Я знал, что лично рейхсфюрер Гиммлер высоко оценил мою первую книгу. Ему показались убедительными мои доводы в пользу того, что катары были не христианами, а крещеными друидами. Если так, то их трагическая мужественная борьба связывалась с наидревнейшеми временами жизни германской нации. В Риме же следовало видеть наследника Иерусалима, притом отдавая себе отчет в том, что вечное противостояние лесных племен с пустынными решающим образом определяет раздел мира и населяющих его народов.

Я был единственным человеком в мире, который знал, что случилось с катарами после страшных казней, которым их предали, — единственным историком, напавшим на след беглецов из Монсегюра. Но мне еще не хватало некоторых деталей и прежде всего — дозволения тайно путешествовать для продолжения своих разысканий.

Рейхсфюрер Гиммлер поручил мне чрезвычайно деликатную миссию. Мне было велено поехать в Швейцарию и отыскать там сведения о его предках, восстановив его генеалогию до 1750 года. Законы о происхождении, установленные в СС, очень строги: они служат краеугольным камнем программы расового очищения, осуществляемой Рейхом. Кое-кто из врагов нашего шефа были готовы на все, чтобы поставить под сомнение его арийство; они доходили даже до обвинения в том, будто в жилах его есть еврейская кровь. Необходимо было опровергнуть эту мерзкую клевету. Поэтому я отправился c тайной миссией в Швейцарию, откуда происходили предки рейхсфюрера, и без особого труда обнаружил искомые документы. Гиммлер был очень доволен моим успехом и выразил мне признательность. В это время моя репутация в Аненербе была превосходна.

Я был убежден, что наш шеф готов выслушать подробности моих открытий, но боялся, не слишком ли подрывающими основы они покажутся остальным вождям нацизма. Мне даже приходило в голову, что сам Гитлер не смеет прямо нападать на власть церкви и установленные ею догматы. Мне нужно было соблюдать осторожность, чтобы меня не принудили замолчать и не обратили в ничто все плоды моих трудов. Неделя шла за неделей. Я стал замечать, что Виллигут склонен сомневаться в моих открытиях, а иногда и открыто оспаривать обоснованность моих выводов. Через несколько месяцев я понял: тот, кого я считал союзником, может обратиться в моего смертельного врага.

Мне пришлось вооружиться терпением и двигать пешки по доске, где на каждом ходу поджидала ловушка. Без всякого хвастовства скажу тебе: я знал, что в результате этой партии получу абсолютное оружие, которое уничтожит и Виллигута, и всех остальных. Но я еще не знал, сколько капканов таится на пути к осуществлению моего плана.

Искренне твой

Отто Ран.

ГЛАВА 34

Длинные нити плавленого сыра с картофельным пюре наматывались на вилку. Движения Ле Биана становились все увереннее; наконец он поднес вилку ко рту.

— Ну что, — улыбнулся Морис, — кажется, мой алиго тебя убедил? Сердце радуется, как ты его уплетаешь!

— Честно говоря, для меня это настоящее открытие, — ответил Пьер. — Очень хорошо получилось, браво!

— Как видишь, и у меня что-то может получиться, — опять улыбнулся его отец.

Дом его стоял на углу какой-то узкой улочки и главной площади Мирпуа. В квартире были гостиная, игравшая также и роль столовой, спальня и крохотная кухонка с провалившимся потолком, так что ходить по ней приходилось согнувшись. Но, несмотря на тесноту, Морис каким-то образом напихал в квартиру невероятное количество самых разнообразных вещей. Там были чьи-то фамильные портреты, раскрашенная гипсовая статуя Мадонны, дверные ручки, окаменелости, полотна, старинные шпаги, пара канделябров и даже чучело совы. Морис дал сыну оглядеть все это хозяйство, не задавая вопросов, а потом спросил сам:

— Как тебе этот склад? Что-нибудь интересно? Спрашивай, я готов отвечать.

— Так этим-то ты зарабатываешь? — спросил сын, отправляя в рот новую вилку с алиго.

— Скажем так: я разыскиваю всякие вещи, жестоко торгуюсь за них, покупаю, потом продаю дороже. Как хочешь, так и называй мою торговлишку: торговля старьем, антикварная, художественный салон…

— А почему именно в этих местах?

— Ну, — развел руками Морис, — сейчас я здесь потому, что тут есть несколько надежных клиентов и я почуял, что есть, чем поживиться. Но надолго оседать здесь я не собираюсь. Понимаешь, быть почтенным нормандским юристом мне не понравилось — кочевая жизнь гораздо лучше.

— А все-таки что скажешь про ту голубку? Ты у меня ее чуть силой не отобрал. Почему?

Морис опустил глаза. Трудно было отрицать, что он хотел ограбить собственного сына.

— В оправданье скажу опять: я не узнал тебя! А что касается голубки — скажем так: на рынке сейчас очень мало предметов, связанных с эпохой катаров, и есть люди, готовые за них очень дорого заплатить. Когда мне сказали, что один молодой историк идет по следам сокровища полоумного Рана, я сразу подумал: буду следить за тобой и наверняка наткнусь на что-то интересное.

— Рана? — воскликнул Пьер. — Ты слышал про Отто Рана? А о каком сокровище ты говоришь?

— Если честно, — ответил Морис, подняв голову, — я думаю, это все больше слухи. Говорят, Отто Ран где-то здесь в Арьеже перед смертью оставил клад.

— Перед смертью? А я думал, когда его гостиница в Юсса разорилась, он уехал домой в Германию?

— Так и есть, — кивнул Морис, — но, как мне говорили, он потом совершенно инкогнито возвращался сюда продолжать свои поиски.

Пьер ненадолго задумался. Вилкой он скреб по дну тарелки, а в уме восстанавливал цепь всего, что с ним случилось — и ему пришла в голову одна мысль.

— Ты с этими местами давно знаком? — спросил он.

— В первый раз я был в Каркассоне после войны — кажется, в сорок седьмом. Там торговцу вроде меня много могло подвернуться. Сейчас тут гораздо тише.

— А поточней можно? — опять спросил Пьер. — Что именно могло подвернуться?

— Так, понимаешь, после войны много всего случалось. Вещи часто меняли хозяев. Кто-то нашел свое, а кто-то нет.

Ле Биан достал из кармана голубку, найденную в пещере Ломбрив.

— А об этой вещи ты что скажешь?

— Я уже сказал. Очень редкая вещь. Если, конечно, подлинная. Катары были в моде, так что их немало подделывали. Можно взглянуть?

Пьер не возражал; его отец взял в руки голубку и стал рассматривать взглядом знатока. Он внимательно изучил ее формы, качество материала. Птица была очень похожа на немногие изображения, оставленные катарами, но что-то было не так.

— Очень боюсь, что фальшивка, — сказал в конце концов Морис, скривив губы. — Совершенно очевидно: шлифовали современным инструментом — электрическим станком или чем-то в этом роде. Видишь, патина слишком механическая. У катаров таких инструментов не было.

— А, — ответил Пьер. Его, кажется, не слишком поразило откровение антиквара. — Тогда скажи мне, кто навел тебя на мой след? Ты не общался с некоей Филиппой?

— Филиппой? Нет, никакой Филиппы я не знаю. Я слышал про тебя в Юсса-ле-Бен, но имени твоего никто не называл, говорили только про твою «двушку». Я увидел, как ты приехал на машине в деревню, и просто пошел за тобой. Если скажешь, что тебя сюда привело, — может быть, я смогу тебе помочь.

— А ты не думаешь, что сейчас уже поздновато предлагать мне твою помощь? — ответил Пьер, насупившись.

— Дело хозяйское, — ответил Морис и встал убрать со стола. — Я тебе все честно рассказал, но готов признать: сейчас правда уже поздно, а я был во многом не прав. Но если тебе будет нужен помощник, знай, что я здесь. Если захочешь встретиться, оставь записку в баре на площади. Я в этих краях пробуду еще, наверное, с месяц.

На пороге кухонки он обернулся:

— Рюмочка очищенной не глянется тебе?

Пьер поглядел на него, и вдруг ему захотелось опять заорать. Прогнать подступавшую к горлу ярость никак не удавалось.

— Нет спасибо. Я, пожалуй, в гостиницу. Спасибо, что покормил!