команды, по одному уважению к заслуженному воину, сделали на караул! Тишина между ними воцарилась, как бы на смотру; нижние чины, глядя в глаза Милорадовичу, ожидали его слова с полной, по-видимому, к нему доверенностью. Короче, если бы в это время кто-то из посторонних, не зная ничего о предыдущем, нечаянно явился на площади, то никак не поверил бы, что все эти люди восстали против правительства. Граф, воспользовавшись таким нравственным над ними влиянием, помолчал с минуту, потом, положив правую руку на эфес своей шпаги, тоном военачальника, голосом твердым, с некоторой расстановкой громко произнес к солдатам: "Ручаюсь этой шпагой, которую получил за спасение Бухареста, цесаревич жив, здоров — он в Варшаве — я сам получил от него письмо. Он добровольно отрекся от престола". Солдаты, ни малейшим знаком не возражая Милорадовичу, сохраняя прежнюю тишину и очевидно оробев, начали озираться вовнутрь каре, как бы ожидая от своих руководителей подтверждения сказанных к ним слов» [2084].