Иван, коренастый, с большими покатыми плечами, широкой грудью, прочным загаром, только что встал. Он не вышел навстречу, так как знал: если люди завернули в его сторону, то по делу. Такая же коренастая и широкая, как муж, Александра молча поставила на стол тарелки с вареной олениной, вяленой рыбой, соленым хариусом.

Позавтракав, мы рассказали Ивану о своей беде. Бензин у него был, и мы заправили бак и канистры по горлышко. Сам он тоже собирался в Кару.

— А далеко до нее? — спросил Дима.

Иван почесал заросший черными прямыми волосами затылок:

— Может, километров двадцать, а то и тридцать будет…

Выяснилось также, что фарватер на подходах к Каре хитрый, можно запросто сесть на мель.

— А зачем вам гонять свою моторку, — сказал Дима. — Садитесь с нами, обратно тоже кто-нибудь прихватит. Иван подумал и кивнул:

— И то…

Теперь с нами были надежные провожатые — Иван и его жена.

У Кары на долгом приколе

Кара, или по карте Усть-Кара, раскинулась в том месте, где большая тундровая река Кара, родившаяся в ледниках Полярного Урала, впадала в Карское море. Длинная улица поселка одним концом упиралась в постройки бывшего аэродрома, другим — в склады местного колхоза «Красный Октябрь». Вдоль прочно сбитых и сшитых домов тянулся на высоких столбах тротуар. Летом, когда оттаивал слой вечной мерзлоты, эта дощатая дорога спасала жителей от неминуемых потерь: жирная грязь стягивала с людей сапоги.

Тротуар любили собаки. Одни из них валялись, греясь на солнце, не думая уступать дорогу прохожим, другие носились по нему, сбиваясь в стаи. Летом собаки дичали. Питались тем, что выбросят люди или море. Но зимой их загоняли в упряжки, они начинали нести службу, возили нарты от капкана к капкану, что были поставлены на песцов и росомах. Лохматые, угрюмые с виду псы зимой узнавали хозяина, свято хранили верность ему. Они самоотверженно кидались на белого медведя, если полярный гость забредал в тундру. Застигнутые пургой, они ложились в снег рядом с хозяином, согревая его своим теплом. Они тянули лямки изо всех сил, даже когда неделями не видели еды.

У здешнего охотника Митрофана Хантазейского, рассказывали, была собака, которая после смерти хозяина не смогла признать другого человека. Отчаявшись ждать, она ушла в тундру. Ее встречали каждый год на тех путях, где когда-то ставил Митрофан свои капканы…

В Каре как раз и застала нас непогода, которая до этого бродила вокруг да около. С близких ледовых полей сначала наполз туман, потом пошел дождь со снегом. Выходить в море в такую погоду мы не решились.

Мы поселились в полузаброшенной гостинице аэропорта — единственном здесь двухэтажном доме. Об этой гостинице тепло вспоминали Громов и Водопьянов, Молоков и Слепнев — пионеры полярного неба. Это сейчас воздушные лайнеры проглатывают без заправки тысячи километров, но, когда авиация едва обретала крылья, Кару не могли обойти самолеты, которые направлялись на Таймыр и Чукотку, Полярный Урал и Ямал.

Недалеко от гостиницы, на самом краю летного поля, лежал умерший от старости самолет ТБ-1. Моторы с него были сняты. Остались лишь крылья да фюзеляж с гофрированной обшивкой. Такую обшивку перестали делать еще в тридцатых годах. Последними самолетами из гофрированного дюраля были наши ТБ-3 и немецкий транспортник Ю-52. Этот же лежащий в Каре самолет был, вероятно, еще старше. Крылья невероятной толщины и длины сохраняли прочность благодаря стальным трубам, от которых тоже отказались конструкторы позже. Но, судя по сохранившимся ремешкам на педалях управления в кабине летчиков, этот самолет летал еще тогда, когда в полярную авиацию пришел Ил-14. Конечно же, он развозил грузы по зимовкам «обыкновенной Арктики», забирал от охотников рыбу и пушнину, доставлял им дрова и продукты. Он работал до последнего вздоха, отказавшись от пенсии и ветеранских льгот, и теперь остался лежать на неприютной холодной земле как памятник прекрасному, полному романтики времени, когда учащенно билось сердце при словах «полюс», «пурга», «недоступность»…

Существует добрый обычай — сохранять старые заслуженные корабли. Не разрезать на металлолом, не распиливать на дрова, а давать им вечный прикол.

На вечной стоянке дремлют корабли-памятники у набережных Темзы в Лондоне. Здесь и «Дискавери», на котором Роберт-Скотт плавал в Антарктиде, и серая громада крейсера «Белфаст», сражавшегося с гитлеровским флотом в прошлую войну, и сторожевики — участники двух мировых войн. В Осло в специально построенном ангаре хранится знаменитый «Фрам», на котором исследовали Арктику и Антарктику Нансен, Амундсен и Свердруп. Здесь же крохотный парусник «Йоа» — на нем Амундсен первым обогнул с севера Американский материк. И конечно же, плот Хейердала «Кон-Тики» и папирусная лодка «Ра-2».

В Нью-Йорке стоят знаменитые парусные барки, шхуна «Пайонир», построенная в конце прошлого века, пассажирские суда и даже маяк, где разместился музей судоходства.

Появились памятники-суда и у нас. Кроме исторической «Авроры» на вечную стоянку поднялись торпедные катера в Новороссийске, Калининграде и других портах, сторожевой катер МО-065 — единственный представитель класса морских охотников, получивший в войну гвардейский флаг.

Во Владивостоке стоит однотрубный кораблик «Красный вымпел», построенный в начале века. Он был одним из первых кораблей, положивших начало советскому Тихоокеанскому флоту. Недалеко от него, на Корабельной набережной, установлена подводная лодка С-56. Ее спустили со стапелей осенью 1941 года, а потом капитан-лейтенант Г. Щедрин, впоследствии вице-адмирал, провел ее через Тихий и Атлантический океаны в Северную Атлантику, где потопил несколько вражеских транспортов. После войны лодка по Ледовитому океану вернулась в Тихий. Она была в строю, пока не устарела. Некоторое время ее использовали как учебный корабль, где проходили стажировку будущие подводники.

Но участь других кораблей, заслуживших полное право стать памятниками, печальна: их разрезали на металлолом. До сих пор с глубокой болью ветераны Арктики вспоминают о переплавке ледокола «Ермак».

В последние годы в некоторых крупных аэропортах на постаменты подняли самолеты Ил-18, Ту-104 и другие. Самолет в Каре мог бы тоже стать памятником прокладывания первых арктических трасс.

Плеяду полярных летчиков знает вся страна. Но были и такие, кого обошли вниманием, не заметили за сиянием звезд первой величины. Что ж, видно, страницы истории набираются разными шрифтами…

Не раз пережидал непогоду в Каре Отто Артурович Кальвица, пионер полярного неба. В Арктику он попал с экспедицией Георгия Ушакова в 1926 году. На борту парохода «Ставрополь» стоял маленький гидросамолет Ю-13. Летчик должен был опробовать его в северных водах. Экспедиция высаживала переселенцев на остров Врангеля, откуда два года назад канонерка «Красный Октябрь» изгнала иностранцев, собиравшихся навечно оккупировать остров.

Помогал разгружать пароход и пятнадцатилетний чукча Нанаун. Он и сейчас жив и помнит, как летчик собирал самолет, а потом взлетел. Машина пролетела над толпой с таким грохотом, что некоторые от испуга упали на землю.

Потом вместе с Кальвицей поднялся Ушаков. Полет помог исследователю составить полное представление об острове, нанести на карту более точные его очертания. После полета Кальвица сказал:

— Как видите, Георгий Александрович, не только остров, но и небо теперь в наших руках.

Кальвица был сын бедняка-арендатора в Финляндии. Служил в царском флоте. Во время революции вступил в Красную гвардию, сражался с шюцкоровцами, маннергеймовскими белогвардейцами. В числе последних защитников Котки попал в плен. Трибунал приговорил Кальвицу к смертной казни, которую позже заменили каторгой. Отто Артуровичу удалось бежать. С трудом добрался он до Петрограда. Здесь он поступил в школу морских летчиков. Боевое крещение получил в схватках с авиацией Юденича, подавлял кронштадтский мятеж.

В 1925 году вместе с Борисом Чухновским он вел ледовую разведку для судов Карской экспедиции, которая возвращалась из Сибири с хлебом и экспортными грузами.