Единственная надежда была на массовость проводимой заброски, оправданной при огромной протяженности фронтов. Некоторые шансы на успешную отдачу давала также неизбежная при колоссальных перемещениях людей, вызванных войной, неорганизованность в тылу противника и невозможность даже немецкой «хваленой» административной машине учесть их всех и сразу наладить контрразведывательную службу. Ориентировка на создание подвижных разведгрупп партизанского типа, при невозможности работать в городах и поселках, также давала основание верить в успех хотя бы части наших людей.

Опыт последующей работы показал, что эти соображения в какой-то степени оправдались. Потери были велики, но разветвленная сеть разведчиков все же сохранилась. Многие выжили, легализовались с помощью советских патриотов, устроились на работу в немецких оккупационных органах, на узловых станциях железных дорог. Из городов, поселков, от лесных групп, возникавших на оккупированной территории партизанских отрядов, через наших радистов начала поступать все более и более полная информация о немецких войсках, сначала об их группировке, перебросках живой силы и техники, а в последующем, по мере укрепления и усиления агентурных кадров, планах и намерениях. Наше возвращение в Москву длилось свыше 10 дней. Вместе с нами отходили на восток наши бойцы. Пешком, на повозках, верхом на отобранных в колхозах и совхозах лошадях без седел ехали и шли пехотинцы, артиллеристы, танкисты, оставившие свои танки, орудия и автомашины в осенней курской грязи из-за отсутствия горючего. Отходили группами, вырвавшись из окружения, зачастую только с личным оружием. Раненых везли на повозках. Вся дорога от Курска до Щигров была усеяна военной техникой, брошенной отходящей 13-й армией. Не было горючего, в то время как в городе саперы подрывали емкости с бензином.

Учитывая отсутствие железнодорожного движения на линии Курск-Щигры, мы двинулись на полуторке по шпалам, пропустив один рельс между колес, и успешно добрались до Щигров. В дальнейшем выбирали дороги в стороне от направления отходящих войск.

Много нелестных замечаний и горьких упреков приходилось выслушивать от крестьян попутных деревень, в которых приходилось останавливаться на ночлег или просить выделить лошадей для извлечения из липкого чернозема завязшей по самый дифференциал автомашины. «Продали Россию», «До Курска даже дурак Николка не пустил немцев», «Вояки, чему же вас учили, только проводить парады», — бросали реплики наиболее агрессивные. Почти все спрашивали: «Как на фронте?», «Что же с нами будет?» Женщины плакали, вспоминая своих мужей, сыновей, братьев, служивших в армии, от которых с начала войны не было никаких вестей. Информация у населения была крайне скудная. Сводки Информбюро были неутешительными. Курск давно уже был взят немцами, а бои все еще шли на «курском направлении».

Вражеская пропаганда изощрялась в клевете. В листовках, которые вперемежку с фугасами немцы сбрасывали над нашими городами, селами и войсками, сообщалось о полном разгроме Красной Армии, указывались сроки взятия Москвы и Ленинграда. Фашистские политики пытались играть на националистических чувствах людей, разжечь антисемитизм, неприязнь украинцев к русским и т.д. За Щиграми с немецкого самолета были сброшены в гущу наших отходящих войск несколько евреев и выброшены вымпелы с надписями: «Жиды и комиссары — вот с кем борется германская армия». Фашистские летчики хулиганили, сбрасывали на беженцев и войска тракторные колеса и другой металлолом, который при падении выл, как какие-то необычные бомбы. Над оборонительными рубежами, возводимыми населением, с самолетов рассыпали издевательские листовки с виршами, сочиненными, вероятно, каким-нибудь белоэмигрантом:

Вся эта неумная пропаганда воздействие на советский народ имела, в основном, диаметрально противоположное тому, которое ожидали немцы. Сбрасывание живых евреев с самолетов не поджигало антисемитизм, а наоборот, вызывало чувство ненависти к изуверам-нацистам. Иллюзии о том, что немцы культурный народ, гуманная нация, проводники технического прогресса, воспитанные на передовых идеях, имевшиеся до войны у многих наших людей, начали исчезать. Народ увидел звериное лицо фашизма во всей его красе, и ненависть к захватчикам росла, как снежный ком.

По пути пришлось видеть много примеров любви нашего народа к армии и ее солдатам. Крестьяне делились с отходящими воинами буквально последним куском хлеба. Были, конечно, и враждебные выпады, вызванные далеко не всегда неприязнью к армии, а зачастую отчаянием, страхом перед неизвестным будущим.

В некоторых колхозах, оставшихся без руководства, крестьяне делили зерно, скот и мелкий инвентарь. Обращало на себя внимание большое количество мужчин призывного возраста. Очевидно, в ряде районов мобилизацию провести не успели или часть отходивших и вышедших из окружения солдат осела в деревнях.

Возвратиться в Москву через Тулу оказалось уже невозможным, т.к. противник подошел вплотную к этому древнему русскому городу, продвинулся на юго-восток, перерезав дорогу Орел-Тула. Пришлось пробираться окольными путями параллельно фронту с выходом через г.Михайлов на шоссе Москва-Рязань. 14.11.1941 г. за Коломной нас с водителем Марчуком удивило большое число легковых автомашин «ЗИС-10» и «М-1», мчавшихся целыми вереницами на восток. Значительно реже встречались груженные оборудованием полуторки и трехтонки. Это обстоятельство настораживало. Не бегство ли это? Неужели и Москву постигнет участь Минска, Смоленска, Харькова, Курска и многих других городов, разрушенных врагом?

Подъехав к управлению, располагавшемуся в то время на улице Грицевец, д. 19 (бывшем Б.Знаменском переулке), мы обнаружили, что ворота и входные двери наглухо закрыты. Дворник, стоявший у входа, охотно разъяснил нам, что все сотрудники из здания эвакуировались. Осталось лишь несколько человек в доме 6 по Гоголевскому бульвару. По указанному адресу мы нашли своих коллег майоров И.А.Большакова, В.И.Коновалова, П.И.Степанова, военинженера 2 ранга К.Б.Леонтьева, капитана М.И.Полякову. Они представляли собою оперативную группу управления, оставленную «на передовой» для подготовки запасной сети разведчиков на своей территории от столицы до г.Горького включительно. От них я узнал, что управление эвакуировано в Куйбышев, а Центральный радиоузел — в Читу. Понятно, что при поспешной эвакуации связистам было не до круглосуточного дежурства для контроля за работой наших раций, и в то время, когда разведчики-радисты пытались установить связь с Центром, некоторое время их просто никто не слушал. Операторы, очевидно, работали лишь с наиболее важными корреспондентами, находившимися в глубоком тылу противника. Вероятно, панике поддались и некоторые тогдашние руководители нашей службы. Оставшиеся в Москве товарищи рассказывали, что в октябре и начале ноября некоторые московские партийно-советские и хозяйственные работники пытались на служебных автомобилях уехать из столицы, будучи уверенными, что ее неминуемо через 1–2 дня захватят немцы. Поспешно уничтожались архивы, преступные элементы и вражеская агентура использовали панику в своих целях, сея провокационные, пораженческие слухи о неминуемой победе фашистов. Были случаи, когда паникеров, дезертировавших со своих постов, при выезде из Москвы рабочие избивали и заставляли возвращаться в город. Потребовались решительные меры вплоть до расстрела для наведения порядка в столице.

Характерно, что И.В.Сталин Москвы не покидал и, как известно, присутствовал 7.11.1941 г. на параде войск Московского гарнизона, направившихся прямо с Красной площади на фронт.

В городе было введено осадное положение, установлен комендантский час. Движение по улицам в ночное время и во время воздушных тревог строго ограничивалось особыми пропусками. В небе столицы с вечера выставлялись аэростаты заграждения. По улицам курсировали военные патрули. Ожидали возможной высадки десанта противником и готовились к его отражению. Было введено рационирование продовольствия и промтоваров. Работавшие получали 600 грамм хлеба в день, иждивенцы — 300.