Генерал-полковник Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных войск, записывает в эти дни: «Обычные бои под Киришами». Барон Альмайер-Бек цитирует отрывок из донесения о том, как командир одного из батальонов 3-го полка натыкается на берегу Волхова на двух унтер-офицеров и трех солдат, которые без сил присели на перекур. Один из унтер-офицеров докладывает за всех: «5-я рота следует с плацдарма на отдых». 3-й полк потерял свыше 1000 офицеров, унтер-офицеров и рядовых. Как чувствуют себя солдаты, пережившие этот ад? В одном только 2-м батальоне 70 процентов солдат страдают желудочно-кишечными заболеваниями, находятся на грани физического истощения и грязные до неузнаваемости.

Летописец 21-й пехотной дивизии Альмайер-Бек приводит высказывание обер-лейтенанта фон Курзеля: «Большие кладбища, развороченные бомбами и снарядами. Развалины домов, сохраняющие лишь очертания бывших зданий. От деревьев остались лишь стволы без сучьев и листвы. Местность, покрытая раздробленными в щепки досками и строительными балками, деталями машин, разбитым оружием и изорванной военной амуницией. То тут, то там тлеют опилки с бывшей спичечной фабрики, подожженные сброшенной фосфорной бомбой. Везде убитые русские и немецкие солдаты, которых пока не удается похоронить».

Обер-лейтенант является закаленным в боях офицером. И тем не менее он как будто сам себе не верит, когда приводит в своих записях примеры удивительной отваги, проявленной с обеих сторон. Он становится свидетелем упорства русских танкистов, видя, как группа их механиков проскальзывает на нейтральную полосу, чинит ходовую часть танка и буксирует его в свое расположение. Он замечает, как колонна русских подносчиков боеприпасов, извиваясь подобно змее, ползет к переднему краю по земле, огибая воронки. Он рассказывает об одном из русских передовых наблюдателей, которому удается проскользнуть в подбитый танк, находящийся в 20 метрах от немцев. Оттуда наблюдатель корректирует огонь, затем его обнаруживают по выдвинутой штыревой антенне и уничтожают. Он рассказывает также о русских самолетах, поливающих немецкие позиции горючей смесью, которые отворачивают лишь после того, как две машины вспыхивают от собственного огня и падают в Волхов.

Мы узнаем о маленьком немецком радисте одной из артиллерийских частей, который уже в третий раз запрыгивает с магнитным кумулятивным зарядом на танк КВ-1. Две предыдущие попытки оказались неудачными, и теперь он, раскрыв рот, смотрит, как гигантское чудовище превращается в темно-красный огненный шар.

Любой солдат 21-й пехотной дивизии, говоря о Киришах, обязательно упомянет об одном человеке: капитане медицинской службы докторе Шнайдере. В течение семи недель тот оказал помощь свыше 1000 раненых солдат, находясь у самого переднего края. Он видел все, что происходило вокруг, помогал советами, выступал в роли утешителя, оказывал медицинскую помощь, ни разу, даже в самой отчаянной ситуации, не дав усомниться в том, что потерял присутствие духа. В своих дневниковых записках Шнайдер замечает, как борьба со вшами превратилась в настоящее бедствие и как неправильное питание вызывало кровотечение из десен. Он регистрирует случаи малярии, простуды, изнурительного поноса. Но он не имеет права поддаваться чувствам, глядя на ужасающие картины, когда ему доставляют раненых, заляпанных грязью и кровью. В том случае, когда солдаты, несмотря на тяжелейшие ранения, находят силы самостоятельно добраться до медицинского пункта, их одежда к тому времени уже покрывается коростой.

«Перед блиндажом, — пишет Шнайдер в своем дневнике, — нервно ходит взад и вперед унтер-офицер, каждый раз молча кивая головой, когда видит меня за операционным столом. Наконец доходит очередь и до него. Я вижу, что у него гортань и вход в пищевод снесены осколком. В рваной ране я ищу их остатки и вставляю резиновые трубки в трахею и пищевод. Свободные концы трубок вывожу наружу через гипсовый воротник. В одну трубку унтер-офицер вдыхает воздух, через другую мы его кормим. Вечером он идет вниз к переправе, держа в одной руке записку о ранении, а другую держит навесу, как бы защищая отверстия своих резиновых трубок».

Если бои за Ленинград оставляли у солдат, переживших их, хоть какие-то положительные воспоминания, то касалось это, вне всяких сомнений, работы немецких и русских военных медиков, которые, подобно Шнайдеру, самоотверженно, изобретательно и образцово оказывали раненым помощь, не задумываясь над их званием, национальностью и мировоззрением.

В дневнике Шнайдера имеется описание еще одной экстремальной ситуации, в которой оказались тогда солдаты. «Я сижу в утренней прохладе перед входом в медицинский блиндаж, — рассказывает он, — измотанный ночной работой в этом помещении среди испарений крови. Восход солнца здесь всегда дает небольшую передышку, прежде чем начнется новый день, заполненный грохотом орудий. Вокруг меня лежат умершие в эту ночь боевые товарищи, которых мы вытащили из блиндажа, чтобы похоронить при первой же возможности. Безмолвные фигуры не мешают мне, я не ощущаю себя чужим среди них. Слишком долго и слишком близко друг к другу были мы в эти дни. В первых лучах солнца все окружающее приобретает необычную окраску: воронки, каменные развалины, стальные перекрытия. Внезапно меня возвращает к реальности чувство охватившего ужаса. Солнечный луч падает на лицо убитого солдата, лежащего рядом со мной. На бледном обескровленном лице молодого парня на меня глядят два широко открытых глаза. Они дружелюбно улыбаются, как бы говоря: „Ничего особенного не случилось“. Ну и что из того, что я понимаю: это свежий воздух смог вернуть к жизни человека, потерявшего много крови. Ему удалось выкарабкаться из-под груды тел других убитых солдат. С чувством глубокого стыда и вины я наклоняюсь над ним, и мы еще успеваем вместе чертыхнуться, прежде чем разрывается первый снаряд».

В землянках, блиндажах, бункерах и палатках, где операции делаются в самых примитивных условиях и под разрывами бомб и снарядов, врачу отводится судьбоносная роль. Он должен думать о том, как его квалификация может быть использована для оказания помощи максимальному количеству людей. Он способен при минимальном хирургическом вмешательстве спасти от смерти от пяти до десяти солдат, но это в том случае, если откажется сделать за эти же два часа две длительные и требующие большого врачебного искусства операции на животе, когда уже создается угроза воспаления брюшной полости. Так это описывает капитан медицинской службы Вернер Форсманн, который борется за жизнь людей на южном фланге группы армий «Север» в Демянском котле. На фронте врач должен думать не только как медик, но и как тактик, задавая себе вопрос: «Кто может или должен транспортировать раненого, при каких обстоятельствах я обязан ампутировать так называемые огнестрельные переломы, учитывая, что многочасовая доставка с остановками из-за авианалетов, обстрелов артиллерии, танковых прорывов, тряски по разбитым дорогам может привести к смертельному заражению, если до этого была проведена лишь минимальная радикальная операция? Нужно ли срочно перемещать медицинский пункт в зависимости от хода боевых действий?» Чтобы избежать переохлаждения организма, раненые доставляются на операционный стол прямо в обмундировании. Освобождается лишь место самого ранения. Операционная одежда не используется: ее негде стирать и сушить. Резиновые перчатки не меняются, их лишь дезинфицируют.

Форсманн поражается жизнестойкости раненых советских солдат. Однажды на его медицинском пункте появляются двое пленных красноармейцев. Один прошел десять, другой пятнадцать километров в распахнутой шинели и с раскрытым брючным поясом. Оба держат в руках укрытые тряпками свои кишки, которые в результате ранения вывалились наружу из брюшины. Форсманн все время находится у операционного стола и не имеет времени проводить многочасовые полосные операции на животе. «Но я не мог так просто оставить бедных парней», — рассказывает он. Поэтому Форсманн делает самую минимальную хирургическую процедуру: очищает кишки от земли, листьев и травы, заштопывает пару дырок в них, все это засовывает обратно в живот и зашивает его. В суматохе последующих операций он забывает о русских. Но когда через несколько дней наконец наступает небольшая передышка, то он вспоминает об этих русских. Исходя из своего опыта, он полагает, что они не должны были выжить после столь тяжелых повреждений. Форсманн интересуется, как долго они еще жили? Его помощник, фельдфебель, отвечает равнодушно: «Стул нормальный, аппетит хороший». Оба выздоровели.