Обратите внимание, что местные, негреческие названия крупных рек в Приазовье и Причерноморье – Дон, Донец, Днепр, Десна, Днестр, Дунай – однокоренные и имеют в своем основании авестийское слово «дану», означающее «поток». От слова «дану» происходит также древнерусское слово «дно» в первоначальном значении «глубокий» (сравните с общеславянским «дъвно», употребляющимся также в значении «давний»).
Древние арии точно так же, как славяне, включали в название реки ее свойства – и довольно точно. Например, Днепр – это поток брыкливый, бурный, непослушный (сравните корень –пр с древнеиндийским sphurati – брыкаться, и древнерусским «пьрети» – спорить). Перед глазами так и встают несуществующие уже Днепровские пороги. Днестр – струящийся, стремительный поток, так как –стр – распространенный индоевропейский корень в значении «струится», «течь», которому родственно общеславянское «струя».
Но вернемся к мосхам. От побережья Азовского и Черного морей, пишет Рейтенфельс, они, «двигаясь преимущественно по следам гомеритов» (то есть потомков Гомера или Гомара, сына Иафета), постепенно расселились по всей территории, которую впоследствии занимала Древняя Русь. Они завоевали обширнейшее Сарматское государство, образованное потомками библейских Магога и Фувала и частью гомеритов. С этих пор, считает Рейтенфельс, «имя мосхов, сохранившееся в названии одного древнейшего божества (Мокоши. – A.B.) и реки Москвы в небольшом уголке Европы, начало в позднейшие века после долгого забвения всё шире и шире распространяться, ибо мокса- ми (мокшами. – A.B.) стали уже назваться народы за Казанью, а поэт Лукан, равно и Плиний и Страбон называют мосхов соседями сарматов; а ранее сего преобладали сарматы».
Слово «мокша», которое Рейтенфельс считает произошедшим от «имени мосхов», является одним из древнейших человеческих слов. Это не только название мордовского субэтноса. На санскрите – это одно из понятий древнеиндийской философии, высшая цель человеческих стремлений, состояние «освобождения» от бедствий эмпирического существования с его бесконечными перевоплощениями.
Упомянутая же историком богиня Мокошь в славянском языческом пантеоне – жена или женское соответствие громовержца Перуна. Деревянное изваяние Мокоши, как и идол Перуна, воздвигалось на вершине холма. Вероятно, стояло оно и на вершине Боровицкого холма (поскольку первые деревянные кремлевские укрепления археологи датируют X веком), а после 988 года, подобно киевским идолам, было сброшено в реку. По данным северорусской этнографии, Мокошь представлялась женщиной с большой головой и длинными руками, прядущей по ночам в избе. Поверья запрещают оставлять кудель, а «то Мокошь опрядет». Возможно, Мокоши, как-то связанной с прядением (ср. с индоевропейским *mokos – «прядение»), своим происхождением обязан позднейший русский мифологический персонаж Середа: считалась, что она помогала ткать и белить холсты, наказывала тех, кто работал в среду. На распространение культа и общеславянский характер Мокоши указывает словенская сказка о колдунье Mokoška, западно-славянские топонимы типа Mokošin vrch («Мокошин верх»), полабского Mukus, Mukeš, старолужицкого Mococize и др. Мокошью называется один из притоков реки Оки.
Отмеченная Рейтенфельсом лингвистическая близость слов мокша, Мокошь, Москва, а также западнославянских Mokoška, Mukeš, Mococize словам Мосох (Мешех), Мосха, мосх, мосхин, мосинокк, массагет несомненна. О том, насколько значительным было влияние мосхов на жизнь Европы уже во II в. до Рождества Христова, говорит, например, тот факт, что одного из известных древнегреческих поэтов и грамматиков звали Мосхом. У A. C. Пушкина есть вольный перевод из Мосха – стихотворение «Земля и море» (1821). Поэт родился приблизительно в 150 г. до Р. Х. в Сиракузах на Сицилии, где подобных имен не водилось: видимо, был назван, как это часто в ту пору случалось, «по признаку национальности». История Церкви знает блаженного Иоанна Мосха (VI век), автора «Луга духовного», борца с ересью монофизитов. Выдающийся историк древности Геродот (ок. 484–425 до Р. Х. ) тоже был близок к мосхам, потому что в его жилах текла кровь карийцев, потомков хеттов.
А вообще сопредельным народам мосхи становились известны под разными именами, в том числе называли их сарматами и скифами, когда они перемешались с этими индоевропейскими народами. Рейтенфельс полагает, опираясь на утверждения Плиния, Тацита и Страбона, что благодаря сарматам мосхи приобрели еще два самых известных сегодня их названия – русские и славяне. Имя «русский» созвучно имени сарматских племен рутен, россов, роксан и роксолан, а «славянин» происходит от общеславянского slava, которому по индоевропейскому корню родственны авестийское sravah – изречение, слово; литовское slove – хвала, честь, slavinti – почитать, славить; латышское slave – молва, слава.
О родстве скифо-сармат и восточных славян писали и до Рейтенфельса, и после него. Известно, что скифы и сарматы жили в тех местах, где впоследствии жили восточные славяне, справляли, как и мы, «сороковины» по умершим и в названиях их племен присутствовал видоизменяющийся корень «рос». Но о родстве можно было говорить лишь предположительно, пока в XX в. не были произведены масштабные раскопки в древних скифских курганах Северного Причерноморья. Тамара Тэлбот Райс, урождённая Абельсон (1904–1993), эмигрировавшая из России в 1917 г., писала в книге «Скифы: строители степных пирамид»: «И хотя сами они (скифы. – A.B.) исчезли, они всколыхнули воды истории. Волны разошлись почти по всей Европе, и едва ли удивительно то, что наибольшее влияние они оказали на Россию, где их плавные и подвижные линии заметны даже в наше время…»
Возьмем человеческие изображения на скифских сосудах (например, на серебряной чаше IV века до Рождества Христова, найденной в кургане «Гайманова могила»). Мы видим круглолицых курносых людей с бородами «лопатой», стриженных «в кружок», как русские крестьяне до революции, носивших круглые шапки, похожие на те, что мы встретим и на рисунках в древнерусских летописях, и одетых в верхнюю распашную одежду с поясом вроде кушака, напоминающую русские армяки. Сама чаша из Гаймановой могилы очень похожа на древнерусскую братину.
Рейтенфельс в XVII в. не мог видеть большинства изображений на древних скифских сосудах и ювелирных изделиях, что лишь повышает ценность его выводов о родстве скифов и славян.
Продвигаясь всё дальше на север и запад, потомки мосхов, сармат и скифов под именем тавров (таврисков) вступили в столкновение с другими северными выходцами «из колена Иафетова» – нориками-венедами, кимврами (позднее союзниками нориков в войнах с Римом) и готами (восточными германцами). Поскольку именно в эту эпоху, по Рейтенфельсу, к многочисленным названиям мосхов добавилось «славяне», то оно, надо полагать, заимствовано ими от родственных нориков-словенетов, «которые и есть славяне» («Повесть временных лет»). Шаг за шагом оттесняя врагов, славяне покорили Восточную и Центральную Европу вплоть до реки Эльба и положили начало полякам и чехам. Кровопролитные войны с готами, как и в случае с сарматами и скифами, закончились племенным союзом мосхов и готов, что не могло не привести к новым этническим и геополитическим комбинациям.
Скифские готы, или скифоготы, поселились, например, на территории современной Швеции, где, ведя постоянные войны с германцами, кимврами, датчанами, постепенно смешались и с ними. Из Скандинавии они переплыли под предводительством царя Бериха через Балтийское море и покорили ливонцев, курляндцев, пруссов и вандалов. Когда же у готов при царе Балте (или Галте) вспыхнули междоусобицы, часть из них, называемая гепидами, ушла далеко на юг, в Валахию, а оттуда проникла во Фракию и даже в Грецию. Во времена Овидия скифоготы распространились до самого левого берега реки Истр (Дуная), то есть завоевали те места, которыми прежде скифы и владели.