Ответственность за затопление Восточного Флеволанда и его обитателей полностью ляжет на правительство. Мы не так много просим — всего лишь поговорить с представителем правительства.

Если же правительство проигнорирует нашу скромную просьбу, мы затопим польдер. Уверены, что после этого, правительство станет более благоразумным и более внимательно отнесется к нашим просьбам. Граждане Нидерландов согласятся с тем, что правительство, которое из-за своей задетой гордости или гнева, допустит затопление значительных территорий и создаст угрозу жизни многих людей, не может оставаться у власти.

Сотрудничать нужно сейчас, а не тогда, когда будет нанесен огромный ущерб, которого можно было избежать.

Мины уже на месте".

— Это полный текст заявления. Правительство предложило — не приказало — не делать никаких комментариев и не обсуждать это возмутительное требование до тех пор, пока оно не решит, что предпринять. Правительство заверяет граждан, что в его власти отразить эту и другие подобные угрозы.

Ван Эффен выключил приемник.

— Спаси нас, Господи, от политиков! Правительство застали врасплох, у него еще не было времени подумать. Мы великодушно предполагаем, что оно все же в состоянии думать. Пока что оно только повторяет скучные и бессмысленные банальности. Нам предлагают верить правительству. Господи, да члены правительства в самих себя не верят! Как же мы можем им верить! Я бы уж скорее поверил пациентам психбольницы!

— Предательские разговоры, лейтенант, предательские. Я мог бы тебя за это посадить в тюрьму. — Де Грааф вздохнул. — Беда в том, что мне пришлось бы сесть вместе с тобой, потому что я согласен с каждым твоим словом. Если правительство искренне верит, что народ примет его бессмысленное заявление за чистую монету, то наше правительство еще хуже, Чем я думал. Но вряд ли это возможно. Правительство оказалось в крайне сложном положении. Неужели оно этого не понимает?

— Я думаю, что оно это прекрасно понимает. Правительство начинает соображать, когда речь идет о его собственном политическом выживании. Оно также понимает, что, стоит ему сунуть голову в песок, через неделю оно лишится власти. Забота о сохранении статус-кво — собственного статус-кво наших политиков — способна творить чудеса. Они уже сделали промах, когда велели диктору сказать, что правительство предлагает, а не требует обсудить это дело. Разумеется, диктору приказали, а не предложили. Иначе диктор, читающий сводку новостей, никогда не стал бы употреблять такие выражения, как «возмутительные требования». В приведенном сообщении FFF нет никаких возмутительных требований. Вот на встрече с членами правительства эти люди предъявят свои настоящие требования, которые почти наверняка будут возмутительными.

— Любое обсуждение этого дела может быть лишь абстрактным теоретизированием. А значит, не стоит его и обсуждать. Другие, более срочные и более важные дела требуют нашего внимания.

— В настоящий момент у меня действительно есть дело, требующее моего внимания. Мои друзья-террористы считают, что я сейчас сплю у себя в номере в отеле «Трианон». Я бы и в самом деле не прочь вздремнуть. В вестибюле отеля моего появления дожидается шпион Ангелли. Предполагается, что я должен спуститься в вестибюль в том же наряде, в котором утром ходил в «Охотничий рог». Разумеется, у меня должны быть шрамы и рука в черной перчатке. Я не должен разочаровывать Ангелли и компанию.

Зазвонил, телефон. Де Грааф взял трубку, послушал и передал ее ван Эффену.

— Да... Да, лейтенант ван Эффен... Я подожду... Почему я должен это делать? — Лейтенант отодвинул трубку на несколько дюймов от уха. — Какие-то придурки советуют мне поберечь мои барабанные перепонки и... — Он осекся, потому что в этот момент из микрофона раздался пронзительный женский крик. Кричали не от страха, от боли. Ван Эффен прижал микрофон к уху и несколько секунд слушал, затем повесил трубку.

Де Грааф спросил:

— Ради Бога, скажи мне, что это было?

— Это кричала Жюли. По крайней мере, так утверждает звонивший. Он заявил следующее: «Твоя сестра не очень-то хочет с нами сотрудничать. Мы позвоним позже, когда она этого захочет».

— Пытки, — сказал де Грааф. Голос его был ровным, но глаза метали молнии. — Они пытают мою Жюли.

Ван Эффен слабо улыбнулся.

— Как вы помните, и мою тоже! Вполне возможно. Пытки — это специализация братьев Аннеси. Но в данном случае сработано слишком грубо, слишком нарочито и театрально.

— Господи, Питер, она же твоя сестра!

— Да, сэр. Я напомню об этом братьям Аннеси, когда их увижу.

— Нужно выяснить, откуда звонили! Срочно выяснить!

— Не стоит, сэр. У меня хороший слух. Я уловил легкий свист магнитофона. Это была запись. А передать могли откуда угодно. Все это заставляет меня сомневаться в том, что голос был настоящим.

— Тогда какого черта они позвонили?

— Похитители считают, что я сейчас настолько убит горем, что не распознаю подделку, именно поэтому решили подсунуть мне магнитофонную запись. Чего они этим добиваются? Пытаются давить мне на психику. Важно одно — им нужен я, а не Жюли.

Де Грааф некоторое время сидел молча, потом встал, налил себе еще бренди и вернулся на место. Некоторое время он размышлял. Потом сказал:

— Мне не очень приятно это говорить, лейтенант, но тебе не кажется, что в следующий раз тебе позвонят и скажут: «Сдавайся, лейтенант, не то твоя сестра умрет. И уж мы постараемся, чтобы она умерла медленной смертью». И ты это сделаешь?

— Что «это»?

— Сдашься?

— Ну конечно, сдамся. Извините, сэр, я уже опаздываю на встречу в «Трианоне». Если для меня будут сообщения, звоните мне туда. Стефану Данилову, как \ вы помните. Как долго вы намерены здесь пробыть?

— Пока не получу карты или планы, которые раздобыл сержант Оудшурн. И пока сюда не придет лейтенант Валкен, которого я собираюсь ввести в курс дела.

— Что ж, все факты вам известны, сэр.

— Будем надеяться, — многозначительно сказал полковник.

Когда ван Эффен ушёл, Тиссен спросил де Граафа:

— Я понимаю, что это не мое дело, сэр, но как, по-вашему, лейтенант и в самом деле это сделал бы?

— Сделал что?

— Сдался.

— Ты же слышал, что сказал лейтенант.

— Но это же самоубийство, — Тиссен был взволнован. — Это был бы конец.

— Ну, кому-то уж точно был бы конец. — Казалось, де Граафа это мало заботит.

Через черный ход отеля ван Эффен вернулся в свою комнату в «Трианоне», позвонил дежурному и спросил Чарльза.

— Чарльз? Это ван Эффен. Как наш друг, вернулся? Хорошо. Я знаю, что он слышит каждое сказанное тобой слово. Поэтому, будь добр, скажи следующее:

«Конечно, мистер Данилов. Кофе немедленно, потом не беспокоить. Ожидаете посетителя в шесть тридцать». И дай мне знать, когда он уйдет.

Тридцать секунд спустя Чарльз позвонил лейтенанту и сказал, что вестибюль пуст.

Ван Эффен едва успел закончить преображение в Стефана Данилова, когда зазвонил телефон. Это был де Грааф, который все еще находился в квартире Жюли. Полковник сообщил, что у него есть нечто интересное и что он хотел бы показать это лейтенанту. Ван Эффен обещал быть через десять минут.

Вернувшись в квартиру сестры, лейтенант увидел, что Тиссен ушел, а его место занял лейтенант Валкен. Невысокий, коренастый, румяный, с приятным характером, к тому же любитель поесть, он был на несколько лет старше ван Эффена, но ниже до положению, что его нисколько не беспокоило. Они были добрыми друзьями. Валкен поглядывал на ван Эффена и разговаривал с полковником.

— Что за перевоплощение, сэр! Нечто среднее между авантюристом и беглым рабом! В нем определенно есть что-то от профессионального игрока вроде тех, что были на ходивших по Миссисипи пароходах. Явный преступник!

Де Грааф посмотрел на ван Эффена и поморщился.

— Я бы и на километр не подпустил его ни к одной из моих дочерей. У меня вызывает недоверие даже звук его голоса. — Полковник указал на стопку бумаг, лежавших перед ним на столе.