В области личной жизни Коллонтай не была похожа на скромную женщину, ждущую своего избранника или часа, когда ее изберут. Она сама смело шла навстречу своим чувствам, куда бы они ее ни вели и строила свою личную жизнь, не скрываясь за ширмами приличий, особенно суровых к женщинам. Но ее бурная личная жизнь не мешала ей вести свою большую государственную и политическую работу.
Тип Дон Жуана воспет и в музыке, и в поэзии, и запечатлен в романах. Нельзя сказать, чтобы очень уж мрачными красками. А что, собственно, делал Дон Жуан в жизни и для жизни? Кто скажет?.. Коллонтай была своеобразным «Дон Жуаном в юбке», с тою лишь разницей, что она, параллельно со своей личной, свободной и скандальной жизнью, вела и другую — государственно важную и полезную для большевиков. Уже много лет она блестяще справлялась с ответственным постом полпреда в Швеции и, хотя не только за границей, но и в СССР, на нее часто выливали ушаты грязи, она только смеялась над этим и шла своей дорогой. Ее яркая индивидуальность, ум, юмор, боевые инстинкты, неизменно привлекали к ней если не всегда симпатии, то, во всяком случае, уважение товарищей по революционной борьбе. Вот почему и Тухачевский и Путна встретили ее неожиданное появление в клубе лондонского полпредства с искренней радостью. Разговор велся ими вполголоса и подслушивания бояться не приходилось. Фраза, услышанная Коллонтай, была просто случайностью.
«Полпредша», как шутливо назвал ее Путна, крепко пожала руку Тухачевского и сердечно ему улыбнулась. Когда-то, на заре революции, она тщетно «делала глазки» молодому и красивому советскому командарму, но тот, устремив все силы своей души в военные победы и карьеру, не откликнулся на зов обольстительной тогда большевички. Она же, признавая свободу выбора сердца не только для себя, но и для других, не была задета сердечной холодностью Тухачевского и сохранила с ним все последующие годы «дружеский контакт».
— Здорово, здорово, Михаил, — улыбалась она. — Я как только узнала из телеграмм, что ты в Лондон прикатил — не выдержала: взгромоздилась на первый же самолет и шарахнулась сюда: посмотреть на тебя, дорогой… Нелегко тебе будет тут с буржуями разворачиваться… Ты что про Кремль говорил, Путна?
Военный атташе не смутился.
— Да мы, Александра Михайловна, как раз на эту тему, о буржуях-то и говорили. Что иностранцы нас не понимают, а наш Кремль этого тоже, в свою очередь, не понимает… И поэтому нам тут так трудно стало работать…
Веселое выражение слетело с лица Коллонтай. Она глубже уселась в кожаное кресло, закурила папиросу и на несколько секунд задумалась.
— Н-да… Это ты, Эдуард, правильно вопрос поставил. Нам от этого кремлевского непонимания часто — ох, как еще — туговато приходится! Из-за этого и Михаил вот может здесь впросак попасть и, как говорят, «гафу» дать… Ну, ну, ты не обижайся, Михаил, на старушечьи слова. Ладно, ладно, — засмеялась она, заметив протестующее движение маршала. — Только без комплиментов, пожалуйста!.. Я ведь сюда не только на тебя посмотреть прилетела, дорогой ты мой маршал. Хочется тебе несколько слов о нашем положении сказать. Я ведь среди иностранцев сколько уж лет работаю… Есть у меня наблюдения и выводы, которые тебе, может быть, пригодятся… Послушай, дружище.
Затянутые в свои военные мундиры Тухачевский и Путна с интересом взглянули на Коллонтай. Она молчала, собираясь с мыслями. Из соседней комнаты негромко доносились звуки радио; где-то дальше шуршали по полу ноги танцующих. В комнате, где они сидели, было спокойно и уютно. Роскошная обстановка окружала этих трех «бывших дворян» — ныне представителей советского пролетариата. Вездесущие бутылки с коньяком, коробки с сигарами и папиросами были на каждом столе.
— Да, так вот, — начала задумчиво Коллонтай, затягиваясь папиросой. Ее веселость исчезла, как и советский жаргон и шутки. Морщина напряжения прорезала высокий лоб. — Положение твое, Михаил, очень сложное, ибо ты попал сюда как раз в самый разгар связывания и развязывания больных политических узлов Европы. В общем, в Европе сейчас растут две силы — Германия и СССР. Англия наблюдает за этим ростом со все возрастающим беспокойством. Как ты знаешь, она всегда боролась с самым сильным государством на континенте — хронологически: с Испанией, Голландией, Францией, Россией, Германией. Ее за это частенько упрекали в вероломстве. На это как-то раз Дизраели — умный еврей был! — и возразил: «У Англии нет ни вечных друзей, ни вечных врагов. Единственное, что для Англии вечно — это ее интересы». Вот почему, между прочим, с отдельным англичанином можно дружить, но с Англией — никогда. А в особенности теперь… Разумеется, Англия очень бы не прочь, чтобы Советский Союз и Германия вцепились друг другу в горло. Она ведь всегда будет сражаться до последней капли крови чужих солдат… В Европе теперь чрезвычайно неспокойно. Имеется два основных невралгических пункта — Чехословакия и Польша. Чехи, конечно, мелочь. Да и притом их дорогой Бенеш — для нас замечательный человек. Он думает, что играет очень ловко — и нашим и вашим. Что он, демократ чистейшей воды, замечательно балансирует между Западом и Востоком. А на самом деле он играет нашу игру. И ПОКА нам годится… Когда же он свое дело сделает — мы посмотрим, что с ним сделать… Но вот Польша — она много крепче. В ней много воинственности и горячего патриотизма. Да и католическая церковь в ней — большая сила. Поляки не любят ни нас, ни немцев, на что они (Коллонтай весело засмеялась) имеют полное и объективное право… Но чувства реальности у Польши нет. Ей и мы и немцы предлагали наступательно-оборонительный союз. Но она решила, что «мы и сами с усами», и что ей откуда-то из прекрасного далека поможет прекрасная Франция. Все это, разумеется, в порядке вещей: в течение последних пяти-шести веков политика Польши всегда была политикой нелепости или самоубийства. Только шляхетские сабли и выручали. Но теперь этого бряцания сабель уже недостаточно… Да, так вот… На европейском горизонте очень туманно и барометр все время падает. Наше столкновение с Гитлером в какой-то степени неизбежно и не так уж далеко. Но в какой оно ситуации произойдет, — это для нас очень важно. Мы ли станем выбирать этот момент или будем вынуждены встретить лавину от нас независящих событий?.. Во всем этом весьма большую роль играет наша «милая хозяйка»: она хочет стравить других, а самой остаться в стороне. Сердиться на нее не приходится: для нее ее политика целесообразна. А ведь в политике имеют хождение только две монеты — сила и выгода. Морали и человечности нет места. «Голый чистоган», как говорил Ильич… Тебя здесь, в Европе, тоже рассматривают с точки зрения «чистогана»: что с тебя можно получить? И ты здесь — нечто вроде знатного гостя — ну, вроде маршала Эфиопии, только посильнее…
— Именно дикой Эфиопии, — сумрачно пробормотал Путна.
— А хотя бы и так… В Англии к России всегда относились, как к варварски отсталой стране кнута и Сибири. Англия России никогда ничем не была обязана. Другое дело — Франция. Там тебя, Михаил, встретят куда лучше. А в Германии тем более… Но здесь ты — экзотический солдат, которого нужно как-то сделать союзником, эксплуатнуть, обойти, привлечь, но так — не очень уж… Все-таки — представитель дикарей-славян..
— Вот и я тоже говорю, — вставил Путна. — Нам невозможно объяснить иностранцам, что, собственно, происходит у нас в России.
— А ты, дорогой мой Эдуард, не пробуй даже и объяснять,
— уже опять весело усмехнулась Коллонтай. — Помнишь, конечно, золотое правило германской армии: «Думать нужно только капитанам и выше»… Хотя ты по своему чину и генерал, — засмеялась гостья и дружески потрепала Путну по плечу, — но все же… Ты, брат, лучше уж не думай. Думанье в наше время ни до чего путного не доведет… Помнишь, как говаривал Чехов: «Если в голове заведутся вши — это еще ничего. Жить еще можно. А вот если заведутся мысли — совсем пропал человек»…
Оба военных весело рассмеялись. Действительно, в этой женщине, только что давшей шутливо-глубокий анализ политического положения Европы, был какой-то задорный огонек бесовской шутки. Она сама рассмеялась и сразу помолодела.