По глазам окружающей молодежи Тухачевский видел, что если не все высказываются так откровенно, как курносый комсомолец, то по существу таково мнение подавляющего большинства. Этому новому поколению фронт мировой революции, грохочущий в Испании, чужд и далек… ТУДА, на ТОТ фронт эти молодые люди, если бы это от них зависело, не дали бы ни одной жизни, ни одной винтовки. Только — казенные резолюции казенных митингов, «клеймящие и прочее». «Какое нам дело до этой Испании?» — казалось, можно было прочесть в молодых глазах при разговорах о красной Испании… И опять лишний раз Тухачевский понял, что только русской дорогой можно подойти к русскому молодому сердцу…

— Ну, как, товарищи снайперы? — весело прервал оживленный разговор массивный латыш Эйдеман, председатель Осоавиахима. — Мы вас снабдили новым оружием, — смотрите же не подгадьте! На носу заочное состязание с Парижем. В нем есть пункт программы — произвольное оружие. Вот тут-то новый автомат и нужно будет показать.

— А зачем всему миру наше новое оружие показывать? — возразил кто-то. — Мы этих самых парижан и старыми винтами за милую душу вздуем. А эту надо бы пока, до поры до времени, до войны в секрете держать.

Эйдеман засмеялся.

— Ничего не выйдет, товарищ. Пока оружие было в стадии испытаний, — это еще куда там ни шло. Но если мы собираемся этим автоматом всю нашу армию вооружить — а это будет первая армия в мире с автоматами — какой уж тут секрет?

— Это, значит, выходит, товарищ начальник, что вся наша боевая подготовка, как под стеклышком?

— Ну, не вся, — опять засмеялся толстый Эйдеман, — но, все-таки… Не забывайте, что, по существу, каждый иностранный военный атташе — узаконенный шпион. Он обязан доносить своей стране все, что у нас делается в области военного прогресса… Другое кое-что, может быть, можно утаить, но общеармейскую винтовку — трудно. Про конструкцию винтовки он даже имеет право знать, вот только сколько винтовок, — это дело наше… А потом — в стране ведь и тайные шпионы водятся.

— А чего ж Ежов-то смотрит? Где его ежовые рукавицы?

— Э-э-э-э, сволочь везде найдется. За деньги немало людей можно купить, со всеми их потрохами и совестью… Но не в этом дело, товарищи. Наше состязание с рабочим Парижем — официально — гражданское, пролетарское. Ты, товарищ Харченко, — обратился он к подошедшему председателю Всесоюзного комитета физкультуры, коренастому лысоватому человеку, признававшемуся, что из всех известных видов спорта он занимался только кеглями, — уже проработал все детали встречи?

— Ясно. Будут стрельбы из пистолетов, малокалиберок, армейского и произвольного оружия. И разными командами — детской, женской и мужской. Из Парижа к нам приедут их представители, а мы туда пошлем своих. Это — как контроль за выполнением правил.

— А в гражданскую команду военных возьмете?

Не только Харченко, но и почти все снайперы рассмеялись наивности вопроса.

— Эк, товарищ, какие вы нескромные вопросы задаете! Вы же пока не парижский контроль? У нас в СССР — все пролетарии, все трудящиеся, все, так или иначе, рабочие. А что на них надето — разве парижане могут разобраться?

Опять все рассмеялись, так как всем было ясно, что команда рабочих Москвы, разумеется, будет создана из лучших стрелков СССР.

— Тут у нас горе, — сказал загорелый комсомолец. — Одного нашего снайпера НКВД заграбастал; за что, про что — никто не знает. Гвоздев — Ведмедиком зовут; стрелок, что надо… Как бы его выручить, товарищ начальник.

— Гвоздев? Ладно, я поговорю с маршалом; он, надо полагать, все сделает, что можно. Надо выставить самых лучших, чтобы не подгадить.

— Ну и вздуем же мы этих парижанов! Как миленьких.

— Еще бы!.. С такими-то винтами! А как, товарищ маршал, скоро у нас будут не только испытательные винтовки, а на каждого стрелка своя собственная?

— В свое время, дорогой товарищ. Не раньше, не позже. Будьте спокойны. Сегодня же мною будет утвержден протокол испытаний, и ТОЗ приступит к массовому производству. А теперь, товарищи, не забудьте поблагодарить нашего дорогого изобретателя, товарища Дегтярева, сумевшего создать лучший в мире образец автомата.

Когда молодежь окружила старика, Тухачевский отвел Харченко в сторону.

— Слушай-ка, Иван Петрович. Ты говоришь, что женские команды тоже состязаться будут?.. Да? А ты уже наметил состав нашей советской контрольной комиссии, которая поедет в Париж?

— Ориентировочная наметка уже есть, но пока никто еще не утвержден.

— Так вот о чем я хотел тебя просить, дружище. Там ведь, в контрольной комиссии, одна женщина тоже должна быть?

— Ясно. Если женская команда стрелять будет, — то как же без бабьей представительницы?

— Понятно. Окажи-ка мне, брат, услугу — назначь в состав комиссии одну мою знакомую.

Харченко испытующе поглядел на маршала.

— А кто она такая?

— Местная московская студентка, стрелок первоклассный, ворошиловка. И французский язык малость знает. Харченко замялся.

— Я знаю, Иван Петрович, что это нелегко, — сказал Тухачевский, — но за нее мое полное ручательство и гарантия. Толковая девушка и прекрасно знает стрелковое дело. Так что с деловой стороны все в порядке. Окажи мне, пожалуйста, эту услугу, дружище, — добавил он, понизив голос и наклоняясь к уху «Главспорта». — Я не забуду этой любезности.

Харченко на минуту задумался. Конечно, кандидаток на поездку в Париж нашлось бы немало. Причины совершенно понятны. И многие из советских вельмож будут просить за своих «протеже». Но тут — стрелок, студентка и, главное, просьба самого Тухачевского, который не только сила теперь, но в будущем еще большая. Его благодарность — а он умеет и наказывать и благодарить — штука чувствительная и веская.

— Добре, — сказал, наконец, Харченко. — Идет… А скажи, дорогой маршал, эта твоя просьба имеет личный или политический характер?

— По-совести сказать, Иван Петрович, и то и другое. Во всяком случае, мне ты этим окажешь очень важную услугу. И я сумею тебя отблагодарить!

— Ну, что там… Старому товарищу, да чтобы отказать… Дай мне ее имя и адрес — я ее вызову и поговорю.

— Значит, обещаешь твердо, Иван Петрович?

— Твердо, Михаил Николаевич. Для тебя в лепешку, расшибусь, но все сделаю…

В Институте физической культуры шел публичный зачет по гимнастике. На открытой площадке, пользуясь последними теплыми днями, студенты сдавали испытания по руководству гимнастическими группами. Каждому давалось определенное задание и он (или она) обязаны были с назначенной группой провести определенные упражнения. На площадке было — шумно и весело. Дети, родные, знакомые, соседи, — все пришли с большой охотой полюбоваться красивым зрелищем. Одинаково одетые гимнасты, — стройная, здоровая, загорелая молодежь, — разбились на группы по всей площадке и выполняла задания экзаменационной комиссии. В одном углу шли прыжки в высоту. В другом — снарядная гимнастика, простые игры, метания. В центре ровные шеренги показывали вольные движения… Атмосфера бодрости и задора царствовала над зеленым полем.

Таня только что удачно сдала свой зачет и, еще не оправившись от веселого возбуждения, присела на скамейку, когда к ней подошел какой-то стройный молодой человек в штатском, с ясно заметной военной выправкой.

— Ну, как, товарищ Смолина, на сколько баллов сдали зачет?

— Да, кажется, на все, на которые можно было, — ответила Таня, удивленно осматривая незнакомого человека. — А откуда вы меня знаете?

Незнакомец добродушно усмехнулся.

— Тайна невелика. Прежде всего — ваша фамилия была названа перед испытаниями, а кроме того… — Кроме того? — Мы с вами уже знакомы. Не так давно и встречались. — Странно… Мне тоже так начинает казаться. Но где? Молодой человек опять улыбнулся.

— А вы не ломайте себе над этим голову, товарищ… Таня. И возьмите это вот письмецо. Да только незаметно. После прочтения обязательно уничтожьте сейчас же.

Девушка с удивлением смотрела на незнакомца.