— Почему Кольберг повесил Шеврова, своего надежного агента? Он что же, принял Шеврова за нашего агента?

— Нет! Шеврова в связях с ВЧК Кольберг не мог заподозрить. Он убрал его, чтобы использовать…

— Кого? Ставцева? Это он мог сделать, не убирая Шеврова! Шевров был опасен только Курбатову! Для него был повешен Шевров?

— Для Курбатова… — согласился Проворов.

— Мы установили, что некоторое время спустя, после приезда Курбатова в Варшаву, там появился Кольберг. Мы не знаем, ради чего туда приезжал Кольберг, встречался ли он с Курбатовым. Но после появления Кольберга Курбатов был приближен к Пилсудскому… Вы улавливаете связь? И добавлю… Сейчас Кольберг занимается нашей страной в военной разведке немецкого генерального штаба… в абвере! Я спрашиваю: мог ли Кольберг каким-либо образом закрепить свои подозрения о связях Курбатова с нами?

— Нет! Не мог! Даже если бы Курбатов под угрозой смерти показал бы, что он нам помогал… И что? Как это он мог доказать? Связь была с ним оборвана, явок он не имел и не знал… Он всего лишь нам помогал, он не был нашим разведчиком…

— Стало быть?.. — спросил Дубровин.

— Стало быть, надо с Курбатовым повидаться… Я готов с ним встретиться!

— А риск?

— Какой же риск? Выманить меня в засаду? Так ли уж интересен я для них? Если это игра, то они меня и не собираются трогать! Моя задача пока очень скромная… Послушать, что хочет нам сказать Курбатов…

Отправляя Ставцева из Сибири в Польшу, Кольберг поскупился на твердую валюту. Русские рубли в Польше потеряли всякую ценность. На них ничего нельзя было купить, никто ими не интересовался, с ними даже не производилось сделок на черном рынке. В дороге валюта растаяла. Богатые эмигранты кошелька своего нуждающимся не подставляли. Курбатов, по совету Ставцева, разыскал одного из Радзивиллов, близкого родственника матери, но тот заявил, что ему неизвестны родственники среди русского офицерства. Ставцев не вынес нищенства. У него случился удар. Он частично потерял зрение, отнялась вся левая половина. Язык с трудом поворачивался во рту.

Курбатов попытался устроить его в военный госпиталь. В госпиталь Ставцева не взяли. За номер в отеле расплачиваться было нечем. Курбатов с трудом нашел угол. Никто не хотел брать на постой русских эмигрантов. Сговорился с полицейским служащим. На окраине Варшавы за дощатой перегородкой комнатка — только койку поставить. Больного положил на койке, сам спал в кресле. Хозяин, пьяница, вечерами выяснял отношения с супругой, крик стоял у них до поздней ночи.

Курбатов сидел у ног больного. Часами, сутками. Больной, просыпаясь, встречался с его взглядом.

Однажды ночью, когда все затихло за дощатой перегородкой, Ставцев поманил к себе пальцем Курбатова. Курбатов наклонился над его изголовьем. С трудом выговаривая каждое слово, едва слышно Ставцев произнес:

— Спасибо, дружок!

Курбатов вздрогнул от слова «дружок». Это были слова, с которыми обратился, умирая, князь Николай Болконский к своей дочери. Герои романа Льва Толстого близки были и Курбатову, и Ставцеву. Долгой дорогой не раз они спорили о их судьбах, это был тот мир, в который они уходили от действительности. Не случайно, стало быть, Ставцев выговорил слово «дружок». Это был призыв к душевности. Дорога из Москвы в Сибирь, из Сибири в Польшу волей-неволей их сблизила.

— Спасибо! — повторил Ставцев. — Жена где? Не знаю! Дочь — не знаю! Один ты, дружок!

Ставцев замолчал. Ему трудно было говорить. Он терял силы. Кожа на лице приняла пергаментный оттенок, нос и подбородок заострились. Смерть, приближаясь к нему, наложила на весь его облик свою мрачную печать. Приоткрыл правый глаз.

— Кольберг говорил… ты — агент Дзержинского!

Курбатов протестующе поднял руку, но Ставцев остановил его взглядом. Что-то похожее на усмешку промелькнуло на его лице.

— Все равно! — сказал он. — Кольберг уверен! Он найдет тебя! Найдет… Спасибо! Спасибо за все, дружок!

Это были его последние слова. Подполковник, семеновец, умер в каморке на койке, и не нашлось средств, чтобы заказать ему гроб. Смилостивился хозяин угла. Сам сколотил из досок ящик, погрузил его на извозчичью ломовую подводу, и отвезли вдвоем на кладбище. Зачем приехал этот подполковник в чужой и враждебный для него город? Что он надеялся здесь найти?

В Варшаве Курбатову делать было больше нечего. И что вообще делать? Посланец от Дубровина еще там, в Сибири, разрешил прервать операцию и считать себя свободным. Оставалось только найти способ вернуться на родину. Можно было определиться волонтером, рядовым солдатом в армию, шедшую в поход на Россию. Там можно перейти линию фронта. Он не видел препятствий к возвращению на родину и не считал себя связанным какими-либо обязательствами. Но вот тут-то и явился Кольберг.

Кольберг умел обставить свои встречи. К дому, где Курбатов снимал угол, подъехал автомобиль, разбрызгивая из-под колес черную грязь. Курбатова повезли в загородное имение, в старинный замок. Но встретил в замке Курбатова не Радзивилл, а Кольберг.

— Свиделись, Владислав Павлович! Я очень рад!

— Я тоже рад! — сдержанно ответил Курбатов.

Кольберг усмехнулся:

— Понимаю! Встретили здесь без воинских почестей! А за что почести? Изгои. Так, по-моему, называли изгнанников в древности на Руси. Слышал о нашем друге! Сожалею… Но смерти в наши дни не удивляюсь… Отвык! Ваши намерения, молодой друг?

— Пробовал определиться в армию… Берут рядовым… — Это вас, конечно, не устраивает! Вы офицер!

— У Корнилова полковники состояли рядовыми! — с горячностью ответил Курбатов. — Меня это устраивает. Дадут оружие, мне больше ничего не надо!

— Не торопитесь. У вас драгоценные родственные связи в этой стране.

— Связи? Родственные? Я лишь вам обязан, что переступил порог этого… дворца! Меня не признали родственником…

— Здесь боятся большевистской заразы! Моя рекомендация сняла эти опасения… Князь позаботится о вашей судьбе!

Через несколько дней Курбатова ласково принял Пилсудский и взял к себе дежурным адъютантом. Кольберг исчез. Курбатову сказали, что он уехал на фронт в Россию.

Чего же, казалось, желать еще безвестному офицеру в чужой стране, хотя эта страна и родина его матери. Не смущало и чудодейственное вмешательство Кольберга. Он же не давал ему никаких обязательств. Что-то, конечно, было безнравственное в том, что он принял благодеяние от человека, которого не только презирал, но и ненавидел. Но этот человек был врагом, враг продолжал поединок, начатый в Сибири, стало быть, принимая его покровительство, он просто продолжал этот поединок. Появилась надежда, что здесь он может быть полезен делу, которому поклялся служить. Нестерпимо жгла тоска по Родине, тоска по Наташе. Но вместе с тем возможности уйти в Россию крайне сузились. Выезжая на фронт, Пилсудский не брал его с собой. Какие же из штаба, из Варшавы возможности добраться до линии фронта? Курбатов ждал удобной минуты, но минута такая не выдавалась. Опять явился Кольберг. Он нашел Курбатова по телефону в штабе, пригласил на прогулку. Они выехали на автомобиле за город. Углубились в лес. Курбатов понял, что вот теперь-то и настала минута для решительного объяснения.

— Владислав Павлович, — начал Кольберг, — на что вы надеетесь? Как жизнь свою мыслите здесь, в Польше?

— Здесь, в Польше, родилась моя мать! — осторожно ответил Курбатов.

— Родина не там, где родился, а где о тебе помнят!

— Я благодарен вам, Густав Оскарович! Без вас меня Радзивиллы не вспомнили бы! Я понимаю также, что я не получил бы места без вашего содействия…

— Вы могли остаться в России, Курбатов! Ничего вам не грозило! Вы не замешаны в деяниях мстителей! Вообще ни в чем не замешаны!

— Я был арестован за участие в заговоре.

Кольберг остановился. Он чуть сверху смотрел на Курбатова. Насмешка медленно загоралась у него в глазах.

— Намерение — это еще не преступление. Вы преступления не совершили! Не успели ничего совершить, оставшись лишь при намерениях, и Ставцев, и Нагорцев, и Протасов… В преступлениях был замешан лишь Шевров.