Обширные познания бывшего главы банкирского дома «Филиппов и К0» помогли чекистам в борьбе с явным и скрытым саботажем, которым занимались банковские чиновники Петрограда. И документация Коммерческого банка, как и предполагал Дзержинский, оказалась ловкой подделкой: Филиппов это неопровержимо доказал.
В одном из документов, выданных Алексею Фроловичу за подписью Дзержинского, говорится, что «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия просит безотлагательно представить к обозрению А. Ф. Филиппову все необходимые справки, цифровые данные и делопроизводство правления Русско-Балтийского судостроительного завода».
Такого рода поручения А. Ф. Филиппов выполнял неоднократно, а в конце января 1918 года после недолгой беседы с председателем ВЧК выехал за границу.
Задание Дзержинского было весьма ответственным и сложным. Государственной независимости соседнего народа, приобретенной в результате Октябрьской социалистической революции, угрожала опасность. Резко обострились классовые противоречия в стране, контрреволюция начала кровавую расправу над пролетариатом. И, самое опасное, возросла активность немецких империалистов в этой стране, что создавало угрозу революционному Петрограду,
— Доброго вам пути, товарищ Арский, и ждем от вас хороших вестей, — сказал на прощание Феликс Эдмундович.
В архивах сохранились письма «товарища Арского», присланные в ВЧК из-за границы. Это обстоятельные и весьма толковые разборы быстро меняющейся обстановки в стране.
«Наши недруги ведут здесь политику искусственного примирения матросов и солдат с буржуазной белой гвардией, — пишет он на имя Дзержинского. — Все это делается не для отпора немцам, влияние которых здесь велико, а для похода на большевиков в Петрограде».
«Если будет признано необходимым оставить флот здесь на некоторое время, надо прислать в помощь боевых большевиков для поднятия духа матросов».
В другом письме «товарищ Арский» сообщает «о циркулирующих в здешних кругах мнениях о возможности немецкого наступления на Петроград».
Вся эта информация, как и надеялся Феликс Эдмундович, была весьма своевременна. Данные, о которых сообщал «товарищ Арский», неоднократно докладывались В. И. Ленину.
В марте 1918 года Всероссийская Чрезвычайная Комиссия переехала в Москву. Вскоре после этого уехал в Москву и Алексей Фролович Филиппов, активный и деятельный сотрудник Особого отдела. И не раз еще выполнял он поручения Дзержинского.
Леонард Гаврилов
В ПЕТРОГРАДЕ ОСТАЕТСЯ УРИЦКИЙ
Люди, поселившиеся в меблированных комнатах дома № 66 по Невскому проспекту, до некоторого времени не привлекали к себе внимания, старались жить потише. Большую часть времени проводили за игрой в карты. Но однажды, погожим мартовским днем, они оживились. Один из жильцов только что вернулся с улицы, не снимая шинели прошагал прямо к столу, бросил на него сложенную вчетверо газету и лишь тогда, отвечая удивленным взглядам людей, прервавших карточную игру, объявил:
Поздравляю вас, господа! День нашего выступления близок. Большевики бегут. Переселяются, так сказать, в глубь матушки России.
К газете потянулось сразу несколько рук.
«Известия» сообщали, что 11 марта 1918 года специальный правительственный поезд № 4001 отбывает в Москву.
— Вывозят Совнарком? — спросил один из присутствующих.
— И Совнарком, и ВЦИК, и ЧК — все вывозят! — ликовал вошедший. — Не сегодня-завтра Петроград будет наш. Пора приступать к действиям.
По городу поползли слухи, будто большевики эвакуируются в Москву, оставляя Петроград наступающим германским войскам. На Невском проспекте подозрительные люди расклеили фальшивое воззвание от имени Петроградского Совета, в котором Петроград объявлялся вольным городом. Пряча холеные руки в карманы солдатских шинелей, смело разгуливали по улицам бывшие царские офицеры.
Притихшие было в особняках враги революции ликовали:
— Уезжает Ленин, Совнарком, ВЦИК и грозная ЧК! Значит, худо большевикам! Вот и настало время для ответного удара!
Меньшевики и эсеры, шныряя по коридорам учреждений, у проходных фабрик и заводов, открыто злорадствовали:
— Не могут большевики удержать власть. Нет у них силы, чтобы противостоять разрухе, голоду и наступающим германским войскам.
В те дни не все сторонники Советской власти правильно восприняли решение о переводе столицы из Петрограда в Москву.
— Что будет с Петроградом? — с этим вопросом шли в Смольный, в кабинет к В. И. Ленину, многие.
Анатолий Васильевич Луначарский, бывший тогда народным комиссаром просвещения, одним из первых обратился к Ленину. Буквально вбежав в кабинет, он уже с порога проговорил:
— Владимир Ильич, в городе смятенье! Население думает, что большевики бросили его на произвол судьбы! Как сделать, чтобы поддержать спокойствие и порядок в городе?
Выйдя из-за письменного стола, Владимир Ильич спокойно и просто сказал:
— Анатолий Васильевич, похоже и вы немножечко паникуете. И совершенно напрасно. Никто не собирается сдавать Петроград на милость победителей. Здесь остается Бюро ЦК нашей партии во главе со Стасовой. Остаются другие товарищи, вы, Анатолий Васильевич, и мы вам оставляем Урицкого…
Поздно вечером после разговора с В. И. Лениным вышел Луначарский из Смольного. Остановился на ступенях главного подъезда и посмотрел на окна третьего этажа. Бледно-желтым светом отражался в трех угловых окнах огонь настольной лампы, горевшей на письменном столе Ленина.
«Нет, не случайно выбор пал на Урицкого», — подумал Луначарский и представил невозмутимого и улыбающегося Урицкого, медленно, по-медвежьи идущего по коридору Таврического дворца. Луначарский невольно улыбнулся, вспомнив, как один из эсеров в последний день учредилки, понимая полнейшую безнадежность своих претензий на власть, воскликнул: «В Урицком есть что-то фатальное!»
Воспоминания Луначарского прервал клаксон автомобиля. Когда Луначарский проезжал по Шпалерной улице мимо Таврического дворца, он вновь мысленно обратился к тем памятным дням, когда Урицкий с иронической холодной улыбкой, посасывая папиросу, через черные круги своего пенсне невозмутимо следил, как, выполняя его указание, матросы отряда Анатолия Железнякова очищали зал от людей, взбаламученных эсеровскими речами.
«Теперь, когда мелкобуржуазное Учредительное собрание ликвидировано, — подумал Луначарский, — перед Урицким встает не менее сложная задача охраны революционного Петрограда. Справится ли он с ней?..»
В памяти Луначарского всплыла первая его встреча с Урицким в Лукьяновской тюрьме, в городе Киеве. В то время молодой Урицкий носил густую черную бороду, ходил с неизменной трубочкой в зубах. Он был таким же политзаключенным, как и все, но что ему удалось сделать из тюрьмы, уму непостижимо!
Урицкий — староста политзаключенных расхаживал по коридорам походкой молодого медведя, спорил с администрацией, устраивал свидания и пользовался таким авторитетом, что сам начальник тюрьмы тушевался перед ним. Двери камер были закрыты. В каждой из них читались лекции по социализму. Политзаключенные контролировали кухню! Чудеса! Даже уголовники подчинялись Урицкому беспрекословно… Да, он мог быть благодетелем для одних, неприятным, но непобедимым авторитетом для других.
Так продолжалось целый год, до тех пор, пока жандармский генерал Новицкий не усмотрел в этом нарушения тюремного порядка и не перевел Урицкого в военную крепость…
«Потом, уже в эмиграции, — вспоминал Луначарский, — он буквально вытащил меня из тюрьмы. Взбудоражил всех германских товарищей, устроил невероятную шумиху в газетах и вытащил!..»
Таким же увидел Урицкого Луначарский в дни Октября и во время разгона Учредительного собрания. Урицкий и тогда все знал, всюду поспевал и внушал одним спокойную уверенность, а другим полнейшую безнадежность…
Воспоминания убеждали Луначарского в правильности решения Ленина. Когда автомобиль подъехал к дому, где жил Луначарский, уже наступила ночь.