Я облокотился на перила и поглядел на море. Этим биноклем де Граф оказал мне поистине неоценимую услугу: при идеальной в этот день видимости мощность бинокля не оставляла желать ничего лучшего.

Наконец, в поле моего зрения оказался каботажный пароход водоизмещением примерно в тысячу тонн, который как раз сворачивал к порту. И почти тут же я разглядел большое ржавое пятно на корпусе – и то, что идет он под бельгийским флагом. Время – перед полуднем – тоже совпадало. Мне показались, что он описывает более широкий круг, чем несколько пароходов до него, и проходит, пожалуй, слишком близко от бакенов, обозначающих фарватер, но, возможно, именно там было глубже всего.

Когда, наконец, он вошел в порт, я смог прочитать немного стертое название на заржавелом носу: «Марианна». Коли говорить о пунктуальности, капитана следовало признать педантом. Оставался ли он педантом по отношению к законам, – это уже другой вопрос.

Я спустился в «Xавен-ресторан» и пообедал. Не потому, что был голоден, просто с момента прибытия в Амстердам успел убедиться, что время, чтобы поесть, тут выпадает нечасто и нерегулярно. Кухня «Хавен-ресторана» пользуется хорошей репутацией и вероятно, вполне заслуженно, но не могу припомнить, что у меня было в тот день на обед.

В отель «Тауринг» я прибыл в половине второго. Признаться, я не ожидал, что Мэгги и Белинда уже вернулись. И был прав. Администратору я сказал, что подожду в холле, но не очень-то люблю холлы, особенно тогда, когда необходимо проштудировать такие документы, как те, что находились в папке, взятой нами в фирме Моргенштерна и Муггенталера, так что я подождал, пока администратор на минутку отлучился, поднялся лифтом на третий этаж и забрался в номер обеих девушек. Он был чуть получше прежнего, а тахта, которую я немедленно опробовал, чуть пошире, но этого могло не хватить, чтобы Мэгги и Белинда прыгали козочками от радости.

Я провалялся на той тахте добрый час, просматривая записи магазина, которые оказались неинтересными и вполне безобидными. Однако среди прочих названий одно повторялось с поразительной частотой, а поскольку происходящие оттуда изделия совпадали с направлением моих растущих подозрений, пришлось это название запомнить.

В замке повернулся ключ, и вошли Мэгги и Белинда. При виде меня их первой реакцией было облегчение, которое, впрочем, тут же сменилось явным раздражением. Я невозмутимо поинтересовался:

– Что-то случилось?

– Мы беспокоились за вас, – холодно ответила Мэгги. – Администратор сказал, что вы ждете в холле, а вас там не оказалось.

– Мы ждали полчаса, – добавила Белинда чуть ли не с упреком. – И решили, что вы ушли.

– Я очень устал. И должен был прилечь. А теперь, когда все объяснилось, не расскажете ли, как вы провели сегодняшнее утро?

– Ну что ж. – Мэгги не особенно смягчилась. – С Астрид нам не повезло.

– Знаю. Администратор мне передал. Можно оставить Астрид в покое. Она уехала.

– Уехала?

– За границу.

– За границу?

– В Афины.

– В Афины?

– Послушайте, – не выдержал я, – давайте отложим этот скетч на потом. Она с Гордом уехала сегодня утром.

– Почему? – спросила Белинда.

– Испугалась. Злые люди нажимали на нее с одной стороны, а добрый человек, то бишь я, – с другой. Так что предпочла исчезнуть.

– Откуда вы знаете, что она уехала? – поинтересовалась Мэгги.

– От одного человека из «Нового Бали», я не стал распространяться на эту тему: если у них еще сохранились какие-нибудь заблуждения насчет своего шефа, не стоит разрушать их своими руками. – И проверил на аэродроме.

– Гм… – Мои утренние достижения не произвели большого впечатления на Мэгги, она склонна была винить меня в том, что Астрид сбежала, и, как обычно, была права. Ну, так кто первым: Белинда или я?

– Сначала это, – я подал ей листок с цифрами 910020. – Что эти значит?

Мэгги осмотрела листок, перевернула его и глянула на другую сторону.

– Ничего…

– Покажите-ка мне, – живо вмешалась Белинда. – Люблю анаграммы и кроссворды. И неплохо их решаю.

И она тут же убедила меня, что не хвастается:

– Это надо перевернуть. 02.00.19. Два часа утра девятнадцатого, то есть завтра.

– Совсем недурно, – похвалил я. Мне самому понадобилось полчаса, чтобы до этого дойти.

– И что должно тогда произойти? – подозрительно спросила Мэгги.

– Тот, кто дал мне эти цифры, забыл объяснить, – ответил я уклончиво, потому что уже по горло был сыт собственным враньем. – Ну, теперь ты, Мэгги. Она села и разгладила свое зеленое хлопчатобумажное платьице, которое выглядело как бы сильно отжатым после тщательной стирки.

– Я надела в парк это новое платье. Труди его еще не видела, и платок, потому что дул ветер, и…

– И темные очки.

– Именно, – сбить ее с толку было нелегко. Прогуливалась с полчаса, уступая дорогу пенсионерам и детским коляскам. А потом ее увидела… верней эту огромную, толстую, старую… старую…

– Ведьму?

– Ведьму. Она была одета так, как вы говорили. А потом заметила Труди – в белом платье с длинными рукавами. Она никак не могла устоять на месте, скакала, как овечка, – Мэгги помолчала и добавила задумчиво, – она и вправду славная.

– У тебя очень добрая душа, Мэгги.

Она уловила колкость и продолжала деловым тоном:

– Время от времени они присаживались на лавку. Я сидела на другой, шагах в тридцати, и глядела из-за журнала. Голландского.

– Хороший вкус, – похвалил я.

– Потом Труди начала заплетать косичку этой кукле…

– Какой кукле?

– Той, которую держала в руках, – терпеливо объяснила Мэгги. – Если вы будете все время перебивать, мне не припомнить всех подробностей. Итак, когда она это делала, подошел мужчина и сел рядом с ними. Высокий, в темной одежде со стоячим воротником, с седыми усами и волосами. Он выглядел очень мило…

– Не сомневаюсь, – вставил я машинально, легко представив себе преподобного Таддеуша Гудбоди, человека очаровательного, может быть, за исключением половины четвертою утра.

– Труди он явно очень нравится. Через несколько минут она обняла его за шею и что-то шепнула на ухо. Он сделал вид, что огорчен, но не всерьез, полез в карман и что-то сунул ей в руку. Наверно, деньги. – Я уже хотел спросить, уверена ли она, что не шприц, но не стал ее смущать. – Потом Труди встала, прижимая к себе куклу, и побежала к тележке мороженщика. Купила рожок и направилась прямо ко мне.

– И ты ушла?

– Заслонилась журналом, – с достоинством ответила Мэгги. – Но это была излишняя предосторожность. Она прошла совсем рядом со мной к другому открытому лотку, который стоял в двадцати шагах.

– Чтобы поглазеть на кукол?

– Откуда вы знаете? – Мэгги и не пыталась скрыть разочарование.

– С каждого второго лотка в Амстердаме продаются куклы.

– Она не только смотрела – трогала их, гладила. Старик-лоточник пытался изображать, что сердится, но разве можно сердиться на такую девушку? Она обошла вокруг лотка и вернулась на лавку. И все время потчевала куклу мороженым.

– И ничуть не огорчалась, что кукла его не хочет. А что тем временем поделывали старуха и священник?

– Беседовали. Видимо, им было, о чем поговорить. Когда Труди вернулась, они еще немного поболтали, пастор похлопал Труди по плечу, потом поднялись, он снял шляпу, поклонился старухе, как вы ее называете, и все трое ушли.

– Идиллическая картинка. Ушли вместе?

– Нет. Он пошел в другую сторону.

– Ты не пыталась идти за кем-нибудь из них?

– Нет.

– Послушная девочка. А за тобой не следили?

– Не думаю.

– Не думаешь?

– Вместе со мной уходила целая куча людей. Человек пятьдесят-шестьдесят. Было бы глупо утверждать, что никто меня не видел. Но сюда никто за мной не шел.

– А ты, Белинда?

– Почти напротив этого маленького отеля «Париж» есть кафе. В отель входило и выходило из него множество девушек. Но только за четвертой чашкой кофе я распознала одну из тех, что были вчера вечером в церкви. Такая высокая, с каштановыми волосами, сногсшибательная, как выразились бы вы.