Она резко повернулась к нему, но увидела, что он все так же стоит возле окна и смотрит на улицу. Лишь напряженные мышцы спины подрагивают — и это заметно, несмотря на рубашку. Истерика захватила ее и она быстро и нервно заговорила:

— Конан, где тот, который тебя учил? Победить кого? Выиграть что, Конан? Я ничего не понимаю! Почему этот Слэн хочет убить Дункана?

Конан поднял глаза и посмотрел на Дункана, который тоже, развернувшись, смотрел ему в глаза. Потом они оба поглядели на Тессу и опустили глаза.

— Нет, нет, — засуетилась она, — я понимаю. Не надо говорить в присутствии дамы ничего серьезного, — ее голос дрожал и она делала огромные усилия, чтобы не разрыдаться. — Сейчас я выйду в другую комнату и там притаюсь. Хорошо? А вы тут закурите сигареты, нальете себе бренди и будете говорить о том, как обезглавить противника. Словно ветчину нарезать…

Конана будто отбросило от стола. Он сел на табурет и впился в Дункана холодным взглядом.

— Я Тессе… — принялся оправдываться тот, как напроказивший школьник, — кое-что рассказал. Я считал… Я думал, что уже давно выбыл из этой игры и что ей не обязательно знать все правила…

— Из этой игры не выбывают, — жестко и четко заговорил Конан. — И ты прекрасно знаешь, что продолжаешь в ней участвовать. И еще ты знаешь, что в конце концов останется только один. Хоть это правило ты еще помнишь?

Взгляд Тессы забегал, переходя с одного Мак-Лауда на другого. И, совершенно ошалев от услышанного, она очень серьезно спросила:

— Один — это кто? Один из вас? Так? Что, в результате останется всего один бессмертный? Тогда получается, что остальные на самом деле не такие уж бессмертные, а скорее наоборот, смертники?

Конан лишь развел руками: мол, сама понимаешь.

— Ну и что же получает победитель?

Сочувственно глядя на нее, он как можно спокойнее принялся объяснять:

— В последнем бессмертном сольется сила всех бессмертных, которые существовали на свете. Она вся перейдет к нему одному. И этой силы будет достаточно, чтобы решить судьбу целой планеты. Если в этом бою победит Слэн или такие, как он, то человечество будет вечно страдать от зла и пребывать в темноте бессмысленной борьбы и невежества, из которой ему не выбраться никогда. Во всяком случае, этому меня учили.

Тесса отошла от стола, возле которого стояла все это время, и повернулась к Дункану.

— И ты считал все это недостаточно важным? Настолько несущественным, чтобы обо всем рассказать мне? — спокойно спросила она.

— В этом нет ничего нового, — попытался оправдаться Дункан.

— Для меня есть.

— Именно поэтому нельзя остаться в стороне от этой игры, — продолжал Конан. — Ты все равно не сможешь этого сделать. Никогда. Ты ведь уже попробовал однажды.

Крепко сжав кулаки, Дункан сделал шаг по направлению к Конану и сквозь плотно стиснутые зубы прошипел:

— Будь ты проклят! То, что было тогда, не имело никакого отношения к нашей игре. И ты это прекрасно знаешь!

— Брат, все имеет отношение к нашей игре. Все, где есть жизнь и смерть, добро и зло. Все играет в эту бесконечную игру.

4

Все это произошло ранним утром. Бледный диск солнца лениво выползал из-за поросших вековыми кедрами гор. И первые лучи проснувшегося светила, коснувшись плотной пены густого тумана, окутывающего еще спящую деревню, заиграли в рассеянной влаге мириадами разноцветных искорок.

Конница вынырнула из-за холма, как разъяренный демон. Человеческое многоголосье, конское ржание и топот тяжелых копыт, крик походных рожков,

— все предвещало хороший и интересный день. Вместе с этой массой вооруженных до зубов людей в племя прилетела птица смерти.

Через мгновение воздух наполнился грохотом выстрелов, визгом и стонами умирающих людей, не успевших даже окончательно проснуться. Вспыхнули и затрещали расшитые узорами шкуры хижин, умирающие в жарком оранжевом вихре: они вздымали к голубым небесам уродливые руки ядовитого черного дыма, обвивающие горизонт и утреннее солнце. Из пылающих построек выбегали обезумевшие от страха женщины. С воплями бросались они прочь к деревьям, прижимая к груди еще сонных, даже не кричащих детей. И тут их настигал свинцовый дождь из карабинов и кольтов. Раненные, истекающие кровью, они пытались ползти к спасительным зарослям, но всадники на горячих гарцующих конях набрасывались сверху, добивая тех, кто был еще жив, пиками и саблями.

Мужчины пытались сопротивляться, кидаясь на всадников, вооруженных по последнему слову воинской техники, с легкими томагавками и ножами. Но что они могли сделать? Солдаты, свистя и улюлюкая, рубили стальными саблями направо и налево. Тела, залитые кровью, оседали на перепаханную копытами землю, так и не выпустив из рук своего оружия. Силы были слишком неравные.

Пятеро солдат покинули седла и, размахивая саблями и кольтами, бросились к большой хижине, где, отстреливаясь из старенького винчестера, укрывшись за телом убитой лошади, прятался вождь. У него оставалось еще два патрона, и он разнес в клочья грудные клетки первых же двух парней, приблизившихся к нему; но остальные насели на него, словно свора собак, и через несколько секунд от вождя осталась лишь бесформенная окровавленная куча, торчащая сломанными костями, а убийцы побежали дальше, вытирая клинки о полог уже подожженной ими же большой хижины.

Внезапно полог откинулся, и с клубами дыма из укрытия выбежала вооруженная ножом хрупкая девушка. Быстро осмотревшись по сторонам воспаленными глазами, она бросилась прочь, а заметившие ее появление солдаты резко изменили направление поиска новых жертв и бросились за ней следом.

Дункан возник перед ними, словно черная грозовая туча, сверкающая ослепительной молнией кривого меча. И через секунду еще два тела легли у его ног, перерубленные пополам, забрызгивая все вокруг теплой липкой кровью. Но в этот миг широкое лезвие боевой пики пробило спину Мак-Лауда. Огненный шар боли заметался по распоротым внутренностям, перехватывая дыхание, в глазах вспыхнули алые звезды, разлившиеся страшным взрывом в сплошную багровую пелену.

Он успел еще перерубить древко пики и сделать шаг назад, чтобы снести голову стоящего за спиной всадника, как три страшных удара пуль в затылок повалили его на землю. Боль заполнила каждую клеточку его тела, внешний мир внезапно исчез. Остались только боль, три пули в голове и обломок пики, пригвоздивший его к земле. Он так и остался лежать, продолжая сжимать рукой драконоголовую рукоять меча, и никак не мог вернуться на эту землю, чтобы все-таки постараться спасти ее. Нет, не землю, а ту, ради которой несколько лет назад он ушел к этим гордым людям и с которой собирался еще долго жить в этой суровой стране, которой собирался отдать часть своего бессмертия.

Постепенно боль стала исчезать, и первое, что он увидел перед своими глазами, было лицо Конана. А потом Дункан сидел возле еще тлеющего остова большой хижины вождя и прижимал к груди тело. Ее лицо было спокойным и казалось, что она просто спала на его руках. Только пятно крови на животе, размазанное по одежде…

Она была прекрасна.

Он гладил ее по черным прядям густых жестких волос и плакал. Всматриваясь в ее спокойное лицо, он понимал, что ему больше не придется разговаривать с ней.

— Она знала названия всех трав, всех цветов, — шептал Дункан, всхлипывая, и все гладил ее холодную щеку непослушными пальцами. — Она знала все песни и сказания своего народа. Она знала, как жили все люди и во что они верили…

— Я тебе очень сочувствую, — Конан опустился возле него и, подобрав полы кожаного плаща, закутал ими ноги. — Мне очень жаль.

— Почему так происходит, Конан?

— Мир сильно изменился, мой друг, — старший Мак-Лауд поежился. — Ты думаешь, люди всегда так жили, убивая друг друга? Все мы существовали как одно племя. Мы имели общий язык, на котором находилось название всему, — он немного посидел молча. — А сейчас люди убивают людей только потому, что они непохожи друг на друга; только за то, что каждый хочет верить лишь в своих богов и хочет жить только своей жизнью в своем времени. А когда-то мы все жили в одном времени, но эти времена безвозвратно прошли.