Гошка явственно чувствовал обворожительный вкус пирога со взбитыми сливками, и видел маму в красивом розовом платье, такую веселую, и папу, и бабушку, и всех гостей, и слышал веселую музыку. Видел, как мама с папой под аплодисменты всех гостей танцуют твист. Как будто это не папа с мамой, а старшеклассники на школьном вечере. Гошка просто купался в этом счастливом мире музыки, веселья, добрых улыбок, сладких пирогов и яблочного мусса – в мире полного и беспредельного счастья. Когда выскочивший из класса сосед по парте Шурик Шариков хлопнул его дверью по лбу, Гошка не сразу сообразил, па каком он свете.

Придя в себя, Гошка окликнул мчавшегося по коридору Шурика:

– Как, Шариков, здорово все получилось?

– Отлично!

– Совсем меня не видно было?

– Я то, конечно, видел, но не думай, я Алисе Ивановне ни гугу!

Слова Шурика несколько озадачили Гошку. Разве он не настолько полностью исчез, что Шурик мог его видеть? Ну ничего. Это же первый раз, и потом, Шурик соврет, дорого не возьмет. Может, он и ничуточки его не видел, просто завирает. Вот когда он отработает опыт, даже Шурик ничего не скажет. Главное – больше тренироваться! Вот сейчас он прикажет себе дематериализоваться, а материализуется в директорском кабинете. Пусть все знают, каков Гошка Вовиков! Р-раз!..

Давно известно, что Сан Саныч ничему никогда не удивляется, а тут даже он немножечко удивился.

– Вовиков, – говорит Сан Саныч, – ты почему на шкафу стоишь? Там четвертные контрольные лежат, а у тебя небось ботинки нечищеные. – Просто уж не знал, к чему придраться. – Да и потом, что-то я звонка на перемену не слышал. Почему ты не на уроке? Какой у вас урок?

– Немецкий, – едва слышно пролепетал Гошка, переступая от смущения с нот на ногу.

Триумф не получился. Было здорово неловко разговаривать с директором, особенно потому, что Гошка стоял так высоко, и Гошкины ботинки были как раз рядом с директорской головой.

И тут, как назло, в директорский кабинет вошел первый Гошкин враг – физкультурник.

– Ага, Вовиков! Так я и знал, что все это сплошное притворство! На уроке, видите ли, он через коня не может перепрыгнуть, а на шкаф вскочить он может!

– А я не вскакивал, – категорически заявил Гошка.

– Ага, не вскакивал, ври побольше. Что ж ты с неба свалился, что ли?

Но тут Сан Саныч строго посмотрел на физкультурника и говорит:

– Товарищ Бычков! Я могу засвидетельствовать, что Вовиков не врет, он действительно прямо.., э.., э… – И Сан Саныч неопределенно поводил в воздухе рукой. – Он образовался из воздуха прямо на шкафу, и к тому же, товарищ Бычков, я вам ужо советовал не раз изменить вашу лексику. Если учителя так будут разговаривать, что тогда нам ждать от учеников!

Физкультурник Бычков не разделял директорскую точку зрения:

– Разговаривай с ними вежливо, видите ли! Может, еще по-французски? И так завели английские школы да немецкие, по-человечески они, видите ли, уже не понимают! Да они скоро не то что по шкафам будут разгуливать, они скоро верхом на нас кататься будут и еще кнутом погонять, Продолжая ворчать себе под нос, физкультурник удалился. Гошка продолжал стоять на шкафу, правда сойдя с четвертных контрольных, а Сан Саныч тем временем, встав с кресла, стал расхаживать туда и сюда по кабинету, достал не спеша из кармана портсигар, а из него папиросу, постучал ею по портсигару, и Гошка понял: сейчас будет длинный разговор. Вообще-то Гошка знал, что Сан Саныч совсем не злой. Он придумал новую педагогику, по которой выходило, что ученики совсем вроде бы и не ученики, а его младшие товарищи. Так он всегда говорил. И должно быть полное доверие между учеником и учителем.

Все это было бы полбеды, но вот Сан Саныч любил ужасно долго разговаривать. Как заведет, как заведет! И ни за что тебя не отпустит, пока полностью не признаешь свою вину и еще сам себе не установишь наказание. А пока догадаешься, семь потов с тебя сойдет, изведешься весь, и никакое наказание уже не страшно, лишь бы уйти поскорей.

Некоторые ребята предпочитали, чтоб он лучше злой был. Но когда раскусили эту новую педагогику, стало намного легче жить. Сразу так и говорят: «Мол, Сан Саныч, я все понял, сейчас принесу дневник»; или: «Завтра к вам мать зайдет»; или:

«Да, виноват, извинюсь перед всем классом». А то стой тут, потей, а за углом тебя дружок дожидается, в кино опаздываем.

Так что, как только Сан Саныч остановил свой бег на месте и спросил: «Ну, Вовиков, что же будем мы с тобой делать? Будем отвечать за такие дела?» – Гошка, не задумываясь ни секунды, сказал:

– Завтра к вам мать придет.

Сказать-то сказал, уж очень стоять на шкафу было муторно, но вот на деле признаться во всем маме не так просто.

Грустный Гошка слез со шкафа и отправился досиживать немецкий. Он надеялся, что, пока дойдет до класса, прозвенит звонок, но звонка не было, хотя Гошка не спешил, у него даже и мысли не было устанавливать рекорд по скоростной ходьбе.

Гошка заглянул в класс и, стараясь не смотреть в глаза Алисе Ивановне, спросил, можно ли ему войти.

– Ну чего уж там, входи! Все равно весь урок нам сорвал, а завтра, Вовиков, чтоб твоя мать была в школе.

– Уже, – сказал Гошка, и тут как раз прозвенел звонок.

За ужином папа, как всегда, сидел уткнувшись в книжку, тем не менее он, неизвестно как, сразу увидел, что у Гошки что-то стряслось.

– Ну, Егор, давай выкладывай, что у тебя в школе.

Гошка начал издалека:

– Понимаешь, папа, сейчас отрабатываю серию опытов по дематериализации. Сам знаешь, депо нелегкое. И вот…

– А ты начни с конца, так будет интересней слушать.

– Ну вот я и очутился на шкафу в кабинете у Саныча; мама должна завтра к нему явиться.

– Хороши научные опыты, если надо залезать на шкаф, – пробурчал папа. – Да меня бы мой директор с работы бы выгнал за такие опыты!

– Ох, папа, вот ты какой, ей-богу! Сам сказал «с конца», а середину не выслушал. Дело было так…

Но тут вышла из кухни мама с шипящей сковородкой, в папа сразу объявил ей эту новость:

– Он, видите ли, научные опыты делал на шкафу в кабинете директора…

Гошка только вздохнул, объяснять было бесполезно. Мама весь вечер ходила злая.

– Вечно, Гошка, ты впутываешься в истории, все из-за вашей с отцом научной фантастики. Сам тебя к фантастике приучил, а в школу небось не пойдет, а мне стой там перед директором два часа и выслушивай нотации.

– Эх, мама, мне бы твои заботы, – сказал Гошка. – Я тебя научу, как сделать, чтобы не стоять два часа. Сразу признавай свои ошибки. Скажи: просчет в воспитании сына, подтянусь, исправлюсь.

Ночью Гошка долго вздыхал и ворочался с боку на бок. Хоть с мамой все устроилось, под конец они полностью помирились, но Гошке было не по себе. Он впервые понял выражение «тяжело на душе». «Действительно, – думал Гошка, – как будто внутри камень повесили».

Он думал об Алисе Ивановне.

«Если б она дала мне по уху, было бы куда легче. Я бы вот обязательно дал по уху даже и Пашке Сергееву, если б он начал ругать что-нибудь такое, что я люблю, ну хоть научную фантастику. Нравится ей этот самый немецкий. Ну что тут поделаешь! А я как дурак вылез с Марком Твеном. Вот, ей-богу, как иногда писатели подводят, даром хоть и великие!»

ОПЕРАЦИЯ «СЕРЕБРЯНЫЙ ШЛЕМ»

Нет ничего лучшего на свете, чем сидеть в темном сарае, если этот сарай к тому же и гараж!

– Как хорошо, ну как здесь здорово! – Гошка, казалось, готов был лопнуть от счастья. – Ну просто замечательно! Главное, никто, ну никто, ни один человек в мире, не знает, где мы, и никогда ни за что нас не найдут, хоть ты тут перевернись. Как жалко, что нельзя позвать сюда Лену Плясулю или Сашку, правда, Паша?

– Ох, Гошка, у тебя логика хромает! Почему нам здесь так хорошо? Да потому, что никто не знает, где мы, ведь так? А представь, если Лена Плясуля узнает, то и другая Лена тоже, это уж обязательно, а там и вообще все девчонки. И вот тебе из нашей тайны что получится!