Оказалось, что с 44-го по 45-й большое количество людей, служивших у немцев верой и правдой, желая спасти свою шкуру, а может и искренне раскаявшихся, сдавались в плен. Эти товарищи до сборных пунктов не доводились. Расстреливались на месте. Немцев в плен брали, «своих» старались не брать. В 47-м, когда я уходил из миссии, задались целью узнать, сколько примерно погибло таким образом. Выяснилось, что только в полосе 1-го Украинского фронта с декабря 1944-го по май 45-го вот таких ликвидированных «при попытке к бегству», «за оказанное сопротивление» пленных, набралось около 17 тысяч. Точную цифру я не помню. А фронтов-то сколько было?

А.Ш. А почему в 1947-м году вы вернулись к тому, что происходило в 44-м?

А.П. Это не я. Это наша «бухгалтерия» вернулась подсчитать количество людей, дабы кто-то не уцелел, сбежав за границу. Нужно было выяснить, сколько сбежало, «дебет» и «кредит» не сошлись.

Глава 9

А.Ш. Александр Петрович, вы назвали миссию «змеиным гнездом». То есть, кроме репатриации она и вы, в том числе, занимались и другими делами. Какими, например?

А.П. Представьте 1946-й год. Во Франции есть хороший журналист, участник гражданской войны в Испании, участник Сопротивления, он друг Советского Союза. Все хорошо, но любит писать правду — большой минус.

А.Ш. Хорошо звучит.

А.П. Правду. Правду, «сволочь», в их понимании, а не в нормальном — советском. И, кстати, фраза: «маленькие женщины с большими лопатами» — ему принадлежит. Потом ее растиражировали. Он видел, как они дороги строили и, вернувшись, он об этом написал. А в это время в Европе — русские это же освободители. Европейцы не понимали, что если бы Сталин пришил Гитлера в 41-м, а не в 45-м, то они получили бы коммунизм в полном объеме. Мы бы освободили от Гитлера не Восточную Европу, а дошли бы от Норд-Капа, до Сан-Винсента. Испанцам надо помочь? Надо. Итальянцев освободить надо? (С усмешкой) Надо. Ну, Норвегия немцами оккупирована, Дания, Финляндия с нами воевала, ну, Швеция посередке оказалась — тоже помочь надо!

И вот, в обстановке всеобщей к нам симпатии человек приходит в нашу военную миссию по репатриации. Его пригласили на какой-то официальный прием. Кстати, нас всегда предупреждали: перед тем как идти на прием — поешь у себя. В вестибюле накрыты столы. На них всевозможные закуски, икра, коньяки, а он пишет, что в России лебеду жрут. Как же так, когда тут икра, которая нам в рот не лезла.

А.Ш. Почему?

А.П. Потому, что даже мы знали, что дома у наших спецпаек.

А.Ш. Простите, но ваш спецпаек был все равно выше любого другого.

А.П. Но в то время мы все-таки думали иначе, переживали…

А.Ш. Жаль, что даже такое ложное чувство «застенчивого воришки», мне кажется, утрачено сегодня.

А.П. Ну так вот, он видит все это изобилие у нас в миссии, а пишет о голоде в России. Ну, приходит как-то к нему другой Жан и говорит: «Слушай, Жан, ты сейчас поедешь опять в Россию, не надо тебе плохих вещей писать, а то можно хребет сломать. Не надо». А журналист его вытолкал. Снова поехал, вернулся и снова правду-пакость написал.

После поездки решил отдохнуть. Знаете, в Бельгии на побережье Северного моря есть такое курортное место Веста Остен. Яхты, девушки, виллы богатых людей. Поехал он туда, о бедных правду пишет, борец, а пожить богато не прочь… Снял он там себе виллу. Через несколько дней рядом снимают виллу три человека. Все три немца, бывшие офицеры, даже эсэсовец один среди них, но прогрессивные. Гитлера уже не любят, войну осуждают. Познакомились с соседом — одного круга люди. Немцы жалеют, что воевали против России. Подружились. Вместе в клуб ходят. Стали на яхте в море выходить. Однажды, вышли они в море покататься на яхте. Отошли миль на 20, вдруг, видят какой-то советский пароход. Немцы начали его фотографировать. Разве в нейтральных водах не имеешь права фотографировать? Корабль приближается ближе, и с корабля в матюгальник приказывают лечь в дрейф. Кругом никого нет. А что, мы плевать на тебя хотели. Мы свободно рожденные европейцы. Пароходик подходит и, прежде чем наши европейцы очухались, парни из группы захвата — хлоп на яхточку. Гаком зацепили и яхточку прямо на палубу.

— Какого хрена вы нас фотографируете?

— А кто мне может помешать? Вы что, линкор, миноносец, торпедный катер? Нет.

А пароход идет.

— Ну, хорошо. В нейтральном порту мы вас сдадим. Зачем вы нам нужны?

И не сдают. Кормят, поят. 3-тьи сутки не сдают. На четвертые — поднимают на палубу.

— Вот ваше собачье судно и катитесь вы к чертовой матери. Мы вас в Ленинград не повезем.

А находятся уже за Выборгом. Только эта четверка спустилась в свою яхточку. Трах-тах — тах — подходит пограничный катер.

— Вы что здесь делаете? На берег.

Европейцы рассказывают, как было дело, но кто такому рассказу поверит, что тебя в Северном море цапнули и привезли в Финский залив к Ленинграду. Это ж надо такую чушь сочинить! Кому, пограничникам! Обследуют яхту и находят снимки пары аэродромов, еще какие-то шпионские вещи. Цап-царап из Ленинграда в Москву на Лубянку. А Французское посольство и французская печать узнают о том, что их товарищ врун и сукин сын, который позорил Советский Союз, докатился до того, что стал заниматься шпионажем.

Тот клянется, что никогда не занимался шпионажем, что его привезли, но люди смеются в лицо. Ну кто поверит? Вы поверите такой сказке? А трое его товарищей немцев во всем сознаются. Русские устраивают пресс-конференцию. Жан опять все отрицает — чушь о захвате несет. Аккредитованные в России журналисты ложатся со смеху. Ну, что — скомпрометирован — молчи. Словом, он мертвец политический. Де Голль пишет письмецо Сталину. И этого товарища, поскольку он был в Сопротивлении и т. д. из уважения к Де Голлю отправляют во Францию. Перед отправкой, на 5-м этаже святого здания Лубянки, где расположен следственный отдел, этого Жана вводят в комнату оформлять документы. Через пять минут в комнате появляется вся троица «немцев». А он хорошо владеет русским языком. Он на них смотрит, а они рекомендуются: подполковник такой-то, подполковник такой-то, полковник такой-то. «Что, попался? Тебя, сволочь, предупреждали. Езжай теперь».

Ну, он вернулся во Францию. Кому нужен такой сукин сын, который скомпрометирован сверху до низу, которого из-за жалости выпустили. Пришлось ему из Франции, по-моему, в Южную Америку убраться. Хорошая сказка? Фильм об этом можно снять. А ведь это жизнь человечья. Причем, человек благородный, которого запугать не смогли, а раз не смогли, то сломали. Вот вам красота разведки.

А.Ш. Страшная история. Теперь вам за нее стыдно?

А.П. Что говорить, это была моя работа. Я вам говорил, что разведка и совесть несовместимы.

А.Ш. А было, что-нибудь такое, в послевоенные годы, чем вы можете, как вам кажется, гордиться?

А.П. Не гордиться, вы неправильно сформулировали. Была неплохо, например, сделана работа в Бельгии. Работа, не принесшая вреда ни одному человеку лично. Вы, знаете, что в послевоенные годы американцы разыскали и вывезли большую часть сотрудников Фон Брауна. К нам попала лишь незначительная часть и то второстепенных ученых. Мне же поручили разыскать всех, кто имел хоть малейшее отношение к созданию ФАУ. Мы понимали, что по крупинкам можно слепить кирпич. На побережье у них были установки для запуска ракет. Мне надо было найти техников, слесарей, словом, тех, кто принимал участие в строительстве пусковых установок. Тысячи работали на этих площадках. Надо было установить ценность человека, стоит он того или нет. Это могли быть бельгийцы, голландцы. С ними заключали договора и они за большие деньги работали у нас в России.

А.Ш. Эти страны разрешали выезд своим гражданам на работу в СССР в период «холодной войны»?