На базаре — длинные столы. Местные продают овощи, вернее, меняют на разные шмотки у эвакуированных горожан, которые тут застряли. Кое-где в бочонках кислая капуста и огурцы. Две или три тележки с картофелем, с морковью. В молочном ряду сметана в глечиках, топленое и свежее молоко. Выходит, не совсем еще разорены, Коровы сохранились. Яйца на весь базар вынесли, может, две, может, три бабы; базар исключительно бабий, мужика или парня ни одного даже среди покупателей. Кроме того, тихий базар: уж как шумны казачки, а тут стоят и даже не перешептываются.

Я спички держу напоказ, на мне висит вязка лука, но никто пока не зовет, к товару не приценивается. Хотя на базаре луку ни у одной бабы не было. Не знаю почему. Или его тут, в станице, сажают мало, или немцы отбирают.

Брожу тихонечко меж рядов. Ходят еще с брюками, с кофточками, с шапками пожилые горожанки. Одна из них не с хозяйственной сумкой, а с портфельчиком. Худенькая, похоже — интеллигентка.

Вдруг вижу: бегут полицаи в черных шинелях. Они не бегом бежали, а быстро шли, торопливо и остро вглядываясь в лица. Впереди всех маленький, шустренький, белобрысый, с крысиными глазами. Полупьяные глазенки так и шарят по каждому. Думаю, сейчас эту, с портфелем, ухватит. Нет, ее оттолкнул и прямо ко мне:

— Откуда спички?

Отвечаю как ни в чем не бывало:

— Привезла месяц назад из Ростова.

— Где живешь?

— У дедушки Тимофея.

Подошли и другие полицаи. Один здоровый бугай, на рукаве нашивка.

Малый, который со мной говорит, крысиная мордочка, спички выхватил, а меня все общупывает. Не дал опомниться, за пистолетик схватиться. Раз — и засунул руку во внутренний карман. А там граната. Задержалась рука в моем кармане и тут же появилась снаружи… пустая.

Я повторяю полумертвыми губами,:

— Господин полицай, пан полицейский… Господин полицай, пан полицейский…

— Цыц, малявка. Надо молчать, когда тебе обыск делают! — Стал хохотать перед своими: — Ну и внучка у деда: доска и два соска. Ха-ха-ха… Ладно, луком торгуй, а спички воспрещены.

Тем дело и кончилось — ушел. А с ним и другие.

Тут только я по описанию деда сообразила: это был Сашко. Он на меня кинулся первый, чтобы другие не тронули… Вполне возможно, спасал эту женщину, отвлекал внимание.

Я хотела уйти, но понимала — сразу нельзя. Женщина тем временем как растворилась. Вот молодец, будто опытная разведчица.

Смотрю — прямо передо мной у кадушки с капустой немецкий солдат-отпускник на прогулке. Он засовывает в капусту пятерню, тащит, пробует. Видно, не понравилась — плюнул прямо в кадушку. Другой немец палец засовывает в глечик с топленым молоком. Накручивает коричневую запекшуюся пенку, сует в рот, обсасывает, а сам, толстая харя, ржет полным голосом: понимает, что делает.

Все молчат, и я молчу… Как меня ноги держали?

Что же я в то базарное утро сумела узнать? Немало. Да и Сашко не подвела.

Вечером к калитке нашего дома подошла та самая женщина с портфелем и, увидев меня, сказала:

— «Темна ночка».

Это был пароль. Я ответила:

— «Оттого и голова болит».

Это был отзыв.

Она приехала из Краснодара поездом, чтобы тайно встретиться с гауптманом Штольцем.

Пока гауптман не пришел, приезжая попила чаю, пошушукалась с дедом, потом и меня позвала:

— Ты, Женя, неглупая девочка, хорошо соображаешь… Но вот что надо постараться понять. Существуют фашистские воинские отряды, которые просто грабят и вывозят все сколько-нибудь ценное из научных учреждений, музеев, заводов, агротехстанций. Но есть и другое ведомство — хозяйственное, штатское ведомство. Оно действует на тех землях, которые объявлены тыловой зоной. Уверенные, что Сталинград со дня на день падет, высшие немецкие министры поспешили объявить Краснодарский край тылом, подчиненным не военным, а штатским. У вас в Кущевке пока еще всем занимается военная комендатура. Скоро это переменится: хозяином станет гебитскомиссариат, где я и работаю… как учительница в отделе просвещения… Так вот. Влиятельная группа капиталистов, в том числе и родной папочка вашего Штольца, прибыла в Краснодар с целью вмешаться в распределение здешних земель. Очень влиятельные люди. Для таких, как они, и ведется война. Однако военное командование придерживает их аппетиты: генералы и сами с усами, тоже хотят нажиться. Снаружи все гладко, но подспудно идет грызня. Помогла ваша радиограмма. Вернувшись в Краснодар, я начала со старика Штольца — добилась его доверия. И он, узнав, что я еду в эти места с программами новых онемеченных школ, позвонил сынку и велел передать через меня зарисовки тех земельных участков, которые их фирме нужны… Теперь, Тимофей Васильевич, дом ваш становится явкой коммерческой разведки немецких капиталистов, среди которых Штольцы далеко не последние люди…

Я в тот раз не все поняла. Слова запомнила. Столько лет прошло, а у меня и поныне голос этой «учительницы» словно слышится. Спокойная. Предмет излагает все равно что в школе. Являлось чувство, будто сижу за партой. Вот только забрела в чужой, более высокий класс. Мешал понимать восторг, которым я, глядя на эту приезжую, загорелась. Уж очень свободно она держалась. Будто имеет в запасе заговор против любой опасности. Слушая ее объяснения, я невольно ловила взгляд деда: все ли понимаю?

Он перед приезжей не тянулся, но видно было — старается вникнуть. Вдруг сказал:

— Насчет коммерческой деятельности, признаюсь, я недооценивал. Теперь вроде бы дошло: тут ведь главная классовая сущность, правильно я вас понял? Гауптман, как представитель фирмы, бредит миллионами. Хорошая, как я догадываюсь, приманка. Он мечтает ловить рыбку, а мы пока что станем ловить его. — Старик то и дело зыркал в мою сторону. Он и говорил больше для меня, помогал проникнуть в суть. Кончил тем, что-спросил «учительницу»: — А что, не пора ли поговорить с ним?..

— Не торопитесь, Тимофей Васильевич. Задача такая: надо Штольцев разжечь: убедить, что за железной дорогой, там, где склады, о которых вы радировали, самые лучшие для них земли… Туда, на склады, совершенно необходимо проникнуть. Послать бомбардировщики мы бы давно могли. Наши планируют окружение и захват. Если, конечно, подтвердится, что хранится кое-что посерьезнее… Что туда свозят, что там выгружают — это надо выявить, и как можно скорее!

Вот какая шла беседа перед самым приходом Штольца.

— Чувствуешь, Женюшка! — воскликнул дед, и глаза его разгорелись. — Немцы дошли до Волги, рвутся к бакинской нефти, а мы знаем: скоро, скоро будет наше наступление. Уже принялись раздумывать, что станем взрывать, а что окружать и спасать! — Сказав это, старик сильно закашлялся, согнулся, схватился за грудь, но тут же и распрямился: — Вот ведь… Табак переменил. Прислали с Женюшкой, а теперь кончился.

Точно помню: больше всего меня поразило, как эта женщина могла втереться в доверие к капиталисту, к крупному коммерсанту. Как ей эти капиталисты говорят то, что скрывают от своих же, да еще и посылают с тайным поручением? Разве не проще вызвать гауптмана в Краснодар: отец и сын встретятся и поговорят по душам… Значит, не проще!

Я же своими ушами слышу: эта «учительница» знакома с содержанием моей радиограммы, действует, продолжает начатое нами… С одной стороны, я ей завидовала, что вершит такие серьезные дела, с другой — жалела, что нельзя расспросить. Это не все. Мне захотелось раньше других узнать, что́ там, по ту сторону станции, какие сверхсекретные склады.

Сама не понимаю, как решилась, стала уговаривать старика и прибывшую женщину направить меня туда хоть сейчас, хоть сию минуту:

— Я по-пластунски пролезу под колючей проволокой. Просижу где-нибудь в куточке или под кустом хоть трое суток без еды.

— Слушайте, девушка, да вы опасная сумасшедшая! — «Учительница» строго на меня посмотрела. — Ведь вы радистка, не так ли? Если вы туда… по-пластунски, а там попадетесь, кто передаст в штаб о вашем подвиге, к которому, как вижу, вы всей душой стремитесь?