— Шнель! Шнель!

В городе девчата сказали Полине:

— Послезавтра встретимся у церкви. Утром, ровно в девять.

Они явно хотели уйти, и Полина не стала их задерживать. Ей нужно было отыскать сапожника Ермолина и передать «привет от Федора». Ермолин жил возле базара, в домике с красной крышей. К нему Железняк рекомендовал прийти вечером, чтобы не столкнуться с заказчиками.

По улицам шататься было опасно, и Полина свернула к подружке, которая жила как раз неподалеку, на Советской улице. Еще во время учебы в педучилище Полина ездила к ней на каникулы, гостила целую неделю. У Лариных был свой домик, небольшой сад и огород. Жила подружка с мамой — тихой, приветливой женщиной.

Полина легко отыскала их дом. Ее узнали, приняли хорошо. Евдокия Дмитриевна очень изменилась, постарела, а Нина хоть и похудела, но выглядела неплохо, да еще постриглась под мальчишку. Полина вспомнила, что в училище ока дружила с мальчишками, выкидывая иногда такие номера, над которыми смеялся весь курс.

— Я шмутки поменять, — объяснила Полина свой приход. — Можно у вас остановиться?

— О чем ты спрашиваешь?! — воскликнула Нинка и потянула ее в комнату. — Мама, дай нам поесть…

За столом Евдокия Дмитриевна всплакнула:

— Витенька наш пропал без вести…

Полина и забыла, что у Евдокии Дмитриевны был сын. В то время когда она гостила у Париных, Виктор служил в армии.

После ужина Полина засобиралась.

— Куда? — спросила Нинка.

— Нужно… Ненадолго.

— Скоро комендантский час… И вообще…

— Не бойся. Я город знаю.

На обратном пути от сапожника Ермолина, который передал Полине чистые бланки пропусков, она столкнулась с Нинкой.

— Ты чего? Я ж говорила, что город знаю. Пошли молча. У самого дома Нинка сказала:

— Не считай меня дурой. Понятно? Когда легли спать, она зашептала:

— Полинка… Я сразу почувствовала. Какая ты счастливая. Возьми и меня.

Полина подумала, потом сказала:

— Там видно будет.

— Не веришь? Хочешь, клятву лам. Полине пришла неожиданная мысль:

— У тебя никого нет на станции Торошино?

— Есть. Если надо, могу сходить…

Утром Нинка махнула на станцию Торошино. Там жил дальний ее родственник, работал путевым обходчиком на железной дороге.

— Я его сагитирую, — заверила она Полину. Вернулась Нинка поздно, усталая и злая.

— Ты подумай, — зашептала она, — не поверил. Доказательства велел принести.

С детства Нинка считала, что ей не повезло: родилась почему-то девчонкой. Как могла, она исправляла эту ошибку природы: гоняла футбольный мяч, каталась на лыжах с самых высоких гор, ни в чем не отставала от мальчишек.

Когда началась война, Нинка еще раз погоревала, что не родилась парнем. Никуда ее не брали, хотя была она «ворошиловским стрелком».

Жизнь заставила ее устроиться в офицерскую столовую. Работала она легко, никогда не терялась и с немцами держала себя гордо, недоступно. Так все устроила, что не приставали к ней офицеры, не пытались ухаживать, как за другими. Влепила раз псщечину одному лейтенанту. Тот было схватился за парабеллум, а Нинка крикнула на всю столовую звонко, хлестко: «Что же, стреляйте, если ничего другого не умеете!» И лейтенант опустил пистолет.

Нинка презирала и ненавидела фашистов. Ненавидела за то, что ворвались в ее город, лишили людей счастья, нагло ходят по чужой земле, громко смеются, жадно жрут. Будь это в ее силах, всех бы перестреляла. Не напрасно звали ее бедовой. Не испугалась бы, не дрогнула.

Но ничего она сделать не могла. Мучилась своим бессилием, мечтала о подвиге. И когда пришла к ней Полина, это было счастьем. Обрадовалась, а потом и расстроилась. Первое же простенькое поручение не выполнила, не сумела уговорить дядю Пашу.

Вскоре Полина опять пришла в Псков и передала ей задание. Железняк так и сказал: особое это задание, очень важное. Немцы будто бы собирались применить отравляющие вещества. Весь свой личный состав спешно вооружают новыми противогазами. Центр потребовал срочно достать образец.

— И это все-е?.. — разочарованно протянула Нинка.

— Во-первых, это непросто. Во-вторых, срочно.

— Через три дня будет тебе противогаз, — сказала Нинка.

Путь был один: познакомиться с немецким офицером, войти в доверие, побывать в его доме. О, как презирала она всех этих нагловатых молодчиков! Но пришлось сдерживать себя, пришлось играть и притворяться.

Явившись в столовую, Нинка отыскала Раечку, черноглазую красавицу. Раечка давно уже водилась с немецкими офицерами.

— Как дела, подружка? Все гуляешь?

— А что же! — вызывающе ответила Раечка. — Жизнь не в грош, день, да хорош…

— Не очень-то я согласна с тобой.

— Ну и живи как знаешь.

— Ладно, ладно, не сердись. Скажи лучше, чем сегодня занята после работы?

— А что?

— Да скучно что-то.

Раечка недоверчиво оглядела Нинку.

— Верно тебе говорю, — подтвердила Нинка. — Познакомила бы с кем…

В обед Раечка специально прошла с пустым подносом мимо Нинки:

— За третьим столиком у окна…

За третьим столиком сидели четверо: три обер-лейтенанта и капитан. Нинка выбрала одного из оберов, самого крупного и самого некрасивого. Подумала: «Этот обязательно клюнет».

Вновь встретив Раечку, прошептала:

— Самый крупный, самый рыжий…

Рыжего звали Гансом, и был он удивительно тихим, не давал волю рукам, мало говорил, больше все слушал. Зато товарищи его вели себя нахально. Весь вечер просидели они в ресторане, слушали визгливый джазик, танцевали. Раечка много пила, смеялась.

Ганс пошел провожать Нинку. Когда выходили из ресторана, Нинка услышала фразу, резанувшую ее по сердцу: «Новая сучка объявилась».

Сказал это один из швейцаров, седоголовый инвалид без руки. Нинка его знала. Он жил по соседству, на их улице.

Наутро Нинка проснулась от странного звука: кто-то всхлипывал у ее кровати. Открыла глаза. Перед ней сидела мать. По щекам текли слезы.

— Ты что, мама?

— Нет, ты что? Стыдобушка наша…

Нинка догадалась: седоголовый все рассказал.

— Ничего не думай плохого, мама…

В столовой она отыскала Раечку, отвела в посудомойку:

— Что я тебе хочу сказать. Не пей ты так много. Ты же теряешь голову…

— Ах, все равно!

— Нет, не все равно. Я прошу тебя сегодня, чтобы вела себя умненько…

— Значит, понравилось?

— Конечно. Только не в ресторане устрой…

Раечка устроила. Правда, сперва они пошли в ресторан, но затем направились к офицерам, которые жили в доме райисполкома. У входа стоял часовой, документы проверяли строго.

В комнате Нинка обратила внимание на окно. Выходило оно в сад.

Начали пить. Нинка все следила, чтобы Раечка не перепивала. От очередной рюмки она, гримасничая, отказалась, сделав вид, будто задыхается от запаха алкоголя. Хитрость ее удалась. Один из оберов полез под кровать и вытянул оттуда, как кошку за хвост, противогаз. Нинка, преодолевая брезгливость, надела его, взялась за стакан.

Оберы ржали. Даже капитан улыбался одними губами.

Закончились эти встречи просто. Нинка все высмотрела и на другое утро, отпросившись на часок, отправилась в исполкомовский сад. Убедилась, что офицеров дома нет, залезла в окно, вытащила противогаз и незаметно ушла.

— Выполнила, — доложила она Полине Черной. Та обняла подругу, поцеловала.

Секретный немецкий противогаз был немедленно, первым же самолетом отправлен в Ленинград.

На вид дяде Паше можно было дать все пятьдесят, а на самом деле не было и сорока. Старила его борода и заметная проседь. Был он кряжист, приземист, кривоног, ходил вразвалочку. В армию его не взяли по состоянию здоровья, а работал он не хуже здоровых. Характера был строптивого, своенравного. Начальства не признавал, на собрания ходил редко и на заем, бывало, подписывался со скрипом.

Жил дядя Паша на втором километре от Торошина, в желтом домике с огородом. Была у него семья: двое мальчишек-близнецов, жена Марья Яковлевна. Было хозяйство: коза, два поросенка, куры. Из-за хозяйства этого больше всего и невзлюбил он немцев. Пришли, забрали поросят, кур. Козу еле-еле отбил.