Ле Биан страшно смутился. Он посмотрел Шеналю прямо в глаза и стал извиняться сам:

— Нет, это я перед тобой виноват! Только все это дело такое запутанное… Я иногда вообще перестаю соображать!

Историк посмотрел на дверь и продолжал говорить — Шеналь даже не понимал, с ним или сам с собой:

— Какой-то катар в карнавальном костюме… Бертран… Бертран? Надо же в магазин, срочно!

— Какой Бертран? — спросил Шеналь. — Ты имеешь в виду, из книжной лавки? А ты его знаешь?

— Это он назначил мне здесь встречу.

Шеналь встал и опять поморщился. Боль от раны сильно отдавалась во всей руке.

— У него здесь слава недобрая, — заметил он. — Говорят, он когда-то оступился. Сильно оступился.

— А именно?

— В конце войны, еще совсем мальчишкой, записался в петеновскую милицию. Говорят, заложил нескольких партизан из местных, но доказать так ничего и не доказали.

И опять воспоминание о войне так и встало перед Ле Бианом. Он задумался, а потом спросил Шеналя:

— Так ты думаешь, это он переоделся катаром, чтобы меня убрать?

— Ну, честно говоря, я его особо не знаю. Раз покупал в этом магазине книжку жене на день рождения, да тут хозяйка оказалась такая противная, что я сюда и не ходил больше.

— Ладно. Давай в машину, надо ехать к доктору.

— Да зачем! — воскликнул Шеналь. — У меня в гостинице все, что надо, есть. Не раз я резался, когда готовил мясо.

Ле Биан подумал: не будет беды перед отъездом еще поговорить с пресловутой хозяйкой книжного магазина. Но с ней и разговаривать не пришлось. Только Пьер вошел в лавку, как услышал: хозяйка на все лады поносит какому-то покупателю этого кретина Бертрана, который до сих пор не вернулся с обеда. Он, значит, хорошего отношения не понимает — вперед обедать будет прямо в магазине. А сейчас, пусть только явится, она ему так холку намылит! Ле Биан тихонько вышел из магазина и подумал: должно быть, Бертран не скоро туда обратно сунет нос…

ГЛАВА 56

Берлин, 1939

Дорогой Жак.

Эти страницы мне будет писать тяжелее всего. Между тем, я понимаю, что именно их ты больше всего и ждешь. Я вижу, что выхожу на последнюю прямую, которая приведет меня к результатам изысканий, начатых лет десять тому назад.

Первая моя книга, «Крестовый поход против Грааля», имела большой резонанс, вторая же, «Суд Люцифера», прошла незаслуженно незамеченной. Новая книга складывается так, что большого успеха для нее ожидать не приходится. Но она с такой силой потрясет предрассудки, установившиеся за последние двадцать веков, что окажется предметом настоящей охоты на ведьм или, больше того, преследований против еретиков вроде тех, которые обрушились на катаров.

Вопреки общепринятому, к сожалению, мнению, ересь катаров не ограничивалась областями юго-западной Франции. Духовное течение, прямо наследовавшее богомильству, распространялось в разных странах Европы. Но называлось оно по-разному и имело разные местные варианты. Ересь шагала по всему континенту, пользуясь и сухим, и морским путем. Во времена гибели Монсегюра Добрые Мужи знали ее географический ареал. Перед лицом неминуемого разгрома они решили спрятать свое самое необычайное сокровище и поручит эту миссию четверым, которые должны были войти в сношения с другими европейскими «еретиками». Вот почему для проверки своих теорий мне надо было непременно посетить несколько городов.

На сей раз я доехал до Кёльна без всяких помех. Впервые за долгое время мне показалось, что я вернулся к нормальной жизни. Я занял место в купе, держа в руке «Фолькишер беобахтер», чтобы не возбуждать подозрений. Напротив какой-то молодой человек забавлял разговорами хорошенькую брюнетку в шляпке со слишком смелой для строгой национал-социалистической нравственности эгреткой. Рядом со мной чопорная старая дама притворялась, будто ничего не видит, а на самом деле, не упуская ни полсловечка, следила, как этот павлин распускает хвост перед самкой. Доехав до Кёльна, я ощутил свою свободу с еще большей силой. Все мне казалось новым, свежим, интересным. Дети, смеясь, возвращались из школы; булочник разговаривал с клиентом; две модницы восхищенно разглядывали витрину ателье… Город жил полной жизнью, а я радовался, что я — частица этого общего движения. Лагерь был так далеко. Но я отворачивался даже от мимолетного взгляда, встречая солдат и вообще людей в форме. Даже от почтальонов шарахался!

Первую ночь я провел в симпатичном семейном пансионате, где хозяева, господин Гюнтер и кроткая фрау Понтер — баварские изгнанники на Рейне, как они рекомендовали себя, сами стряпали еду. Я сохранил воспоминание о чудесном свином окороке с картошкой и капустой, благодаря которому вовсе забыл про жуткую похлебку, которой нас кормили в лагере. Спать я лег рано, потому что с утра пораньше хотел отправиться в собор.

Выйдя из гостиницы, я пошел по сонной еще в этот утренний час Рихардштрассе. Когда я свернул в первый переулок направо, мной овладело странное впечатление: как будто я с кем-то встретился взглядом, и притом встретился не случайно. Я пошел по переулку, названия которого уже не помню, и чувствовал, что чужой взгляд по-прежнему преследует меня. Сначала, обернувшись, я никого не увидел. Через несколько шагов я оглянулся опять и заметил, как в какой-то подъезд вошел человек в черном. А квартал, пустынный еще несколько мгновений назад, разом наполнился народом, словно актеры заняли места на сцене перед началом спектакля. Я сторонился каждого взгляда и, как ни спешил, смотрел себе под ноги, чтобы никто не разглядел моего лица.

Может быть, ты подумаешь, что это был бред, но уверяю тебя — за мной действительно следили. Они отпустили меня, чтобы тем пуще преследовать — теперь я в этом был уверен. И что же мне оставалось делать? Продолжать свою миссию любой ценой? Отступиться? Пустить их по ложному следу? Третье решение казалось самым соблазнительным, но я понимал, что далеко так не уйду. Куда бы я ни пошел, они меня все равно в конце концов разыщут. Вся Германия шагала в ногу, следуя за своим фюрером. Кто я такой, чтобы навязать свою волю этой неумолимой машине, разрушающей волю каждого отдельного человека? Отступиться — об этом я тоже помыслить не мог. И я решил следовать дальше, стараясь только не попадать в расставленные ловушки. В конце концов, если они выслеживают меня — значит для них моя работа не меньше, чем для меня, важна.

Преданный тебе

Отто Ран.

ГЛАВА 57

Чему же он был обязан своим успехом? Тушеному кролику с оливками, приготовленному Шеналем? Бутылочке корбьера, от которой он не смог отказался, хотя и знал, что впереди работа? Долгой ночи, когда он то смотрел на звезды, то вновь рассматривал зарисовки Бетти? Так или иначе, ровно в 4.57 пополуночи Пьер Ле Биан утвердился во мнении, что он разгадал тайну, на подступах к которой тщетно бился несколько дней подряд. Говоря конкретно, путь к решению загадки ему указал рисунок шахматной доски при гербе Леона. А вдруг это вовсе не шахматная доска, а решетка? Историк припомнил детские уроки катехизиса и университетский курс средневековой иконографии. Раскаленная решетка — символ мученичества святого Лаврентия, а у этого прославленного благородством святого была большая церковь в столице провинции Леон. А на щите как раз изображались решетка и лев. Предположение выдерживало критику, но оставалось еще убедиться, так ли обстоит дело на остальных зарисовках. Ле Биан занялся отождествлением еще трех символов: не связаны ли они с храмами в трех других городах? Меч связан с мученичеством святой Луции, перевернутый крест указывал на распятие апостола Петра. Разгадать загадку каменной ладьи оказалось чуть посложнее. Она относилась к мученичеству апостола Иакова, которому отрубили голову, а тело положили в каменную ладью без руля, которой управлял ангел. Чудесный корабль пересек Средиземное море, а после причалил к берегам Финистера.