Какой-то момент Гидаш сидел как громом пораженный, затем развернулся на стуле. Рейнольдс прижал карабин дулом к груди Гидаша. Лицо полковника словно бы превратилось в каменную маску, двигались только губы, но он не мог произнести ни слова. Рейнольдс схватил ключ, лежавший на койке, и, не отрывая глаз от Гидаша, запер дверь. Затем подошел к полковнику и остановился, приставив карабин к сердцу Гидаша.
– Я вас удивил, полковник Гидаш? А удивляться нечему. Такие, как вы, жившие, убивая людей, должны помнить и знать лучше других, что в любой момент вас настигнет возмездие. К вам оно пришло сегодня ночью.
– Вы пришли, чтобы свершить возмездие. – Это был не вопрос, это было утверждение. – Вы убьете меня?
– Да. Я пришел именно казнить вас. Убийство – это то, как вы поступили с майором Говартом. Сейчас нет никого, кто бы помешал мне застрелить вас так же хладнокровно, как вы застрелили его. А ведь он пришел к вам безоружным.
– Он был врагом государства, врагом народа.
– Господи! Неужели вы пытаетесь оправдать свой поступок?
– Я не нуждаюсь в оправданиях, капитан Рейнольдс. Я выполнял свой долг.
– Вы пытаетесь оправдать себя – или пытаетесь сохранить себе жизнь?
– Я никогда и никого ни о чем не прошу. – В голосе еврея звучало обостренное чувство собственного достоинства.
– Помните мальчика в Будапеште? Его звали Имре. Вы его пытали, и он умирал медленно, долго, он страдал.
– Он обладал важной информацией. Необходимо было добыть ее побыстрее.
– Жена генерал-майора Иллюрина, – отрывисто спросил Рейнольдс. – Зачем вы ее убили?
На лице Гидаша мелькнула тень, похожая на сожаление, затем исчезла так же быстро, как и появилась.
– Я этого не знал. Я в силу своих моральных принципов не воюю с женщинами. Я искренне сожалею о ее смерти. Но она все равно бы умерла.
– Вы несете ответственность за работу сотрудников АВО?
– Это мои люди. – Он кивнул. – Они исполняют только мои приказы.
– Они убили эту женщину, они выполняли ваш приказ. Таким образом, вы – убийца.
– Если рассуждать таким образом, то да.
– Если бы не ваши приказы, эти люди сейчас были бы живы.
– Не уверен в отношении жены генерала. Что касается тех двоих, то – да.
– Существует ли причина, способная помешать мне убить вас прямо сейчас?
Полковник Гидаш некоторое время молча смотрел на него, затем слабо улыбнулся, и Рейнольдсу показалось, что это была печальная улыбка.
– Существует множество причин, капитан Рейнольдс, но ни одна из них не будет убедительной для вражеского агента с Запада.
Именно слово «Запад» вызвало в памяти воспоминания: он увидел перед собой Янчи, разговаривавшего с ним дома, в Будапеште, в зловещей темноте камеры Шархазы, отсветы пламени на его лице в загородном домике, те слова, которые он говорил со страстной убежденностью, – оказывается, все это укоренилось в памяти Рейнольдса и оставило след более глубокий, чем он мог предвидеть. С трудом, но Рейнольдс прогнал от себя эти мысли. Он взмахнул карабином:
– Встать, полковник Гидаш!
Гидаш встал, смотря прямо в глаза Рейнольдса, потом его взгляд скользнул вниз, на оружие.
– Быстро и чисто, полковник Гидаш, а?
– Как вам угодно. – Взгляд его оторвался от побелевшего на спусковом крючке пальца Рейнольдса и остановился на его лице. – Я не буду просить для себя того, в чем столько раз отказывал своим жертвам, – сказал он твердо.
Еще какое-то время Рейнольдс держал палец на спусковом крючке, потом будто что-то оборвалось в нем, напряжение спало, он сделал шаг назад. Гнев еще бушевал в нем, жег, но эти слова полковника Гидаша, не боявшегося умереть, заставили признать свое поражение. Когда он заговорил, то не узнал свой голос, он был хриплым и грубым:
– Повернитесь!
– Нет, капитан. Предпочитаю умереть, глядя вам в лицо.
– Кругом, – свирепо повторил Рейнольдс, – или я перебью вам ноги и поверну сам.
Гидаш передернул плечами и, словно покорившись неизбежному, повернулся. Всего один удар прикладом карабина, и он, не издав ни звука, уткнулся лицом в стол. Какое-то время Рейнольдс смотрел на полковника, затем грязно выругался, повернулся, открыл дверь и выбежал из фургона.
Сначала его охватило отчаяние, потом он почувствовал пустоту. Он не старался скрываться. Его ярость еще не нашла выхода, и хотя он не признался себе, но в эти минуты с радостью воспользовался бы случаем пустить автоматную очередь в людей АВО и не испытал бы никаких угрызений совести. Но людей не было, он остановился и замер, ибо понял, что следовало понять, когда он подходил к грузовикам, и что он упустил, не будь ослеплен одной мыслью о сведении счетов с Гидашем. Коричневый грузовик не просто не охранялся: он оказался совершенно пустым.
Рейнольдс подбежал к грузовику и прислушался. Полная тишина. Он подбежал к задней дверце, рывком распахнул ее. Никого. Абсолютная темнота. Грузовик был пуст.
Он почувствовал горечь от внезапного осознания непростительной ошибки, которую допустил, от той страшной легкости, с которой его обманули. Он должен был догадаться. Граф подозревал с самого начала. Граф был уверен, что Гидаш не смирится с поражением, не сдастся так легко. Граф никогда бы не допустил подобной ошибки. Люди из АВО, должно быть, уже достигли реки, чтобы пересечь ее южнее. Они направились туда, еще когда в небе взметнулась ракета. Наверняка они уже в доме паромщика, а его, Рейнольдса, нет, и как раз в тот момент, когда его помощь более всего нужна друзьям, кроме того, в доме нет и Шандора, он сам послал его за грузовиком. В доме оставалась Юлия. Его Юлия. Представив себе, что сделает с ней Коко, Рейнольдс вздрогнул от ужаса.
Две сотни ярдов разделяли его и противоположный берег. Река была схвачена тонким льдом и припорошена снегом, а Рейнольдс устал от недосыпания, его движения сковывала мокрая одежда, тяжелые сапоги, но обратно он бежал быстрее, чем в первый раз. Он бежал, высоко взметая снег, его подгонял страх за судьбу людей, подобного страха он никогда прежде не испытывал. Но это был не тот страх, который парализует и вызывает хаос и смятение чувств, напротив, он обострил их и вызвал необычайную ясность ума. Подбежав к реке, он на мгновение остановился, взмахнул руками и без малейшего всплеска вошел в ледяную воду. Он спешил и проделал уже половину пути, когда в доме паромщика раздался первый выстрел, потом еще один, потом еще...
Рейнольдс, отчаянно работая руками, за несколько секунд достиг берега, наконец его ноги коснулись дна, и он, скользя по гальке, выбрался на берег. Одним движением он переключил карабин со стрельбы очередями на одиночные выстрелы: стрельба в автоматическом режиме могла стать опасной, если и друг и враг дерутся на ограниченном пространстве. Пригибаясь, он вбежал в открытую дверь домика. Всего десять минут прошло с тех пор, когда он отправился на другой берег.
Жены Янчи в коридоре не было, там с карабином в пуке стоял солдат АВО, он как раз закрывал за собой дверь комнаты. Рейнольдс понял, что это могло означать только одно: сражение внутри, если только оно и было, скорее просто резня, закончено. Солдат, увидев его, поднял карабин, но не успел сделать выстрела – Рейнольдс сильно ударил прикладом карабина по лицу солдата, и тот упал. Крепко сжав карабин, Рейнольдс ударом ноги открыл дверь. Всего лишь один взгляд на комнату, и он понял, что сопротивление его друзей сломлено. Рейнольдс увидел солдат АВО. Один лежал у его ног в странной съежившейся позе. Так могут лежать только мертвые, другой – у стены справа, недалеко от Дженнингса, сидевшего на стуле, склонив голову и раскачивая ею из стороны в сторону. В дальнем углу солдат нацелил карабин на истекавшего кровью Янчи, а другой в это время связывал руки профессора за спинкой стула; в другом углу Козак лежал на полу и яростно сопротивлялся солдату, пытавшемуся ударить Козака кулаком по голове. Козак дрался. Он со всей силой тянул за рукоять хлыста, обмотавшего шею солдата. Лицо солдата становилось странновато-синеватого оттенка: Козак медленно душил его. В центре комнаты стоял гигант Коко. Он презрительно рассматривал девушку, пытавшуюся оттолкнуть от себя руки Коко. Он, по-волчьи улыбаясь, выжидательно посматривал на солдата, борющегося с Козаком. Солдату удалось выхватить из-за пояса нож. Рейнольдса тренировали профессионалы, прошедшие войну. Они побеждали в подобных ситуациях десятки раз, и побеждали потому, что, пытаясь взять противника в плен, они не позволяли терять контроль над собой даже на долю секунды. Тот, кто ударом ноги распахивал дверь со словами «добрый вечер, джентльмены», никогда не оставался в живых достаточно долго, чтобы успеть это произнести до конца, и Рейнольдс сделал первый из трех тщательно обдуманных выстрелов, который отбросил солдата, нападавшего на Козака, в угол, нож со стуком выпал из поднятой руки на пол, вторым сразил солдата, держащего под прицелом Янчи, третий предназначался тому, кто связывал Янчи руки. Рейнольдс прицелился сделать четвертый, в голову Коко. Гигант прижал девушку к себе и прикрылся ею, но Рейнольдс не заметил еще одного солдата, стоявшего за дверью, и, когда, услышав скрип открываемой двери, машинально обернулся, солдат выбил карабин из рук Рейнольдса.