– Какое же колебание, – захохотал Бурцев, – когда Бэла приходит и прямо говорит, что пустит мне пулю в лоб. Тут не до колебаний, знаете.

– Я пришел к вам говорить совершенно искренно, Владимир Львович. Скажите, как на духу; – неужто не наваждение? неужто ж вы сами то твердо, каменно убеждены?

– Каменно убежден, – проговорил Бурцев.

– Не допускаете мысли, что Лопухин с Бакаем играют с вами в игрушку?

– Хороша игрушка! Да знаете вы, что Бакай разоблачил до 30 провокаторов! Докопался до таких столпов, как польский писатель Бржозовский, властитель дум революционной молодежи! А Лопухин? Да вы бы видели его лицо? Для чего ему лгать? Ведь я же нашел его, а не он меня?

– Невероятно, – бормотнул Савинков, – ничего не понимаю, но ни на минуту, понимаете, ни на минуту не допускаю мысли.

– А кстати, где Азеф? – как бы не расслышав сказал Бурцев.

– На днях приезжает. Был в Испании.

– В Испании? Недурное местечко. А скажите, Борис Викторович, правда, что Карпович тоже едет в Париж?

– Писал.

– Убивать меня едет?

– Писал и это.

– Так-так, – проговорил Бурцев. – А знаете, как он освободился? Нет? Так я расскажу вам: – после бегства из Сибири, он встал во главе отряда в Петербурге, не правда ли? Ну, вот, его совершенно случайно арестовали на улице. Но Азеф, зная, что Карпович верит в него как в Бога и берется в меня стрелять, защищая его честь, не перебивайте, не перебивайте… вместе с Герасимовым отпускают его из тюрьмы. Да, да, посудите сами, какой вздор разыгрывается среди бела дня. Опасного террориста, шлиссельбуржца, убийцу министра Боголепова, главу отряда перевозит из тюрьмы в тюрьму околодочный на простом извозчике. Больше того, у аптеки околодочный, кстати сказать, переодетый Доброскок, «Николай золотые очки», слезает и говорит Карповичу: – «посиди, я сейчас приду». – Выходит из аптеки, видит, что Карпович сидит, не догадался. Поехали дальше. Околодочный останавливается у какого-то магазина, опять «посиди». Но тут уж Карпович догадывается, бежит. И к кому же? Прямо на квартиру к Азефу.

– Вы хотите, стало быть, сказать, что полиция и Азеф отправляют террориста с незапятнанным именем убивать вас?

– Конечно! Именно так, Борис Викторович! А вы думаете, что в департаменте все уж так и лыком шиты. Да там, батюшка, такие Мак-Магоны сидят, такую тончайшую инквизицию разводят, что сам бы Торквемада в восторг пришел. Это маги, Борис Викторович, маги своей техники!

– Владимир Львович, невозможно, – засмеялся Савинков, – вы больны шпиономанией, больны! Маниакальные, навязчивые идеи! И всё сходится как в аптеке! Сверхъестественно и феноменально! Но поверить хитросплетению, не обижайтесь, никак не могу.

– Да я и не обижаюсь. Я же знаю, что если меня Карпович и Бэла не убьют до окончания суда, вы решительно во все поверите. Даже, пожалуй, Чернову и то придется поверить, хотя он этого, ух, как сильно не хочет!

– Если суд вас оправдает, мы пойдем на конфликт с судом, – вставая проговорил Савинков, – вы понимаете, что это не укладывается в голове. По-ни-ма-е-те? – сказал он, указывая на лоб пальцем. – А если это будет правдой, то надо понять и то, что все провокаторы взятые вместе не нанесли бы такого удара террору, какой наносите вы, террорист Бурцев. Ведь вы же сами сторонник террора?

Бурцев сделал вид, что не расслышал этой фразы и вставая сказал:

– Тогда б и суда не нужно. Только вот что, Борис Викторович, когда увидитесь с Азефом, так уж, простите за напоминание, о Лопухине ни слова.

– Мы дали слово суду.

– Ах, знаете, дружба великая вещь, – улыбнулся

Бурцев. – Прощайте. А мучаетесь вы душевно, Борис Викторович? Ох, еще как помучаетесь, когда узнаете с кем людей убивали.

– А это мы увидим, – сказал, выходя, Савинков.

5

В этот день на парижских извозчиках ехало много разнообразных людей. Но едва ли был более встревоженный и беспокоящийся седок, чем тучный господин в легком песочном пальто и светлой шляпе.

Извозчик вез его в узком кабриолете на рю де ля Фонтен с средней скоростью, сдерживая кабриолет на углах, где неслись потоки встречных экипажей.

Уж вечерело. Сеял дождь. Господин в песочном пальто и светлой шляпе волновался не потому, что был без зонта и светлая шляпа от дождя могла испортиться. Господин просто боялся, что вот сейчас, на рю де ля Фонтен, в квартире «Мальмберг», он будет убит.

«Аргунов мог дать телеграмму, разоблаченье может быть с минуты на минуту». Азефа передернула судорога. Он всматривался в номера домов.

– Иси, иси, – забормотал он и, остановив извозчика, слез.

Он перешел на обратную дому Савинкова сторону. И шел походкой вора, идущего на дело. Он кутался в тени домов, подъездов. Не доходя остановился. Отсюда видел: – окна квартиры Савинкова освещены, за ними мелькают человеческие тени. «Собрание. Может кончено?» Тени в окнах замелькали толпой. Отхлынули. Окна стали чисты и светлы. «Уходят». Азеф почти отбежал к следующему подъезду.

Он видел, как выходили. Узнал всех. «Боевики». Сердце захолонуло и упало. Вот – Савинков с непокрытой лысоватой головой, в одном пиджаке, провожает. Прощается с двумя женщинами – Рашель и Бэла. За ними – Вноровский, Слетов, Зензинов, Моисеенко. Услыхать хоть бы самое короткое слово. Он видел, как помахал рукой Савинков, повернулся и пошел в дом.

«Ерунда», – мотнул бычьей головой Азеф и наискось стал переходить улицу.

6

И все же сердце билось не оттого, что была крута лестница. Азеф поднимался тяжело, останавливался в пролетах поворотов.

В кабинете был зеленоватый полусумрак от стоявшей на письменном столе лампы. Азеф вошел за Савинковым усталой походкой. Лицо словно налилось водянистым жиром. И яркие, вывороченные губы казались краснее обычного. По лицу, походке Савинков увидал в нем волнение. Азеф сел возле стола, от абажура толстое лицо стало зеленым.

– Расскажи подробно обо всей этой гадости, – пробормотал он. – Как это меня измучило и разбило.

– Страшен чорт, Иван, да милостив Бог. Конечно неприятно, но сейчас у меня были боевики, для всех ясно, что Бурцеву при обвинении его судом, ничего не остается, как пустить себе пулю в лоб. Он даже сам так сказал Бэле.

– Так сказал? – скороговоркой проговорил Азеф.

– Да. Главный его козырь – охранник Бакай, бежавший из Сибири; он был сослан за связь с Бурцевым.

– Я ему давал деньги на побег, – пробормотал Азеф.

– Бурцев говорил, что ты приходил вместо Чернова. Он тебя и тут обвиняет, маньяк. Говорит, что департамент по твоему распоряжению дал телеграмму об аресте Бакая в Тюмени и будто только совершенно случайно Бакай бежал.

– Какая чепуха, – прохохотал Азеф. – Ну, а дальше?

Савинков рассказывал о суде.

– А что это за «сенсация»?

– Какая сенсация? Ах да, Бурцев называет это «сенсацией».

– Что это такое?

– Я не вправе это сказать, Иван.

– Почему? Ты дал слово?

– Дал.

– Жаль, – проговорил Азеф. Савинкову показалось, что Азеф побледнел, но свет был зелен, разобрать было трудно. – Опять какой-нибудь Бакай?

– Чиновник полиции.

– Высший?

– Довольно.

Азеф смотрел на Савинкова в упор.

– Неужели же ты мне не скажешь, Борис? Лопухин? – делая улыбку, сказал Азеф.

– Может быть, Лопухин. Я дал слово, Иван. Я тебе ничего не говорил.

Азеф отвел глаза, вздохнул животом, после молчания проговорил быстрым, гнусавым рокотом:

– Так ты говоришь, Кропоткин подозревает двойную игру с моей стороны?

– Да.

Азеф помолчал, ухмыляясь. И вдруг рассмеялся резко, звонко, на всю комнату.

– Да, конечно. Не очень то вы умны, чтобы вас нельзя было обмануть. Вас действительно ничего не стоит обмануть. Бурцев врет вам, приводит «сенсации», а вы… хороши товарищи. Ну, Кропоткин из ума выжил, ему все может придти в голову, а вы?

– Почему мы? Ты так говоришь, будто мы в отношении тебя что-то упустили?