Поднимаясь со дна хода сообщения, наводчик станкача запоздало ругался:

— Какого черта… какого черта… А вот вы какого черта в наш дзот влезли? Просили вас, да? Теперь, раз они засекли, покоя не будет. Возись теперь, строй новый, да.

Жилин припомнил, как переплетались его выстрелы с выстрелами Засядько, и подумал, что немецкий наблюдатель вполне мог принять эти выстрелы за короткие очереди. Тем более что на темном фоне амбразуры вспышки выстрелов просматривались, должно быть, хорошо. Выходило, что они и в самом деле навредили пулеметчикам. и потому ответил миролюбиво.

— Зачем новый строить? И этим обойдетесь. Он же целый. Почти…

— Хрен он целым будет! Семь штук, они и есть семь штук, да.

— Считал, выходит?

— А ты не считал?

Обычно молчаливый Засядько не выдержал и предложил:

— Пойдем, посмотрим. Может, все и не так страшно…

Все знали, что теперь пушка больше не ударит по дзоту, но двигались с опаской — здесь только что полыхала смерть, и ее запах словно висел в воздухе. Но тут сзади, в траншеях, стали рваться немецкие мины, и красноармейцы пошли быстрее — одна смерть оставила, а вторая может и прихватить.

Амбразура дзота была разворочена прямыми попаданиями — торчала щепа, еще сочилась земля. Но в дзот не залетел ни один снаряд, били сверху, под углом. Жилин сразу оценил обстановку и весело, чтобы скрыть свою виноватость, сказал:

— Ну-у… тут еще, обратно, жить можно. Хреново стреляют фрицы.

Глава двенадцатая

Из пяти человек отделение отобрало двух — Кислова, за его суровую, тщательно продуманную н рассчитанную ненависть к противнику, н Алексея Кропта. белоруса изпод города со странным названием Пропойск. И оттого что город этот находился в Могилевской области, всем становилось весело. Но судьба паренька вызывала несколько недоуменное уважение.

Кропта еще не призывали в армию, когда отступающие войска появились в его деревеньке. Собственно, даже не войска, а недавно сформированный полевой госпиталь, и он, как многие, помогал медикам, чем мог. А в ходе помощи влюбился во врача, которая была старше его лет на семь.

— А я не за то, что она красивая, хоть и это было, а за то, что умная и все умела. Ну — все. все…

За ней он пошел в отступление, похоронил се после бомбежки, воевал в окружении, прибивался к разным частям, дрался, потом попал к партизанам. Раненным его вывезли в наш тыл. поправился, стал минометчиком и потом опять в пехоте пулеметчиком, бронебойщиком, а недели три и связистом, теперь решил стать снайпером. Все военные профессии, с которыми он познакомился, он знал. И знал хорошо.

— Когда ж ты все успевал? — с уважением спросил Жилин, которому сразу приглянулся этот высокий, худощавый, светло-русый парень с бледным, тонким лицом и необыкновенно светлыми, ясными глазами. Взгляд их был прям, открыт И доброжелателен. Жилин давно заметил, что ни у кого он не встречал такого ясного и чистого взгляда, как у белорусов.

— Так раз уж дело… значит, делай. — Во взгляде Алексея мелькнуло что-то очень твердое., холодно-льдистое, упрямое.

И еще Алексей Любил читать, может быть, поэтому и говорил он лишь с легким белорусским акцентом — твердым и тоже холодно-льдистым — хорошим, почти литературным русским языком.

— Я Пушкина любил и Есенина… — объяснил Алексей, но наизусть читал Лермонтова. — Михаил Юрьевич поближе… траншейней.

Поскольку обоих ребят как бы нашел Малков, а работать с ними приходилось только днем, когда Жилин бывал то на охоте, то действовал с пулеметчиками, заниматься с ними тоже стал Малков, которому и самому приходилось осваивать снайперскую винтовку. Но вечерами они собирались вместе. Кислов сразу же взял на себя хозяйственные заботы и не только таскал обеды-ужины, но и кашеварил сам — у него оказался явный дар доставалы.

В землянке стало как-то уютно, домашне-пахуче и весело.

В жесткие декабрьские холода в теплую, домашнюю жизнь снайперов ввалились два заиндевевших бойца в полушубках и не с винтовками или автоматами, а с карабинами.

— Сержант Жилин здеся обитается? — спросил тот, что был повыше, и Костя сразу узнал обоих и, неожиданно радуясь до обмирания сердца, воскликнув:

— Рябов! Глазков! Как это вас… занесло?

Дак читаем — все Жилина хвалят… — Рябов говорил правду — и в дивизионной и в армейской газете несколько раз писали о батальоне Басина, о творческой боевой активности его бойцов и командиров, упоминали и снайперов Жилина. Писали, в общемто, правдиво, но такими умными и красивыми словами, что о заметках старались не упоминать: мешала скромность. — Вот и решили найти и опыта поднабраться.

— Да ладно вам свистеть… Садитесь, грейтесь…

Костя суетился, понимая, что он снова оказался не на высоте: даже угостить гостей нечем.

Нет в нем хозяйственной жилки… Нет — и все…

Гости рассаживались степенно, неторопливо отстегивая крючки полушубков и оглядываясь.

— Не богато живешь, станишник, — вроде бы в шутку укорил Рябов. — Не посовременному.

— А как… по-современному?

— Удобств кету. Саперы вен в хатах сшиваются, а мы, артиллеристы, делаем просто: вкопали клуни, а то и хаты, которые поменьше, прямо в землю — и порядок. Тепло, и мухи не кусают.

— Ну так то вы… Вы ж на войне вроде курортников. Пехота воюет, а вы со стороны, как в кино зырите. Все снаряды копите.

— Оно так… Так… Но вот — накопили. — Рябов сразу посуровел, — А просто так разбрасывать жаль. В дело хочется.

Разговор стал неулыбчивым.

Артиллеристы решили выкатывать пушки на прямую наводку, но так, чтобы не раскрывать и не нарушать систему противотанковой обороны: отстреляться с временной огневой позиции и откочевать на основную.

— А комбат наш считает, что нас перебьют. Вот мы и пришли… посоветоваться.

— А комбат?

— Так расчет же решил. Мы, сами… А комбат сказал: убедите, что вас не перебьют, — разрешу.

Снайперы расселись вокруг стола, только Кислое возился в уголке, где у него постепенно образовалась каптерка отделения. Никого не удивило, что расчет сам решил не разбрасывать снаряды и рискнуть жизнью, а комбат требует доказательств, что они при этом уцелеют. И никто не отметил, что все это походило на распри в дружной семье, где дети уже подросли и стремятся сами начать самостоятельную жизнь, а родители их еще придерживают, все еще боятся, что они — маленькие…

— Ну и… чем же мы вам поможем?

— Ну, прежде всего, кого надо бить и, значит, откуда бить. Цель и район огневых. Второе; как сделать. чтобы самим не попасться.

— А полегче у вас вопросов нету? — спросил Костя.

— Ты не шуткуй, — сердито рубанул воздух тяжелой рукой Рябов, и глаза у него стали острыми, злыми, а темное, дубленое лицо как бы треугольным: выперли желваки на скулах. — Мы ведь по делу.

Кислов бочком придвинулся к столу, положил фляжку, тарелку с салом и хлебом, поставил кружки.

— Угощайтесь, — деловито, будто на собрании предложил он и присел на край нар, как хорошая хозяйка, приветившая хоть и не слишком дорогих, но нужных мужу гостей.

Костя с благодарностью посмотрел па Кислова и, невольно попадая в заданный Кисловым тон, кивнул Малкову:

— Разлей.

Сказал так, что и Глазков и Рябов поняли: их разбитной, отчаянный в доме отдыха товарищ здесь, у себя дома, настоящий сержант, командир-единоначальник. И что в свой час он явился без доппайка, шло не от того, что этого самого доппайка не было, а потому, что Жилин не подумал, что он может понадобиться. А вот теперь понял, навел порядок — и все как часы. И то, что он не сам стал наливать, а поручил другому, тоже говорило о многом: водка Жилину ни к чему.

Он без нее обходится, но уважение оказывает как положено и, как положено командиру, доверяет своему заместителю. А то, что Малков его заместитель, Глазков и Рябов решили сразу — как-то уж очень независимо, с чувством собственного достоинства держался Малков.

Они выпили и разомлели не столько от водки — ее-то и было разве что грамм по пятьдесят, — сколько от установления сердечности, доверительности, какая бывает когда сходятся настоящие хозяева — рабочие люди — потолковать об общих, рабочих же, делах.