В этот вечер разговор на этом и кончился. Все пили, и никто не вспоминал о чудаковатом профессоре. Только Ликвинадзе хотел было что-то спросить у Одинцова, но, заметив, что разговор перешел на другую тему, тоже замолчал. После этого вечера Кухалейшвили все чаще стал рассказывать Одинцову о хорошей жизни на юге, о красивых женщинах, о море. Он обещал показать ему настоящий Кавказ, а не территорию санатория. Постепенно и Одинцов все чаще стал говорить о поездке в Абхазию. И вот однажды, когда Кухалейшвили почувствовал, что Одинцов пойдет на все ради хорошей жизни, он перешел к главному разговору.

Зайдя как-то к Одинцову в кабинет, он, словно невзначай, спросил:

— Николай, а как попасть в кабинет профессора?

— А тебе зачем? — с улыбкой спросил Николай. — Ограбить, что ли, собрался? Ведь это нелегко.

— Если я не смогу, другие смогут, — сурово сказал Кухалейшвили.

Николай некоторое время подумал, потом сказал:

— Я у него в кабинете не был. Слышал, что кабинет за лабораторией, на втором этаже — и все.

— А как узнать, где его кабинет? — спросил Одинцова Кухалейшвили.

— Узнать нетрудно, но ведь если я туда пойду — могут заинтересоваться, почему я пришел на кафедру гигиены. Ведь я работаю в специальном отделе, который к гигиене имеет весьма отдаленное отношение. Вот если. И он, словно спохватившись, замолчал.

— Что, если? — заставил его говорить Кухалейшвили.

— Вот если ты анонимные письма пошлешь на мое имя и на имя директора, тогда я, возможно, скажу тебе, как попасть в кабинет профессора.

— А что я должен писать?

— А напиши просто, что работает в нашем институте профессор такой-то, что живет профессор один — бобылем, все силы отдает институту, но никто о нем не заботится, и что находятся такие люди, которые безвозмездно пользуются его сбережениями, так как профессор добр и никому в помощи не отказывает. Если такое письмо директор получит, то он наверняка поручит во всем разобраться мне. Понятно?

— Ну что ж, Николай, я все сделаю, как ты сказал, только ты узнай, постарайся.

Может, Одинцов еще не решил твердо быть соучастником кражи, но, советуя Кухалейшвили написать письма, он невольно стал не только соучастником, но и организатором кражи.

Я только что вернулся домой. Думал: наконец-то отдохну от работы, побуду дома. Гости все были уже в сборе.

— Сейчас поздравят нас с Новым годом, пробьют куранты — и прощай старый год! — сказала грустно жена. Годы идут быстро. Поэтому Новый год в равной мере праздник и грустный и радостный.

Не успели куранты начать свой новогодний перезвон, как раздался телефонный звонок. Я с ненавистью посмотрел на дребезжащий аппарат. Но каким бы неприятным ни был этот звонок, я поднял трубку. Звонил дежурный по МУРу.

И снова остался нетронутым мой бокал вина, и снова гости без меня встречали праздник, а я ехал по заснеженному городу, в котором остались только опоздавшие прохожие, семенившие по скользким тротуарам к своим домам, прижимая к груди свертки. Было тихо и светло от пушистого снега. Ночь казалась прозрачной.

Я вошел в здание медицинского института. В коридорах было пустынно, все двери закрыты, и из лаборатории профессора слабой полоской падал на пол тусклый свет электрической лампочки, приглушенной небольшим матовым абажуром. Я прошел через лабораторию в кабинет.

У дивана в луже крови лежал окоченевший труп профессора. Работники уголовного розыска внимательно осматривали кабинет, фотографировали, записывали.

Здесь же, в кабинете, была найдена и отмычка из твердой проволоки, заточенная рашпилем.

По всему было видно, что преступники не хотели убивать профессора, иначе они позаботились бы и об оружии.

.Письма, посланные Кухалейшвили, дошли до своих адресатов. Одинцов тут же, как получил письмо, пошел к директору института, возмущенный плохим отношением к профессору.

Оказалось, что и директор получил письмо такого же содержания. Стали советоваться, пригласив к себе еще начальника военной кафедры. И наконец, пришли к выводу, что Одинцов лично должен проверить факты, изложенные в письме. Этого Одинцов и добивался.

Чтобы создать видимость заинтересованности в судьбе профессора, он вызвал к себе парторга кафедры гигиены и устроил ему хороший нагоняй. Потом, прочитав парторгу популярную лекцию о том, как нужно относиться к людям, Одинцов предложил ему пройти к профессору на кафедру и ознакомиться, в каких условиях работает Игнатов.

Вот он корпус на Погодинской улице. Второй этаж. Лаборатория.

— В конце этой лаборатории кабинет профессора, — пояснил парторг. — Здесь он и живет и работает.

«Это хорошо, — подумал Одинцов, — лишний шум нам не нужен». Но парторгу он все-таки заметил:

— Пора бы профессору квартиру дать. Где это видано, чтобы ученый в одной комнате жил?

— Мы ему предлагали, но он наотрез отказался переезжать на другую квартиру. В этом кабинете он живет много лет, а ведь привычка — вторая натура.

— Ну ладно, — согласился Одинцов. — Давайте ему еще раз предложим, если не согласится, так пусть живет в своем кабинете.

План Одинцова был выполнен. Теперь он хорошо знал, что и как нужно делать. Письма были посланы недаром. Одинцов узнал все, не вызвав ни у кого подозрения. Если даже кто и будет потом проверять письма — Одинцова это не касается, ведь они написаны не его рукой, а Визбой — приятелем Кухалейшвили.

Вечером Одинцов встретился с Макеенко и Кухалейшвили. В этот вечер они тоже отправились на футбол. На стадионе Одинцов больше молчал, нежели говорил. Казалось, что он переживает за свою команду, которая, имея преимущества, не может забить гол. Лишь в перерыве, когда Николай Макеенко пошел за пивом, Одинцов рассказал Кухалейшвили, как можно пройти в кабинет профессора незамеченным.

— Молодец, Николай, — подбодрил его Кухалейшвили, — скоро на море поедем, и плохое настроение как рукой снимет — у нас скучать не дадут. Хорошего вина попьем, в деревню съездим.

— Это все так, а если найдут — что тогда?

— Ну, это как все сделать, — сказал Кухалейшвили. — То ли найдут, то ли нет.

После футбола Кухалейшвили поехал к товарищу, а Одинцов к Макеенко. Одинцов знал, что у Макеенко есть пистолет и хотел во что бы то ни стало его получить.

Они вышли со стадиона, и толпа внесла их прямо в метро «Динамо». У Белорусского вокзала они вышли.

— В магазин зайдем? — спросил Николай Одинцова.

— Надо бы, тезка, вот только как жена посмотрит на это дело?

— Обойдется.

— Тогда давай зайдем.

Они зашли в гастроном на углу улицы Горького и купили бутылку водки.

— Вот теперь порядок, — сказал Макеенко, — можно посидеть.

Жена встретила их радушно. Она знала, что они вместе работают, а ведь рабочим людям нужно иногда и поговорить в домашней обстановке. На столе появились огурцы, колбаса и даже белые грибы. Макеенко налил, и они выпили за здоровье хозяйки.

— Ох, хорошо пошла с воздуха, — сказал Одинцов и поежился.

— После футбола всегда хорошо идет, — согласился Николай.

Когда они налили по последней, Одинцов как бы невзначай сказал Макеенко:

— Николай, а ты пистолет все дома держишь?

— Дома, — ответил Макеенко. — А что?

— Да я так спросил, лучше бы ты его в мой сейф положил, а то ребятишки не вытащили бы на улицу. Ты сам знаешь, что будет за хранение оружия.

— Так ведь оно именное, — пояснил Макеенко.

— Сейчас на любое оружие нужно иметь разрешение.

— Возьми, сделай доброе дело, — сказал Макеенко и, достав из шкафа пистолет, отдал его Одинцову.

— Я думаю, что эта штука ни тебе, ни мне больше не пригодится! — а про себя подумал: «Еще как может пригодиться. Завалюсь — пущу себе пулю в лоб, а там пускай разбираются».

Часов в одиннадцать друзья распрощались, и Одинцов поехал домой.

Уже была в разгаре зима, а Кухалейшвили ничего не говорил Одинцову об ограблении профессора.