Экзамены принимал профессор Ковалев, Юдельсон же председательствовал. Некоторое время он слушал не самые блестящие ответы, а потом, измученный нудным однообразием экзамена, задремал.

Одной девушке попался следующий билет по уголовному праву: «Изнасилование. Понятие и виды преступления». Заочница стала бодро отвечать на билет.

— Изнасилование бывает двух видов: простое и фигурное, — заявила она.

Юдельсон незамедлительно проснулся:

— Как вы сказали?

Ковалев от смеха полез под стол.

— Изнасилование бывает двух видов: простое и фигурное, — повторила девушка.

— Ну, простое мы знаем. Расскажите нам про фигурное…

Как-то он спросил у одного студента, прибывшего в Свердловск с нынешней родины олигарха Абрамовича — с Чукотки:

— Что вы можете сказать об Ольстере?

— Оскар Семенович — прекрасный преподаватель, мы его любим и уважаем.

Студент перепутал Ольстер с заведующим кафедрой иностранных языков Альстером.

Вообще, студенческие годы — самые веселые в жизни всякого человека. Хоть и голодно мы жили, но весело. Чего только в студенческую пору не случалось! По соседству со мною жил аспирант Венир Самигуллин. Однажды его отправили на картошку руководителем большой студенческой группы. И вот на одном из картофельных полей происходит следующий диалог, очень красноречиво, кстати, характеризующий два социальных слоя, крестьянство и научную интеллигенцию, — Самигуллин спрашивает у местного бригадира, здорово страдающего с перепоя головной болью:

— Скажите, как мы после уборки будем дифференцировать картофель?

Бригадир от неожиданности едва на землю не сел. Покрутил головой, приходя в себя, и рявкнул во все горло:

— Да пошел ты! Дураку понятно, что большие картохи — сюды, маленькие туды!

Мне тоже довелось побывать на уборке картофеля. Вместе с Сережей Рядновым — тем самым аспирантом, который так удачно избежал призыва в армию. Кстати, мы с ним только двое из пятисот человек закончили институт без единой четверки.

Память у Сережи была феноменальная. Он, например, брал книгу — любую книгу, с любым текстом, раскрывал ее, в течение примерно полутора минут изучал текст, напечатанный на двух страницах разворота, и затем по памяти воспроизводил обе страницы целиком. Редко когда пропускал какое слово. Если пропускал — здорово смущался.

В общем, поступили мы с ним в аспирантуру и поехали на картошку. Бригада у нас подобралась «полуторная» — девчонок было ровно в полтора раза больше, чем парней.

Жить нас поселили в огромном спортзале — на пол бросили полсотни матрасов, на них мы и разместились. Жили мы весело, много шумели, под гитару горланили песни, тосковали по родным, разыгрывали и подначивали друг друга, на костре пекли картошку — главное студенческое лакомство, рассказывали анекдоты. Анекдотов было море. Непревзойденным рассказчиком оказался Сережа Ряднов — он вообще был душой нашей картофельной бригады.

И вдруг как-то вечером он рассказал анекдот, мягко говоря, скабрезный. Наступило довольно тягостное молчание. Сережа понял, что сделал не то, и поспешил вывернуться из скользкой ситуации за мой, между прочим, счет.

— Я не хотел рассказывать нашему приличному обществу этот анекдот, сказал он, — но мой лучший друг Юра Скуратов очень любит такие анекдоты, поэтому считайте, что я как бы выступил в концерте по заявкам. В данным случае — по заявке Юры.

Ей-Богу, мне очень захотелось в тот момент врезать Сереже затрещину. Наш общий приятель Норик Манукян почувствовал это и незамедлительно встал между нами.

Незначительные, конечно, все эти эпизоды, «мелочевка», но из них состояла наша жизнь, и жизнь эта была прекрасна.

К сожалению, Сергея Ряднова сейчас уже нет в живых.

К числу крупнейших ученых относился, естественно, и Октябрь Алексеевич Красавчиков, виднейший наш юрист-«цивилист».

В 1972 году я впервые приехал в Москву. Москва, конечно, меня потрясла, она и не могла не потрясти, — в ту пору я даже и не помышлял, что мне придется здесь жить…

Приехал я тогда в Москву, чтобы выступить на студенческой конференции, выступил довольно хорошо и после дебатов зашел вместе с одним товарищем из Ленинграда в магазин «Юридическая книга» посмотреть, что там есть из новинок «профильной» литературы.

Смотрю, на полках — знакомые имена. Игнатенко «Международное право», Ковалев «Уголовное право». А у Красавчикова — целая библиотека — только что выпущенный двухтомник и несколько отдельных книг. На других полках также стояли книги авторов из Свердловского юридического института. И все свердловчане.

А мой коллега-ленинградец смог найти только одну книгу представителя питерской юридической школы. Сравнение было не в пользу Питера.

Во многом мой путь в науке, конечно же, определил профессор Судницын. Он великолепно, просто захватывающе читал лекции, умел держать аудиторию в напряжении — два часа лекции пролетали, как одна минута, я учился у него лекторским приемам, он был мастером классификации, что крайне важно… Причем содержание его лекций часто совершенно не совпадало с содержанием учебника. Должен заметить, что ни один уважающий себя студент не будет ходить на лекции, если лектор на них старательно пересказывает учебник, студенту это удобнее прочитать перед самым экзаменом — ему обязательно надо преподносить что-то свое, яркое, еще непознанное, только тогда он будет ходить на лекции, а так — нет, так вряд ли его заставишь…

До сих пор помню, как я пришел в первый раз в студенческий научный кружок, как через полгода стал старостой, как начал заниматься проблемами народного суверенитета.

У меня и ныне бережно хранится первый доклад, который я сделал в кружке, — еще наивный, с «глобальными» обобщениями, вызывающий улыбку. По характеру я однолюб, — и науку в ее узкой «суверенитетной» теме, и жену свою люблю до сих пор и буду любить до конца жизни.

Я был просто счастлив, когда в 1972 году в сборнике, посвященном пятидесятилетию образования СССР, вышла моя статья. Я, наверное, не менее сотни раз раскрыл ту книгу, где в середине значилось «Ю. Скуратов. Проблемы суверенитета в Союзе ССР», а под фамилией, в скобках, меленько: «студент 3-го курса».

На третьем курсе меня перевели на индивидуальный график учебы — такие графики имели только студенты, занимающиеся научной деятельностью. Чем был удобен такой график? Можно было не ходить на лекции, экзамены «индивидуалы» сдавали, когда хотели, в любой очередности, чего простые студенты не могли делать. Меня индграфик очень даже устраивал: я, признаюсь, любил поспать, и при таком построении учебы мог вставать утром, когда хотел.

Когда дело подошло к диплому и ректорат решил оставить меня в аспирантуре, мне очень важно было попасть на кафедру к Судницыну. Но любимый мой профессор Судницын крайне редко и крайне неохотно брал к себе аспирантов. К нему просились даже сотрудники обкома партии — могущественные в Свердловске люди, просились работники прокуратуры и суда — он не брал их, пока не убеждался в пригодности для науки.

Все мои друзья, кто занимался наукой, уже обговорили свои перспективы, а Судницын все молчал. Без него мою судьбу решить не мог никто. Я начал примеряться к кафедре философии — оттуда поступило несколько приглашений, и хотел было провести с ними первый пристрелочный разговор, как вдруг Судницын попросил заглянуть к нему.

Я заглянул.

— Юра, я делаю тебе официальное предложение стать аспирантом нашей кафедры, — сказал он.

Казалось, я никогда еще в жизни не был таким счастливым. Я шел пешком к себе домой и, будто школяр, которого первый раз поцеловала девчонка, в которую он был влюблен, подбрасывал вверх портфель, ловил его, и снова подбрасывал, и что-то горланил…

Как мало, оказывается, надо человеку для счастья.

В 1977 году я написал диссертацию на тему, посвященную конституционным проблемам народного суверенитета, и приготовился к защите. Но вышла заминка. Я писал диссертацию, используя в качестве материала Конституцию СССР 1936 года, а к той поре уже были опубликованы тезисы новой Конституции — 1977 года — и в стране началось повсеместное обсуждение ее.