Армия наша тогда отходила с немалыми потерями, и Александр Александрович видел, как эвакуируют население из городов, поджигают заводы… Ночуя в лесу, он слышал, как группами шли немецкие бомбардировщики, возвращаясь с бомбежек наших городов. Разъезжая по городам, он часто на пути видел драматичные сцены после налетов вражеской авиации. Однажды, подъезжая к Трубчевску, он увидел на дороге двух мужчин, которые, приплясывая и размахивая руками, что-то напевали. Оказалось, это пациенты, сбежавшие из психиатрической больницы, — тяжкое зрелище на военной дороге!..

27 августа Александр Александрович записывает в дневнике: «Приехал писатель Леонид Ленч. Рассказывает о Москве. Будет работать в нашей фронтовой газете».

А недавно Леонид Сергеевич Ленч, узнав, что я пишу книгу о Вишневском, любезно согласился прислать мне рассказ о встрече с Вишневским на фронте. Я решила поместить его воспоминание в эту главу.

«…В 1941 году мы с Вишневским встретились под Брянском: он был главным хирургом Брянского фронта, я — штатным писателем фронтовой газеты «На разгром врага».

Однажды в ясный, безмятежно-синий августовский день я оказался один в избе лесника, где располагалась наша редакция.

Редактор А. М. Воловец ушел в политотдел фронта, сотрудники — те, кто не уехал на передовую в командировку, — разбрелись кто куда — добывать информацию в отделах и управлениях штаба.

Я вел в газете сатирическую полоску «Осиновый кол», свой материал в номер (фельетоны, стихи, всякие мелочи и карикатуры) я еще вчера сдал Воловцу и решил воспользоваться случаем и отоспаться.

Я залез на сеновал, устроился поудобнее, но только закрыл глаза и стал дремать, как началась бомбежка.

И вдруг раздается телефонный звонок. Одни, другой, третий. Надо было слезать с сеновала! Я слез, снял трубку и услышал:

— Попросите Ленча.

— Ленч у телефона.

— Леонид Сергеевич, только что у самого въезда в Брянск тяжело ранен Митлин, он попал под бомбежку, ему оторвало осколком бомбы ногу. Вы, кажется, хорошо знаете Вишневского? Найдите его немедленно и добейтесь, чтобы он сейчас же приехал в полевой госпиталь, в надземный — он знает, в какой. Леонид Сергеевич, каждая минута дорога!

Секретаря нашей редакции Александра Яковлевича Митлина мы все любили. Симпатичный, безответный хлопотун, из породы тех газетных коренников, которые, где бы они ни работали, главную тяжесть редакционного воза берут на себя. И вот — это несчастье!

Я выбежал из избы. Боже мой, как сейчас здесь, в лесу, я найду Вишневского?! Когда я приехал на фронт, мы встретились с ним в штабной столовой, расцеловались, поговорили наспех и… я даже не успел спросить, где находится его землянка?

Я быстро пошел наугад, по лесу. И вдруг — так бывает только во сне или в кино — я увидел пробирающийся по лесной дорожке пикап. Рядом с шофером сидел… Вишневский!

Я замахал руками, закричал:

— Александр Александрович!

Он обернулся, увидел меня, тронул шофера за плечо. Пикап остановился.

Я подошел и сбивчиво сказал Вишневскому то, что нужно было сказать.

— Понимаешь, какое дело, — замялся он, — я получил новое назначение, уезжаю сейчас с фронта, пока в Орел, — вон, видишь, чемодан уже со мной… Там в госпитале есть свои хирурги.

— Саша! — сказал я. — Надо помочь хорошему человеку. Поезжай к нему, посмотри… Я прошу тебя, Саша…

Вишневский коротко бросил шоферу:

— В госпиталь давай. Живо!

…Уже в сумерках в притихшую пашу избу лесника вошел Вишневский. Я вздрогнул, увидев его осунувшееся, хмурое, смертельно усталое лицо, темные теин под запавшими глазами.

Кто-то подал ему стул. Он сел, обратился ко мне:

— У тебя нет коньяку случайно?

Коньяк у меня был — на днях с последней почтой получил посылку из Москвы.

Я налил полстакана, он выпил залпом и сказал, ни на кого не глядя:

— Ваш Митлин умер у меня на столе. Я ничего не мог сделать. Газовая гангрена при плохом сердце!

…Он жалел каждого своего больного, мучился вместе с ним и сострадал ему — черта характера, свойственная всем большим русским врачам».

Вот что рассказал Леонид Ленч об Александре Александровиче Вишневском, нашем друге.

Осенью 1941-го и весь 1942 год Вишневский работает на Ленинградском фронте. Он объезжает полевые госпитали, ежедневно оперирует раненых, пишет статьи, проводит лекции, выступает на совещаниях, слушает доклады. И все это во время бомбардировок вражеской авиации и минных обстрелов. Вот что он записал на Малой Вишере 6 февраля 1942 года: «В четыре часа дня началась сильная бомбежка. Вышел на улицу, чтобы определить, куда попадают бомбы, и вижу: прямо на нас летят четыре бомбардировщика. Я отбежал в сторону — бомба упала близко. Несомненно, сохранив самообладание на войне, человек получает лишний шанс сохранить жизнь».

А бомба упала, между прочим, как раз на госпиталь, и там погибли многие врачи и сестры. Лишь случайно Вишневский находился в другом помещении! В этой записи он перечисляет жертвы бомбардировки. Был ранен в руку и его шофер Брыскин, которому не изменил обычный оптимизм: «Легко! Надул фрицев!»

А когда читаешь в конце записи такую короткую фразу: «…Из Москвы прислали 50 сестер, распределял их с Соколовым по госпиталям, все просятся на передовую», — то не можешь не восхищаться русскими женщинами. Какая готовность отдать жизнь за Родину! Какой великий дух!

В одной из записей Вишневский пишет: «Ведь за жизнь свою, отданную Родине, они не могли непосредственно и активно бороться с врагом, как это может делать пехотинец с винтовкой, зенитчик, танкист или летчик. В руках у наших хирургов — только скальпель! Вот почему врачи и сестры должны вырабатывать в себе особое мужество, воспитанное чувством профессионального долга и любовью к Родине. Они сражаются с врагом у операционного стола, когда вытаскивают на плащ-палатке или волокуше из огня раненых, подвергаясь при этом такой же смертельной опасности, как и солдаты, идущие на поле боя».

Мне пришлось перечитывать эти строчки как раз после просмотра третьего фильма из эпопеи Великой Отечественной войны, созданной Романом Карменом. Эта часть посвящена блокаде Ленинграда, и потрясающие кадры-документы невозможно смотреть без слез. Пронзительно звучат слова диктора: «Запомните эти лица! Запомните навсегда защитников-бойцов. Никто из них не вернулся из боя».

«Солдаты, идущие на поле боя», — как писал Александр Александрович. И снова вспоминаю его, который тоже был «солдатом, идущим на поле боя». И снова нахлынула на меня волна бесконечной признательности судьбе за то, что имела счастье дружить с ним, а сейчас могу пером моим воссоздать образ этого человека и еще раз поклониться памяти его…

Возвращаюсь к дневнику, и кажется мне, что я вижу крупным планом, как на экране, лицо… врага, гитлеровца. Это не просто военный противник, он «вооружен» еще и психически. Вот «памятка немецкому солдату», текст которой ошеломил Александра Александровича: «Война скоро кончится, для победы нужно напрячь все силы, забыть о нервах, о жалости. Убивай, убивай, убивай! Нежность понадобится твоей семье после войны. Фюрер обо всем думает! Каждый немец должен убить 250 русских — это норма. Сейчас мы на мировом футболе играем русскими головами, потом будем играть головами англичан, а там покажем старому дураку Рузвельту, чего мы стоим».

Мне, русской женщине, никогда не забыть этой «памятки немецкому солдату», потому что и сейчас, почти через сорок лет, где-то раздуваются угольки пламени фашизма, зловеще перебегающие под укрытием мнимого спокойствия мирных переговоров.

Вот на какие мысли наводит меня перелистывание «Дневника хирурга»!

В 1942 году Константин Симонов написал такие стихи: