– Что я сделала не так? Я просто слушала тебя.

– Ты сказала “да” голосом, но не сознанием, – вяло ответил Моргон. – А работу проделывает сознание.

Она опять замолчала, хмуро косясь на своего спутника.

– Что с тобой?

– Да ничего.

– Ты жалеешь, что я за тобой увязалась.

Он резко дернул поводья.

– Перестань. Ты надрываешь мне душу. Это как раз ты жалеешь, а не я.

Она тоже остановила коня, и Моргон увидел на ее лице отчаяние. Они посмотрели друг на друга. Сзади заревел мул, и они снова тронулись в таком знойном молчании, из которого не было выхода, точно из башни без дверей и окон.

Вскоре Моргон свернул в сторону, к реке, чтобы напоить измотанных жарой лошадей. Шум здесь был меньше, воздух свежее, щебетали птицы, голосов которых на шумной дороге было совсем не слышно.

Моргон встал на колени, напился холодной, быстрой воды, плеснул ею на свои волосы и лицо. Рэдерле стояла рядом, и Моргон смотрел на ее отражение, дрожащее на водной ряби. Он откинулся на спину и медленно повернул голову, глядя на ее лицо снизу вверх.

Моргон не знал, сколько времени не отводил от нее глаз, – до тех пор, пока лицо ее неожиданно не дрогнуло и она не опустилась рядом с ним на колени, обняв за плечи.

– Как странно ты сейчас на меня смотрел.

– Я просто вспоминал, – сказал он. – Я так часто думал о тебе за последние два года. А сейчас все, что мне требуется, – это просто повернуть голову и убедиться, что ты рядом. Иногда меня это по-прежнему удивляет, словно волшебство, которое я еще не освоил.

– Моргон, что нам с тобой делать? Я боюсь... Боюсь той силы, которая во мне...

– Доверяй себе.

– Не могу. Ты видел, что я натворила в Ануйне. Едва ли я тогда была в себе. Я была тенью иного наследия – того, которое пытается тебя погубить.

Он крепче прижал ее к себе.

– Ты создала меня, такого, как я есть, – прошептал он и надолго сжал ее в объятиях, а затем спросил неуверенно: – Ты вынесешь, если я загадаю тебе одну загадку?

Она высвободилась, чтобы лучше видеть любимого, и слабо улыбнулась.

– Может быть.

– Была в Херуне женщина, женщина с гор, по имени Арья, которая ловила зверье. Однажды она нашла крохотного черного зверька, которого не смогла назвать. Она принесла его домой, кормила его, ухаживала за ним. И он рос. Пока все другие зверьки не бежали из ее дома и он не остался с ней один, темный, ставший к тому времени огромным, безымянный, он гонял ее по всему дому. Теперь она жила в ужасе, утратив свободу, не зная, что ей делать с ним, не смея бросить ему вызов…

Рука Рэдерле поднялась и прикрыла его рот. Девушка уронила голову на его плечо, он чувствовал, как бьется ее сердце. Наконец Рэдерле прошептала:

– Хорошо. И что же она сделала?

– А что бы сделала ты?

Он ждал ее ответа, но она молчала. Или река унесла ее ответ прежде, чем он что-то расслышал.

Когда они вернулись на дорогу, там было уже спокойнее. Вечерние тени прочертили на ней полосы, солнце висело в окоеме дубовых ветвей.

Пыль улеглась; большая часть тележек катилась далеко впереди. Моргон чувствовал в их обособленности что-то неестественное. Он ничего не сказал Рэдерле, но испытал облегчение, когда час спустя они поравнялись с толпой торговцев. Их телеги и лошади стояли возле гостиницы – видавшего виды дома размером с амбар, к которому примыкали конюшня и кузница. Судя по доносившимся изнутри взрывам смеха, гостиница хорошо снабжалась, по крайней мере вином, и дела у хозяев шли недурно. Моргон подвел лошадей к корыту у конюшни. Ему хотелось пива, но он остерегался показываться в гостинице. Когда они вернулись на дорогу, тени там побледнели, а сумерки маячили впереди, словно привидение.

Они въехали во мглу. Пение птиц прекратилось, и единственным звуком, нарушавшим тишину, был теперь лишь стук копыт их лошадей. Разок-другой им довелось миновать сборища конных барышников, расположившихся вокруг огромных костров и разместивших на ночь своих животных в охраняемых загонах.

Поблизости от них Моргон мог бы переждать ночь в безопасности, но его охватило внезапное нежелание останавливаться. И вот голоса барышников утихли, оставшись далеко позади. Всадники все глубже погружались в ночь. Рэдерле беспокоилась, и он это чувствовал, но остановиться не мог. Наконец она протянула руку и дотронулась до его плеча. Моргон посмотрел на нее – лицо девушки было обращено назад, на дорогу позади них. Он резко осадил лошадь.

Горсточка всадников где-то в версте от них нырнула во впадину на дороге. Когда они появились вновь, то расплывались в сумерках и скакали не быстрее, чем полагалось бы в столь поздний час. С мгновение Моргон наблюдал за ними, приоткрыв рот. Не говоря ни слова, покачал головой, отвечая на вопрос, всплывший в сознании Рэдерле.

“Не знаю...” И резко повернул лошадь прочь с дороги, направляясь в чащу. Они ехали вдоль реки, пока темнота не вынудила их остановиться. Разбив стоянку без костра, они поужинали хлебом и сушеным мясом.

Река здесь была медленной и глубокой и рокотала тихо-тихо, так, что они едва слышали ее могучий голос. Моргон всегда был очень чуток в ночи – он даже во сне понимал, что таинственные всадники так и не проехали мимо них. Мысли его вернулись к тому безмолвному, которого он приметил среди деревьев, к таинственному крику, раздавшемуся из ниоткуда и более чем кстати. Тогда, выйдя из легкого забытья, которое даже нельзя было назвать сном, он обнажил меч.

– Моргон, ты не спал почти всю прошлую ночь, – сказала Рэдерле. – Отдохни, а я посторожу.

– Я привык, – ответил он, но все же отдал ей меч и растянулся на одеяле.

Он не спал; лежал, прислушиваясь, наблюдая, как созвездия медленно перемещаются по небосводу. И снова услышал слабый, неуверенный голос арфы, выплывающий из темноты и подобный насмешке над его воспоминаниями.

Он сел и огляделся, недоумевая, что же это за наваждение. Куда бы он ни взглянул, он не видел ничего, кроме сплошной черной стены ночи, – даже намека на далекий костер не было видно. Он не слышал людского гомона, одни лишь запинающиеся всплески арфы доносились до него. Струны были настроены превосходно, арфа звучала мягко и нежно, хотя арфист то и дело сбивался. Моргон сцепил пальцы и прикрыл ими глаза.

– Кто ты, во имя Хела? – пробормотал он и рывком вскочил на ноги.

– Моргон, в мире есть и другие арфисты, – мягко заметила Рэдерле.

– Он играет в темноте.

– Откуда ты знаешь, что это мужчина? Может быть, это женщина. Или молодой парнишка, который один держит путь в Лунголд со своей первой арфой? Если ты хочешь уничтожить все арфы на свете, начни уж лучше с той, что висит у тебя за спиной, поскольку именно она никогда не даст тебе мира.

Он не ответил, и Рэдерле добавила:

– Ты вынесешь, если я загадаю тебе загадку?

Он обернулся, отыскал ее неясные, едва намеченные луной очертания и слабо мерцающий в руках клинок.

– Нет, – сказал он и сел рядом с ней, устав от напряженного ожидания все тех же аккордов известной имрисской баллады, которую никак не мог довести до конца неизвестный арфист.

– Уж хотя бы, – злобно пробурчал он, – он играл получше. – Он взял у Рэдерле меч. – Я посторожу.

– Не покидай меня, – взмолилась она, прочтя его мысли.

– Хорошо, – вздохнул Моргон, прислонив меч к своим коленям и пристально глядя на него. Поднявшаяся в зенит луна обратила клинок в холодное пламя. Наконец арфа умолкла, и Моргон опять нашел в себе силы для того, чтобы сосредоточиться и подумать.

На другую ночь, и на третью, и на четвертую Моргон слышал невидимую арфу. Она звучала в разные ночные часы, обычно когда он не спал, а сидел и слушал ночную тишину. Он слышал ее на самой грани сознания; Рэдерле спала, и музыка ее не тревожила. Иногда он слышал арфу во сне, просыпался весь в липком холодном поту и, смахивая с век сон о темноте, глядел в темноту – и там звучала все та же неумолимая арфа. Однажды ночью он стал искать арфиста, но только заблудился среди деревьев и с трудом нашел дорогу обратно к своему костру. Вернувшись перед зарей, утомленный, в обличье волка, он всполошил лошадей, и Рэдерле окружила себя и их огненным кольцом, которое едва не опалило его шкуру. Несколько минут они яростно обменивались мнениями, пока вид их усталых, красных от гнева, немытых физиономий не побудил их обоих разразиться смехом.