В начале XX в. перед Россией встала проблема коренного обновления важнейших сфер жизни: от экономики до государственного строя. Как это обычно бывало в российской истории, идеи обновления получили практическое воплощение в обстановке экономического и социально-политического кризиса, когда реформаторов подстегивало прямое давление снизу или усиливающееся давление извне. Сложность заключалась в том, что ни одна из периодически осуществлявшихся реформ не была проведена комплексно и последовательно. На политической карте мира Российская империя выглядела внушительным монолитом. Но на самом деле в ее состав вошли самые различные земли — от регионов древнейших цивилизаций до пустующих пространств за Уралом. Народы России принадлежали к различным расам и языковым семьям, отличались по национальной психологии, исповедовали разные религии.

Россия была страной с суровыми климатическими условиями, занимавшей огромные территории от Дуная и Вислы на западе до Тихого океана на востоке, от евразийской тундры на севере до границ Ирана и Турции, Афганистана и Китая на юге. Поэтому народы, населявшие ее, принадлежали к различным хозяйственно-культурным типам и стояли на различных уровнях общественно-политического развития. Это был конгломерат народов и культур, чьи исторические судьбы оказались связанными с российской государственностью. Фактически это была своеобразная микромодель мира, отразившая сложные процессы развития и смены общественно-экономических формаций, государственных образований, культур и этносов.

Границы России окончательно оформились во второй половине XIX в. Их незыблемость обеспечивалась сильной армией и военно-морским флотом. Выход к Черному морю на юге и Балтийскому морю на северо-западе, Тихому океану на Дальнем Востоке способствовал ускоренному развитию торгово-экономических отношений со странами Европы и Азии и опирался на мощную систему военно-морских баз и крепостей. Система международных договоров и соглашений, казалось, надежно обеспечивала внешнюю безопасность Российской империи. В свое время великие европейские державы, прежде всего Англия и Австрия, охотно использовали российский военно-политический потенциал для сокрушения могущества Османской империи, а в начале XIX в. — для создания барьера имперским амбициям наполеоновской Франции.

Однако во второй половине XIX в. великие державы выступили против России единым фронтом. Это особенно проявилось в ходе Крымской войны, когда Англия и Франция в союзе с Сардинским королевством неожиданно выступили в поддержку Османской империи, Австрия же заявив о нейтралитете, выдвинула свои войска к западным границам России. Затем на Берлинском конгрессе в 1878 г. объединенная Германия выступила с инициативой пересмотра итогов последней русско-турецкой войны. Стало очевидным, что у России не было постоянных надежных союзников, как, впрочем, и постоянных врагов. Поэтому российский император Александр III с полным основанием говорил, что у России только два союзника — армия и флот. Именно они обеспечивали незыблемость внешних границ Российской империи.

В начале XX в. геополитическая и геостратегическая ситуация изменилась. Начался великий передел мира. Интересы Российской империи столкнулись на Дальнем Востоке с экспансионистскими устремлениями Японии и США, а в Европе все больше нарастали противоречия между Россией и Германией. Британская империя постепенно утрачивала свое былое могущество и пыталась компенсировать это за счет ослабления России и Германии. В «пороховом погребе Европы», на Балканах, тлели искры вселенского пожара Первой мировой войны. Система военно-политических блоков и временных союзов не укрепляла, а скорее еще больше расшатывала хрупкое равновесие в мире.

На протяжении всего XIX в. Англия традиционно негативно относилась к России. Восточная экспансия Российской империи усиливала подозрительность и агрессивность британского внешнеполитического ведомства. В конце XIX—начале XX в. их интересы особенно остро столкнулись на Дальнем Востоке. Франция, Англия, Германия и Россия решали вопрос о разделе сфер влияния в Китае. Англо-германское сотрудничество не задалось, а в 1898 г. едва не началась война Англии и Франции из-за африканских колоний. Поэтому Лондон обратил внимание на Токио. Англо-японский союз декларировал в качестве главной цели сохранение и гарантии территориальной целостности Китая и Кореи. Японское внешнеполитическое ведомство во главе с Комурой Дзитарой, ранее бывшим посланником в Китае, США и России, выдавало желаемое за действительное и тешило себя иллюзией возможного расширения торговли и эмиграции в колонии Британской империи.

30 января 1902 г. японский посланник в Лондоне барон Хаяси и министр иностранных дел Великобритании лорд Ленсдаун заключили соглашение, содержание которого вкратце было следующим. Стороны признавали независимость Китая и Кореи и собственные «специальные интересы» Великобритании в Китае, а Японии в обеих странах. Стороны признали вполне допустимым защиту этих интересов, если им будут угрожать либо агрессивные действия другой державы, либо беспорядки, возникшие в Китае или Корее. Стороны недвусмысленно заявили, что их договор направлен против России как главного потенциального агрессора. Особым пунктом договора определялась военная помощь в случае военных действий третьих держав против союзников. России ясно давали понять, чтобы она соизмеряла свои экспансионистские устремления на Дальнем Востоке с интересами Англии и Японии.

Российская дипломатия и разведка откровенно «прозевала» этот договор, не придав серьезного значения встречам Хаяси и Ленсдауна. Сам факт переговоров был известен, однако их содержание держалось в строжайшей тайне. Поэтому даже такой весьма информированный и прозорливый российский дипломат, как российский посланник в Токио Александр Петрович Извольский, вынужден был впоследствии активно оправдываться.

Российское военное ведомство явно недооценивало японские вооруженные силы. Военные агенты в Японии (полковник Б. П. Ванновский) и в Корее (полковник И. И. Стрельбицкий) явно не справились со своими задачами, поэтому были сняты с занимаемых должностей. По возвращении в Россию Ванновский писал в своем докладе: «Японская армия далеко еще не вышла из состояния внутреннего переустройства, которое должна неизбежно переживать всякая армия, организованная на совершенно чуждых ее народной культуре основаниях, усвоенных с чисто японской слепой аккуратностью и почти исключительно по форме, а отнюдь не по существу, как, впрочем, это замечается и во всех прочих отраслях современной японской жизни. Вот почему, если, с одной стороны, японская армия уже давно не азиатская орда, а аккуратно, педантично организованное по европейскому шаблону более или менее хорошо вооруженное войско, то с другой — это вовсе не настоящая европейская армия, создававшаяся исторически, согласно выработанным собственной культурой принципам.

Пройдут десятки, может быть сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав. И это, конечно, в том случае, если страна выдержит тот внутренний разлад, который происходит от слишком быстрого наплыва чуждых ее культуре, исторической жизни идей». Эту точку зрения на японскую армию разделял и военный министр Куропаткин.

В российском обществе в начале XX в. сложилось пренебрежительное отношение к японцам. Незнание традиций и культуры народа формировало искаженный образ японского солдата и офицера. Они изображались слабосильными и маловыносливыми, лишенными всяческой инициативы к активным самостоятельным действиям. Генерал Е. И. Мартынов писал, что, отправляясь на театр военных действий, он получил в главном штабе описание японской армии, «из коего явствовало, что японцы — совершенные невежды в военном деле».