— Расскажу, — глухо сказал Абдрахман. — Вы все равно выпытаете, я знаю… Уколы, говорят, есть такие.
— Уколы есть, — усмехнулся Седлецкий, — да не про твою честь. Вздорожали медикаменты нынче. Нет, не будет тебе уколов… И бить никто не собирается. Если промолчишь сейчас — завтра выведем на центральную площадь города, соберем женщин и стариков и расскажем, что ты хочешь сделать с Кумаринской плотиной. Народ устал, Абдрахман… Недавно женщины забили камнями снайпера. Не слышал?
— Хорошо, буду говорить, — склонил голову Абдрахман. — Но одна просьба… Уберите этого… моего человека.
— Понимаю, — встал Седлецкий. — Очень хорошо понимаю тебя, Абдрахман.
Слабак, подумал он почему-то с сожалением. Вышел из подвала, взял у Мирзоева пистолет и дважды выстрелил.
— А-а! — громко застонал понятливый Мирзоев.
Седлецкий вернулся к пленнику.
— Карта есть? — угрюмо спросил Абдрахман. — Снимите наручники…
Седлецкий достал ключик и расстелил карту Кумаринского ущелья с частью водохранилища, похожего на кляксу.
— Показывай…
— Сейчас, — пробормотал Абдрахман, растирая крепкие волосатые запястья. — Одну минутку…
Наконец, он поднял голову, и на лице его Седлецкий с тревогой заметил угрюмое торжество.
— Сейчас покажу, где взрывчатка, — сказал Абдрахман, криво улыбаясь.
Теперь Седлецкий увидел в руках пленника колечко с хвостиком — чеку от гранаты. Недоглядели, значит, когда обыскивали… Он в броске залег за металлический секретер, и тут же ударило в уши взрывной волной, завизжали по камню осколки. Седлецкий потряс головой, прогоняя тонкий пилящий звон, и выглянул из-за ящика. Его чуть не стошнило…
Вбежал Мирзоев, помог подняться.
— Пусть тут уберут, — прохрипел Седлецкий. — Потом давай бородатого.
— Может врача позвать, Алексей Дмитриевич? — спросил Мирзоев, смахивая платком с лица Седлецкого глину и кровь. — Кажется, крепко задело.
— Обойдусь, — Седлецкий сел, ноги его не держали, — не до врачей… С плотиной надо разобраться. Налил бы стопарик, ведь обещал.
— Сейчас! — подхватился Мирзоев. — Разбавить?
— Не надо, Турсун… Мне стопарик, а клиенту — укольчик. Хватит шутки шутить, в благородство играть. Прошли рыцарские времена… Тащи бородатого. И обыщи его хорошенько!
Ввели бородатого.
24
С приклеенными усами, с татарской фамилией прибыл Акопов в стольный град Москву. На замызганном, громкоголосом Казанском вокзале, полном попрошаек и проезжих со всего Содружества, он покинул надоевший ашхабадский поезд и нырнул в электричку до Быкова. Время совсем раннее было — шесть утра с небольшим. Поздняя пташка носок прочищает, а ранняя пташка пивко попивает. Выбрал почти пустой вагон, прижал ногой сумку с верной ТОЗовкой и покатил барином в очередную неизвестную даль.
Ехал, любовался в окно с трещинами вздыбленной нескончаемыми стройками Москвой, косился на девушек, резво бегущих по платформам, и расслаблялся. Лишь теперь он мог с уверенностью сказать, что самая трудная и опасная часть командировки — позади. Оставалось сдать отчет. Неплохо было бы приложить к нему выдубленную шкуру того хорька, который пытался завалить его в сурханабадской операции…
Задумавшись, не заметил, как электричка вырвалась из Москвы. А в Люберцах рядом сели два пожилых дачника — с ведрами, лопатами и рюкзаками. К последней надежде своей, к огородам, ехали пенсионеры… А чтобы не скучать в предвкушении грядок и свежего воздуха, завели старинушки беседу о делах давно минувших дней и деяниях нынешних сукиных сынов. Акопов не вслушивался в брюзжание стариков до тех пор, пока не мелькнуло в разговоре знакомое: Сурханабад.
— Вы мне, Семен Пантелеевич, про оппозицию не говорите! — горячился один из пенсионеров — маленький, жилистый, с помидорной лысинкой. — В оппозиции тоже люди. А это, Семен Пантелеевич, работа ЦРУ!
И подолбил, припечатывая слова, кулаком по тощему рюкзаку.
— А то ему больше делать нечего, ЦРУ твоему, — лениво отмахнулся собеседник — мосластый, с бульдожьими складками у рта. — С Америкой мы сейчас друзья-приятели, не разлей вода. Гуманитарную тушенку прут… А в этом Сурханабаде, Петрович, китайцы гадят, либо японцы.
— Странно слышать! — возбужденно завозился на лавке маленький. — Дестабилизация правительства в Сурханабаде китайцам невыгодна — они же торговать с нами собираются.
— С кем, с нами? С Россией, что ли? Тогда японцы шуруют. Не отдали острова — так вот вам, ешьте. А еще они, японцы-то, лицом на наших узбеков больно смахивают. Поэтому японцам проще крутить — нарядился в халат, и вперед. Салям алейкум, и шабаш…
— Я их недавно в Москве видел, — облизнулся маленький. — Очень аккуратные господа.
— Да, так и прут, говорю. Черных-то, с югов, развелось много. Дачи по нашей дороге метут. Миллионы дают, Петрович, миллионы! А мне на мясо не хватает.
Петрович покосился на Акопова и выразительно покашлял. Акопов сделал вид, что его не касается реплика про черных, которые с югов…
— Кстати о дачах, — сказал маленький Петрович. — На днях, говорят, по одной даче тут у нас стреляли из пушки. Вот вам и миллионеры.
— Не из пушки, — веско сказал мосластый Семен Пантелеевич. — Гранату большую кинули, вроде противотанковой. Мне племяш говорил, он в милиции работает.
Акопову нужно было выходить, он двинулся к выходу, переступая через ноги замолчавших дачников. Еле к двери пробился. Что за жизнь — вечно надо драться за место под солнцем…
…Станция осталась позади. Акопов шел знакомой дорогой мимо высоченных заборов, над которыми возвышались старые сосны. Сквозь лохматые кроны проглядывали солидные кирпичные особняки, гаражи и солярии. Когда-то эти райские кущи принадлежали областной партноменклатуре, а теперь их скупили новые воротилы промышленности и финансов.
Тихо было тут, на песчаной дороге с зелеными стрелками опавших хвоинок. Тихо, чисто и хорошо. После спертой атмосферы поезда воздух в дачных сосняках казался неземным. Хоть в одном разбирались прежние хозяева жизни — в экологии. Усы Акопов отодрал и спрятал в сумку. Авось, пригодятся… Визг электричек становился все глуше и глуше, и когда он совсем потерялся в плотной зеленой тишине — открылась дача Степана, стандартный дом за стандартным забором. Рядом с гаражом, правда, в отличие от других участков, стояла небольшая будочка — сторожка. На двери звонок под жестяным колпачком, чтобы не заливало дождем. Пока кнопку нажимал, огляделся. Над забором с тремя рядами колючки Акопов заметил тонкую блескучую проволоку. Сигнализацию провели, так надо понимать. В дверце сторожки открылось откидное окошко — кормушка на тюремном сленге.
Акопов положил в кормушку пароль — рублевую бумажку, которую тут же угребла крепкая рука.
— Как доложить? — спросил молодой густой голос.
— Тевосян. Степан Матвеевич знает.
Через минуту открылась дверь. Акопов шагнул в небольшую клетушку и был тут же неназойливо прижат к стенке. Быстрые руки обежали-охлопали карманы.
— Сумку оставить. Проходите.
На выходе во двор стоял обычный аэрофлотовский «магнит» — устройство для контроля металлов. Акопов шагнул, звоночек брякнул.
— Стоять! — сказали сзади. — Достаньте металлические предметы. Не делайте резких движений!
Сделаешь тут резкое движение, подумал Акопов, роясь в карманах. Сразу получишь очередь в спину. С большим облегчением он достал из шва в куртке кусок заточенной велосипедной спицы с шашечкой — забыл о ней… Подал через плечо.
— Вернитесь…
Звоночек промолчал. Акопов обернулся. Коротко стриженный парень в спортивном костюме, с кобурой на поясе, вежливо улыбался.
— Ну и строгости развели, — тоже улыбнулся Акопов. — Я недавно был — никаких магнитов. Что случилось?
— Степан Матвеевич расскажет… если сочтет нужным, — перестал улыбаться парень.
Акопов двинулся двором, по красной дорожке из керамзита, вдоль строгих клумб с последними отцветающими пионами. Двухэтажная кирпичная дача, увитая зеленым плющом, скрывающим углы и высоту, стояла в глубине двора. Подойдя поближе, Акопов увидел двух мужиков, замешивающих в большом чане цементный раствор. Штабель кирпичей рядом был почат, и от него к даче тянулась полоска рыжего крошева. Ремонт затеяли, подумал Акопов. С крыльца сбежал молодец в спортивном костюме — красное с белым, как и у охранника в сторожке.