Шифрованная телеграмма ЦК ВКП(б) в ЦК нацкомпартий, крайкомам и обкомам ВКП(б)
3 августа 1937 г.
За последнее время в краях, областях и республиках вскрыта вредительская работа врагов народа в области сельского хозяйства, направленная на подрыв хозяйства колхозов и на провоцирование колхозников на недовольство против Советской власти путем целой системы издевок и глумлений над ними.
ЦК считает существенным недостатком руководства в деле разгрома вредителей в сельском хозяйстве тот факт, что ликвидация вредителей проводится лишь закрытым порядком по линии органов НКВД, а колхозники не мобилизуются на борьбу с вредительством и его носителями.
Считая совершенно необходимой политическую мобилизацию колхозников вокруг работы, проводящейся по разгрому врагов народа в сельском хозяйстве, ЦК ВКП(б) обязывает обкомы, крайкомы и ЦК нацкомпартий организовать в каждой области по районам 2–3 открытых показательных процесса над врагами народа — вредителями сельского хозяйства, пробравшимися в районные партийные, советские и земельные органы (работники МТС и райЗО, предРИКа, секретари РК и т. п.), широко осветив ход судебных процессов в местной печати.
Секретарь ЦК ВКП(б) Сталин
Российские вести. 1992. 9 июня.
Из дневника крестьянина П. Н. Чивильдеева с. Гореловка Богдановского района Грузинской ССР
1931 г. […] В этом году было у нас взято несколько семей, раскулачены. В конце мая ночью приехали солдаты, атаковали село ночью совместно с нашими партийными и выгоняли из домов стариков и больных, не было пощады никому. Было раскулачено около 26 дворов, и их угнали сначала в Ахалцих, брали по одному из семьи. Потом все эти угнанные пробыли в Ахалцихе около трех месяцев, потом угнали в Закаспийский край в Казахстан и разогнали их там по одному и по одной семье […].
1933 г. […] В России много помирало с голода, так что негде было взять хлеба. Ели собак, лошадей, кошек, лягушек — одним словом, всякую тварь, а наши духоборы, которые были в ссылке в Туркестане […], Казахстане, половина почти померли с голоду, ели разную чепуху, больше макуху, потом понос, и от поносу помирали. Стали приезжать в тыл сироты, вдовы и еле живые, одним словом, нельзя подумать об этом деле, что было. Чуткая душа не могла бы вынести того положения, на котором перетерпело человечество […].
Документы свидетельствуют:
Из истории деревни накануне и в ходе
коллективизации 1927–1932 гг. М., 1989.С. 489, 490.
Из протокола заседания комиссии ЦК ВКП(б)
от 30 июля 1931 г.
Слушали: вопрос о дополнительных заявках на спецпереселенцев и распределении их.
Постановили: […] Обязать ВСНХ в 3-дневный срок представить ОГПУ свои окончательные заявки на спецпереселенцев; удовлетворить заявку Востокстали на 14 тысяч кулацких семей, обязав в 2-дневный срок заключить с ОГПУ соответствующие договора; заявки Цветметзолота — на 4600 кулацких семей и Автостроя ВАТО — на 5 тысяч кулацких семей — удовлетворить; по углю удовлетворить заявки на спецпереселение: Востокугля — на 7 тысяч кулацких семей, по Кизеловскому и Челябинскому углю — на 2 тысячи кулацких семей, заявку по подмосковному углю на 4500 кулацких семей принять условно; по торфу принять условно заявку на 31 тысячу кулацких семей. […] В соответствии с этими заявками предложить ОГПУ произвести необходимое перераспределение по районам и выселение кулаков […].
Правда. 1989. 23 июля.
Из воспоминаний политического заключенного П. К. Хухрикова
Однажды — было это в марте 1937 г., я тогда работал шофером, пришли два господина в форме, предъявили документы, бумагу об аресте и обыске. Я прочитал, потом, конечно, спросил: «Это какая-нибудь ошибка, не может быть». «Да, нет, — они говорят, — поехали». Меня отправили на Колыму. Миллионы людей попали в такую мясорубку совсем со стороны, ничего не ведая. Я ни в чем не признался, из-за меня никого не посадили, меня судили, дали заочно три года, и все.
В вагоне устроились так: на каждых нарах 10 человек сверху и 10 снизу. Я на вторые нары попал и лег к окну, и всю дорогу ехал, смотрел на Советский Союз из окна тюремного вагона. А ехали мы в общей сложности 46 суток.
Не доезжая […] до Владивостока, состав сворачивает в тупик… Открываются двери, и охрана кричит: «Выходи!» И вот мы выпрыгиваем — кто выпадает, кто летит, кто как — из вагона на землю. Ходить мы разучились.
[…] Подогнали нам какой-то там катер с баржами. Баржами нас возили через залив на пароход, мы лезли по трапу, трюмы заполняли. Трюм высокий, пять-шесть рядов было сделано, соты такие, куда человек залезал и ложился.
Выгрузили нас — прииск имени Берзина […]. Бараков на территории прииска было много. Тысяч 14 было людей на прииске.
Когда были большие морозы, каждый вечер на поверке нарядчик, пересчитав нас и сделав перекличку, зачитывал приказ Дальстроя о том, что за отказ и плохую работу, за сломанную тачку или короб или за другие какие провинности такие-то зэка — перечень фамилий — приговорены к расстрелу, расстреляны. И так каждый вечер на поверке 20–30 человек зачитывалось приговоренных к смерти.
За первую зиму погибло очень и очень много людей — от тяжелейшей работы, от недоедания, да еще мороз (мороз 40–45 °C стоит от ноября и по май), и цинга способствовала. К весне бригады таяли, их соединяли — несколько бригад в одну, а те, в свою очередь, тоже таяли, и к весне оставалось все меньше и меньше народу на прииске. Тех людей, с которыми я был в Бутырках, — их почти никого не осталось.
[…] Так продолжалось три года. […] Работа, кой-какое питание, опять работа. Со временем некоторые стали приспосабливаться к лагерной жизни. Некоторые совсем перешли на сторону блатных. А другие так и продолжали работать — бьют их по голове палкой ротный, бригадир, дневальный — все кому не лень.
Побегов было очень мало, и все безрезультатные.
«Освобождали» меня ровно через три года после ареста — 3 марта 1940 г. […] Перед этим […] вывезли в лагерную конторку и сообщили, что, мол, будете освобождены из лагеря и перейдете на «вольный стан». Это когда человек освобождался, его из зоны выпускали за ворота, где жили вольнонаемные, договорники в основном, а также бывшие зэка, которых звали «вольняшки». Вот и меня перевели за зону и включили в бригаду забойщиков, состоявшую только из вольнонаемных. Поселился я в бригаде этой — была небольшая отдельная утепленная палатка. А жизнь отличалась от лагерной прежде всего столовой, где продавали обеды и ужины в неограниченном количестве. За работу тут уже платили. С территории поселка мы уходить могли, но только в пределах территории прииска, потому что документов, паспорта никакого не было.
Поначалу нам говорили, что скоро отправят на материк: «Вот доработаете до лета…». Потом говорить перестали. […] Так продолжалось 12 лет. […] Освободили меня в 1953 г.
Родина. 2000. № 7.С. 72–75.
Из письма академика И. П. Павлова в СНК СССР
21 декабря 1934 г.
Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком, без пропусков, со всеми ежедневными подробностями, — это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину — с чудесно как бы вновь вырастающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и бесчисленными учеными и учебными заведениями. Когда первая картина заполняет мое внимание, я всего более вижу сходство нашей жизни с жизнью древних азиатских деспотий. А у нас это называется республикой. Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверей, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым участвовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства.