— Абдаллах тоже с ним? И эль-Аббас?
Гонец покачал головой.
— Прежде чем послать меня, Майк все выяснил. Понятно, что Абдаллах сейчас не самый любимый брат эд-Дахеби, раз уж они идут войной против его же зятя! Нет, ваша честь, Абдаллах поддерживает порядок в Мекнесе, и эль-Аббас, его человек, остался вместе с ним.
Дик кивнул. Хитрость Зайдана даже восхитила его. Они с эд-Дахеби умели хранить тайну — Клюни явно не имел ни о чем понятия, отправляя своего гонца.
— Полковник Маллиган говорит, — продолжил гонец, — что теперь уже ничего не поделать, и что, простите, ваша честь, вы слепы, если не видите этого. Возвращайтесь! Возвращайтесь вместе со мной. Он велел уговорить вас, и мы все поедем в Мекнес или еще куда-нибудь!
Дик улыбнулся, но покачал головой.
— Поблагодари полковника Маллигана, но передай, что об этом не может быть и речи. Скажи ему, что у меня есть обязанности в Таруданте. А из-за таких известий моя поездка туда еще более необходима. Пусть он едет в Мекнес как можно скорее и выполняет мои приказания.
Дик отправился в путь на следующее утро, на рассвете. Предварительно он вызвал начальника гарнизона и приказал закрыть городские ворота и во время его отсутствия удерживать город в случае нападения. Темная тень, скользнувшая по лицу начальника, свидетельствовала о том, что он уже знает больше, чем Дик. Выехав за ворота и пустив Шайтана быстрым, прямо-таки пожирающим мили аллюром, Дик признался себе, что происходящее сильно потрясло его. Если с севера надвигается эд-Дахеби и в любой момент перед ним может захлопнуться дверь в Агадире, все оказывается гораздо сложнее, чем он предвидел. С одной женой, даже с двумя можно было бы, замаскировавшись, проскользнуть через сужающееся кольцо. Но с целым домом — с женами, наложницами, детьми, рабами, не говоря уже о Соле — это будет нешуточная задача!
Дик беспокоился не только о семье, поскольку приказал своим воинам вернуться в Тарудант, и, по-видимому, почти все были уже в городе. Неужели он завел их в ловушку?
Он мчался всю ночь, остановившись лишь на час, чтобы подкрепиться парой холодных бобовых лепешек, завалявшихся в седельной сумке, глотнуть воды из фляги и дать передохнуть Шайтану.
Во время этой поездки, несясь во весь опор, Дик не видел ни оборотней, ни дьяволов, его не беспокоили грабители с большой дороги. Правда, раза три до него донесся хриплый, рычащий кашель черногривого льва, и однажды этот звук раздался так близко, что Шайтан шарахнулся, а Дик решил, что зверь преследует его. Луна была на ущербе, и не раз, когда дорога углублялась в темное, скалистое ущелье, где Дик не мог разглядеть собственной руки, ему ничего не оставалось, как доверить свою голову Шайтану и, закрыв глаза, положиться на надежные ноги жеребца.
От Аггадира до Таруданта двадцать лиг — и Дик, выехав на рассвете, за один день добрался до скалистого хребта в трех лигах от городского оазиса. Ночная тьма сгущалась перед рассветом. Ничего не было видно, лишь впереди смутно вырисовывался гребень гор. Дик предоставил усталому Шайтану самому выбирать дорогу среди огромных камней. Преодолевая этот последний барьер, они поднимались невыносимо медленно.
Веки Дика опустились, и он задремал, хотя ни за что не признался бы в этом. Но когда они начали спускаться, что-то разбудило его, заставив выпрямиться и насторожиться в седле. Он не улавливал никакого звука. Ответ дало обоняние. Это был дым — в этот час и в таком месте не должно быть дыма от костра. Но дым поднимался в воздухе — много дыма. К нему примешивались и другие запахи, знакомые Дику по множеству сражений: запах человеческой крови и плоти, целый день пролежавшей под палящим солнцем, запах поля битвы, откуда никто не потрудился убрать трупы. Успевшие уже посинеть, вздуться и лопнуть от газов разложения. Ночной воздух был тяжелым и тошнотворным.
Дик перевалил последний холм и, прежде чем приблизиться к городскому оазису с дальнего края, подъехал к тому месту, где дорога изгибалась, описывая дугу в добрую милю вокруг скалистого отрога. Стало светлее, скалы вокруг отсвечивали металлическим блеском, словно призраки, но долину и город внизу скрывала тьма; их озаряли лишь слабые красноватые отблески от подножия холмов с севера. Дик не мог разобрать, городские ли это огни или бивуачные костры армии, разбившей лагерь вне городских стен. В любом случае, это не сулило ничего хорошего. Холодная рука ужаса сжала его внутренности — не за себя, а за тех, кто ждал там в страхе и надежде, — повинуясь внутреннему голосу, он остановил коня и наклонился вперед, приглядываясь и пытаясь понять, что же там происходит.
Слева произошло какое-то слабое движение, как будто шевельнулся бесформенный камень.
— Кто здесь? — рявкнул он.
Скала, к которой он обращался, оставалась неподвижной, но справа и слева, впереди и сзади, зашевелились другие камни, и призрачные фигуры медленно двинулись вперед. Быстро оглядевшись по сторонам, Дик вытащил тяжелый ятаган. Было ясно, что его окружали. В памяти промелькнули истории о грабителях, нападавших на ночные караваны — несомненно, это они, если внизу уже произошло побоище.
— Это ты, Дик? — донесся из серой тьмы свистящий шепот, и Дик опустил оружие.
— Конвей! Какого черта?
— Мы узнали твоего белого коня, — последовал ответ. — Мы так и думали, что ты приедешь этой дорогой — специально караулили.
Призрачные фигуры приблизились, и Дик соскочил с коня, почувствовав мгновенный прилив бодрости. Конвей! Хитрый уэльсец! Он припомнил, что Конвей отправлялся усмирять Тизнит и Аит Абузеб. Несомненно, возвращаясь, он заметил, что внизу что-то не в порядке, и засел со своим отрядом среди скал, чтобы дождаться Дика. Конвей вышел из темноты.
— Боже, как же я рад, что мы нашли тебя! — Дик отметил, как устало и грустно звучит его голос. — Там внизу какая-то чертовщина!
Дик кивнул.
— Этого я и боялся. Но у нас здесь почти целое войско. Конечно, силы неравны, но если мы воспользуемся старой тактикой… Я рад, что вы не спустились.
— Что?
Дик не видел выражения лица Конвея, но догадываясь, что тому почему-то не по себе, нетерпеливо заговорил:
— Если ты дошел сюда из Тизнита и твой отряд не понес урона…
Он замолчал. Наступила долгая напряженная тишина.
— Отойдем, — вымолвил Конвей, взял Дика за локоть и повел между скал.
Они прошли около сотни ярдов, через гребень и вниз по западному склону, и теперь были скрыты и от дороги, и от города. Здесь, в небольшом природном углублении среди нагромождения скал, горел маленький костер. Подошел человек, взял Шайтана за повод, отвел в сторону. Только теперь Дик заметил с десяток людей, неподвижно лежавших на одеялах ногами к огню. С полдюжины других — их головы, тела, руки и ноги были перевязаны окровавленными тряпками — сгрудились подальше, потому что от боли не могли спать. Не больше двух десятков человек подошли к костру вслед за Диком и Конвеем.
Дик оглядел молчаливую кучку людей, и сердце его упало: не больше пяти-шести человек были из отряда Конвея.
— Что это? — спросил он, заранее зная ответ.
— Все, что осталось! — мрачно ответил Конвей.
— Не может быть…
Колени Дика подогнулись, и он почти упал на землю у костерка.
— Рассказывай!
Дело обстояло еще хуже, чем он представлял. Все воины вернулись в город, по его приказу — все, кто успел: Конвей из Тизнита, Липарри из Илига, даже Ханс Эдлеман из Вадинуна. Тридцать тысяч воинов усилили гарнизон Таруданта, хотя это ничему не помогло! Зайдан, ставший правой рукой нового султана, совершил стремительный марш, напомнивший прежние атаки самого Дика. Он привел превосходящие силы из Тафилелта и Сиджилмасса, ударил через Акку и Татта и разгромил отряды Була Хукко и Хоао Перрейры, словно простые бандитские шайки, прежде, чем они успели понять, кто на них напал.
Позже, когда Омар бин-Брахим приказал запереть ворота Таруданта и засесть в осаду, шестнадцать тысяч солдатских голов забросили катапультами через городские стены — в предупреждение защитникам, какой милости им следует ожидать. Обезглавленными телами были забиты почти все каналы, по которым в город поступала вода из реки, а та, что просачивалась в ничтожных количествах, была отравлена трупным ядом.