Мурило, несколько оправившийся от боли, с удивлением отметил про себя, что эти люди, все 80 человек, смеялись на протяжении всей лекции. Конечно, не так громко, как в тот момент, когда Маурисио свалился со сцены на стол, но все же смеялись. Смеялись откровенно, не стесняясь, хотя это никак не вязалось с тем, что происходило на сцене.
«Я вот мучаюсь здесь, — думал Мурило, — а эти веселятся». Веселились, правда, не все. Сержанту Монте во время пыток стало дурно, и он пулей вылетел на свежий воздух. Такая чувствительность немало удивила Мурило, поскольку тот же Монте как-то приказал младшему сержанту пытать Мурило электрическим током.
Занятия подходили к концу. Мурило хотел запомнить всех, кто принимал непосредственное участие в пытках. Конечно, может статься, что живым ему отсюда не выйти, но если все же он окажется на свободе, то этого так не оставит. Итак, Айлтон, Монте и сержант Ранжел из «Вила-Милитар». Последнего Мурило запомнил хорошо. Как-то он вернулся в камеру из комнаты для свиданий с пачкой сигарет, которую ему там тайно передали. Ранжелу кто-то шепнул, что то ли сам Мурило, то ли его брат Анжело получил сигареты, и тогда сержант приказал избить деревянными лопаточками обоих. В конце концов сержант нашел сигареты и прикарманил их.
Айлтон спросил, есть ли у кого вопросы по поводу только что продемонстрированных пыток. Вопросов не было.
Мурило стащили с консервных банок и увели вместе с другими. В коридоре он встретил своего брата и еще одного заключенного по имени Жулио Бетанкур. Их вели, чтобы продемонстрировать новые пытки. На Жулио показали пытку, которая называлась «телефон». Охранник складывал ладонь в виде раковины и бил заключенного по ушам до тех пор, пока тот не терял слух. Об этом Мурило узнал позже. Что Айлтон демонстрировал на его брате Анжело, Мурило так и не узнал.
Вернувшись в камеры, заключенные почувствовали еще большее отвращение и ненависть к тюремщикам. (Охраннки помалкивали.) Лежа в нарах, Мурило услышал, как один из заключенных крикнул в пустое пространство: «Сволочи!» Другой все время повторял: «Это конец света. Это конец света».
Мурило тоже думал о только что пережитом. Все это время, вспоминал он, его больше всего волновало одно: как всем своим видом показать, что испытываешь невыносимую боль, иначе тебя снимут с консервных банок и подвергнут новой пытке. Конечно, острые края железных банок больно врезались в ступни, но боль эту все-таки можно было терпеть. Пытка же электрическим током была невыносима. Вот почему он гримасничал, показывая, что не может больше терпеть, и тайно надеясь, что его не постигнет участь Маурисио.
Он ужо не испытывал никаких эмоций. Ему не было стыдно за то, что его использовали как подопытного кролика. Он не злился на тех, кто над ним смеялся. И к Маурисио он уже не испытывал никакого сочувствия. Чувство самосохранения заслонило все. Он думал лишь о том, как бы его самого не сняли с консервных банок и не стали пытать электрическим током.
Вот и еще один день прошел. Главное — он жив, а ноги заживут. Эта мысль успокоила Мурило, и он почувствовал какую-то умиротворенность. Он знал теперь, что после всего пережитого в этот день никогда не обидит ни одного человеческого существа и не причинит ему боли, как бы его на это ни провоцировали.
Глава 8
Когда Дэн Митрионе попросил Байрона Энгла вновь направить его куда-нибудь за границу, шеф Управления общественной безопасности сразу догадался, что это вызвано материальными соображениями. На то жалованье, которое Митрионе получал здесь, в Америке, трудно было прокормить такую многодетную семью (шестеро из девяти детей все еще жили с Дэном в одном доме).
В Международной полицейской школе Митрионе числился хорошим инструктором. Звезд с неба он, правда, не хватал, но занятия проводил добросовестно и со знанием дела. У него выявилась способность запоминать имя и фамилию слушателя с первого же раза (особенно легко ему давались испанские и португальские фамилии). Но полного удовлетворепия от работы Митрионе все же не испытывал. Весной 1969 года Энгл вызвал его к себе и сказал, что решил удовлетворить его просьбу и вновь направить советником в Латинскую Америку.
— Мы тут подумали немного, куда бы еще тебя послать, — начал Энгл.
— В общем, мне и в школе хорошо, — попытался было скрыть охватившую его радость Митрионе.
— Да, но что ты скажешь насчет Уругвая?
— Босс, — ответил Митрионе, отбросив в сторону всякое притворство, — когда надо ехать?
Через шесть лет после убийства Митрионе Энгл будет говорить, что тогда, в 1969 году, даже не слышал о «тупамарос» — повстанческом движении, набиравшем в Уругвае все большую силу. Он будет также отрицать, что остановился на кандидатуре Митрионе потому, что тот уже имел соответствующий опыт работы полицейским советником в Бразилии. Энгл предпочел тогда выставить себя в роли бесхитростного и даже несколько наивного администратора, а не знающего и компетентного профессионала, направлявшего надежного и исполнительного полицейского туда, где тот наилучшим образом будет проводить американскую политику. Вспоминая тот разговор, Энгл утверждал, что говорил Митрионе об Уругвае не как о неспокойной стране, а как об «одном из самых приятных и безмятежных уголков» мира.
Если верить Энглу, то он, должно быть, просто игнорировал все оперативные сводки, ежемесячно поступавшие из Уругвая прямо к нему на стол. Сводки эти (так называемые «формы У-127» с грифом «секретно») присылались Адольфом Саенсем, старшим полицейским советником, которого теперь собирался сменить Митрионе. В этих документах в мельчайших подробностях сообщалось о текущих: политических проблемах Уругвая: забастовках рабочих, студенческих волнениях, движении повстанцев, называвших себя «тупамарос». Когда те похитили 40 единиц оружия и 140 кг динамита и начали распространять листовки, Саенс немедленно сообщил об этом в Вашингтон. Когда кто-то из «тупамарос» попадал в руки полиции, его имя и фамилия тут же передавались в США для занесения в картотеки американских спецслужб.
Несмотря на сделанные впоследствии опровержения, сейчас уже совершенно ясно, что Митрионе отправлялся в Уругвай, хорошо понимая, что главная его задача будет состоять в повышении эффективности деятельности местной полиции по борьбе с повстанческим движением. Уругвай вовсе не был синекурой. Легких командировок в то время вообще становилось все меньше и меньше. В мире ширилась волна сопротивления и протестов, и Управлению общественной безопасности было все труднее отбиваться от критики используемой американскими советниками тактики. Весьма скверные сообщения поступали из Афин (где, по мнению греков, ЦРУ готовило заговор с целью осуществления военного переворота), из Португалии (где Вашингтон уже несколько десятилетий подряд поддерживал диктатора) и из Южного Вьетнама (откуда теперь чаще всего приходили вести о чинимых там зверствах).
Сотрудники ПИДЭ (Главного управления безопасности Португалии) хвастались перед своими жертвами, что школьного образования им теперь уже недостаточно, поскольку чрезвычайно усложнились методы ведения допроса. Ни у кого, конечно, не вызывало сомнения, кто именно стоял за возросшим уровнем технической оснащенности ПИДЭ. Сотрудники посольства США в Лиссабоне регулярно посещали штаб-квартиру ПИДЭ. Директор следственного отдела этого управления был также представителем Португалии в Интерполе, а четыре ответственных сотрудника португальской разведки в конце 60-х годов совершили инспекционную поездку в Бразилию.
Что касается Вьетнама, то там в большинстве случаев жертвы среди гражданского населения были безымянными для американских войск. Исключения все же были. Так, например, вьетнамская вдова по имени Нгуеи Тхи Няв начиная с 1969 года несколько раз арестовывалась в Сайгоне по обвинению в принадлежности к Фронту национального освобождения. В полицейском управлении ее пытали электрическим током и издевались над ее женским достоинством. За пытками наблюдали три человека в американской военной форме. Полицейские сказали, что эти трое — сотрудники ЦРУ. Один из них приказал производившему допрос вьетнамцу воткнуть ей под ногти иголки.