Но обратимся вновь к событиям 1942 года. Хотя Гитлер и открыл теперь Ленинград для себя по-новому, тем не менее он приказал овладеть им. Однако сейчас это было сделать намного сложнее. Все началось с того, что из состава 11-й армии были выведены три дивизии еще задолго до того, как речь вообще зашла о переброске войск на Ленинградский фронт. Поэтому Манштейн подходит к Ленинграду, имея всего лишь четыре дивизии. Четыре, а не пять, так как одна из его дивизий в последнюю минуту была отдана на центральный участок Восточного фронта для преодоления возникшего там кризиса. Вновь начинается процесс дробления соединений. Это затушевывается гибким маневрированием подразделениями, и, таким образом, скрадывается возникший дефицит резервов.
Манштейн тем временем принимает участие в совещании по обстановке в штаб-квартире фюрера, где как раз находится сам Гитлер и начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер. Он глубоко потрясен, когда слышит, как Гитлер пренебрежительно говорит о войсках, которые отражают на центральном участке Восточного фронта наступление русских. Теперь им будет придана дивизия, которой Манштейну, как раз и не хватает под Ленинградом.
Когда Гальдер ссылается на то, что силы находящихся там войск давно уже на исходе, а большинство офицеров и солдат выведены из строя, то Гитлер приходит в бешенство. Он набрасывается на Гальдера, запрещая ему делать такие выводы. Он, Гитлер, может это делать намного лучше, так как сам был пехотинцем на фронте в Первую мировую войну. Чего не скажешь о Гальдере. Манштейн в своих воспоминаниях приводит все дословно: «Вся эта сцена была настолько неприятной, что я демонстративно отошел от стола с картой обстановки и вернулся лишь после того, как Гитлер, успокоившись, велел мне это сделать». Спустя полтора месяца Гальдер будет отправлен в отставку.
Но вернемся на Ленинградский фронт. Туда как раз прибыл Манштейн, едва ли окрыленный напряженной атмосферой, свидетелем которой он стал в штаб-квартире фюрера в Виннице. На Гитлера явно произвело большое впечатление, когда он увидел на превосходно исполненных аэрофотоснимках огромный по своему пространству город с его дворцами, соборами и промышленными объектами. Возможно, он впервые действительно получил ясное представление о гигантских размерах этой метрополии, чью погибель он в ярких красках расписывал всем и жителей которой он желал уничтожить. Манштейн, глядя в стереоскопические приборы на командных и артиллерийских наблюдательных пунктах, имеет теперь четкую картину об особом характере этого района боевых действий. Он оценивает шансы в предстоящей операции как в «некоторой степени проблематичные» и не имеет никаких иллюзий относительно стойкости Красной Армии. Он сомневается даже в самом смысле наступления и считает, что возможности для этого давно уже упущены. Он согласен с тем, что, разумеется, было бы очень желательно ликвидировать этот фронт боевых действий, требующий огромного расхода сил. Но почему это следует делать именно в тот момент, когда на южном фланге русского фронта и на Волге как раз решается исход всего военного противостояния?
Манштейн, которого не назовешь нерешительным человеком, а скорее расчетливым стратегом с холодной головой, понимает, что сейчас бесполезно искать упущенные возможности или рассуждать о губительном дилетантизме человека, в оценках которого он сам нередко заблуждался. Пропаганда возвеличила своими дифирамбами Гитлера, представляя его «самым великим полководцем всех времен». Для солдат эти слова, которые они слышат ежедневно, находясь в крайне тяжелой боевой обстановке, кажутся пустыми и воспринимаются скорее как насмешка. Обычный рядовой пехотинец имеет на такие вещи более обостренный нюх, чем господа с красными генеральскими лампасами и золотыми галунами. Хотя для тех беда началась уже в 1934 году, с того момента, когда офицеры стали присягать на верность лично Гитлеру.
Мы знаем, что Манштейн продолжает служить Гитлеру, следуя за ним во все более сомнительных операциях, вовсе не из-за того, что речь идет о верности в традициях «Песни о Нибелунгах» (древний германский эпос. — Ю. Л.). Не исключено, что ему уже давно сообщили, что Гитлер презрительно называет его в своем ближнем окружении «хвастливым стратегом». Да, он тщеславен, но вовсе не «преданный национал-социалист», так как это тогда звучало расхожей пустой фразой. Манштейн опасается, что в случае государственного переворота фронты начнут разваливаться и хаос перекинется на всю Германию. Он знает, что тот, кто находится у власти, даже если она уже трещит по швам, все еще в состоянии кое-что сделать. А тот, кто власть полностью сдает, тот уже выбывает из игры. Этот постулат всегда вызывал споры, в том числе и среди противников Гитлера. Но под Ленинградом в конце лета 1942 года он, впрочем, не играл решающей роли. Здесь властвовало слово «война».
Началом наступательной операции «Северное сияние» объявлено 14 сентября. Казалось, все идет по плану, как вдруг Гитлер в начале сентября приказывает Манштейну взять под свое начало также все соединения, расположенные между Финским заливом и флангом «Бутылочного горла» восточнее Мги. Это означает не только рискованную смену руководства в момент наивысшего кризиса, но также и компрометацию Кюхлера. Прусская привычка к дисциплине удерживает от конфликта между обоими военачальниками. Что касается кризисной ситуации, то она возникает так же неожиданно, как и решение Гитлера о наступлении на Ленинград. Русским удается упредить немцев. 27 августа 1942 года 6-й советский гвардейский корпус генерала Гагена переходит в наступление на восточном фланге «Бутылочного горла» силами восьми дивизий и десяти бригад. На западном фланге изготавливаются к прыжку на восток через Неву три дивизии и две бригады. Манштейн вынужден, как это он уже мастерски делал в самых щекотливых ситуациях в Крыму, отражать удар, блокируя своими дивизиями район боевых действий.
Смертельно опасная болезнь Ленинграда, кажется, будет продолжаться бесконечно. Снабжение по Ладожскому озеру налажено, но для жителей города его явно недостаточно. Они голодают и продолжают умирать от истощения. Но даже среди них, забытых в целом мире, есть такие, которые страдают больше всех. Это евреи. Йорг Фридрих сообщает, что к ним относятся с подозрением, обвиняя в том, что они хитростью выбивают себе привилегии, касающиеся распределения продуктов. Заподозренных в этом бьют ленинградцы, безуспешно выстаивающие долгие часы в очередях за продуктами. Евреев, у которых находят на квартирах накопленные ими запасы продовольствия, убивают их соседи.
Немецкие службы радиоперехвата дешифруют в эти дни криптограммы, в которых говорится, что все старики, больные и другие нетрудоспособные люди должны быть вывезены из Ленинграда на восток. Если для оккупантов по-прежнему имеет смысл ослаблять бомбами и снарядами оборонительную мощь крепости, расположенной между Финским заливом и Ладожским озером, то абсолютно непостижимо, зачем в адрес 1-го Воздушного флота поступает просьба атаковать самолетами ветхие суденышки на Ладожском озере.
И пусть немецкие военные врачи по-прежнему проявляют в деревнях заботу о больных среди русского гражданского населения и помогают им, проводя уникальные операции, которые русскими воспринимаются как чудо. И пусть солдаты своими продуктами, табаком, инструментами и материалами доказывают, что для них обычная человечность значит намного больше, чем то, о чем вещают разжигатели расистской пропаганды. Планы, ориентированные на уничтожение безоружных беженцев, уже сами по себе чудовищны по своей мысли и надолго бросают тень на армию. Достаточно часто они, впрочем, воплощались в жизнь, как это подтверждают протоколы донесений карательных отрядов службы безопасности. Впрочем, позднее также ничего не было слышно о том, что угрызения совести терзали моряков советского военно-морского флота, когда русские подводные лодки топили немецкие корабли с беженцами и госпитальные суда.
Есть предположение, что планы атаковать эвакуационные транспорты с помощью авиации исходили от самого Гитлера. Он ведь желал и Ленинград подвергнуть террору самолетами 8-го авиакорпуса и обстрелу его из 800 крупнокалиберных орудий. Манштейн и авиационный генерал фон Рихтгофен всерьез эти сумасбродные, нереальные планы не воспринимают.