Сбыт похищенных у государства товаров с самого начала пошел успешно. По подсчетам самого Ройзмана было продано накидок примерно на сто тысяч рублей. Когда было решено арестовать Кириленко, его уже и след простыл. Пронюхав про начавшееся следствие и понимая, что оно его не минует, он сбежал.
Кроме Кириленко сбытом похищенного занимались и другие подобные ему проходимцы. Сеть сбыта была довольно разветвленной.
Преступные операции с каждым годом расширялись. В их орбиту были включены сообщники из баз в Станиславе, Черновцах и других мест.
На одну из баз в Киеве поступили накидки и гардины. Часть из них была забракована. По заданию Гурского в Киев едет главный инженер фабрики, молодая специалистка.
— Вот вам две тысячи рублей, поезжайте в Киев, пойдите в экспертизу и вручите деньги тому эксперту, который будет смотреть нашу продукцию. Если вручите, то и рекламации на наш товар не будет. Вы поняли?
Главный инженер согласилась и вручила эксперту в Киеве взятку. Рекламация не поступила.
Много сил, энергии и напряжения отняло у всех нас это дело. Ревизия установила большой материальный ущерб, нанесенный государству.
Обвинительное заключение, написанное Игорем Борисовичем, превышало двести страниц.
— Да вы диссертацию написали! — шутя воскликнул я.
— Легче написать и защитить диссертацию, чем вести расследование махинаций этих жуликов и изобличать каждого в совершенном преступлении.
Около трех месяцев шел судебный процесс. Подсудимые изворачивались, лгали, оговаривали друг друга, отказывались от ранее данных ими показаний.
Полностью отказался от своих показаний на предварительном следствии и Ройзман, увидевший, что ему все равно нечего терять, Гурский же продолжал решительно утверждать, что накидки он сбывал через львовскую базу, где заведующим был Ройзман. Создалась сложная обстановка. К тому же Кириленко был еще не найден.
Суд должен был поверить или Гурскому, или Ройзману. Несколько свидетелей утверждали, что получение контейнеров с продукцией фабрики обязательно оформлялось актами с участием представителей общественности, поэтому все оприходовалось на складе и изделия отправлялись в магазины только через экспедиторов.
Игорь Борисович съездил во Львов, осмотрел там все документы о получении товаров на базе и отправке их в магазины и выяснил, что ряд контейнеров с продукцией фабрики получал и разгружал лично Ройзман, а уже потом не в меру доверчивые представители общественности ставили свои подписи под подсунутыми им документами.
Таким образом, попытка Ройзмана прикрыться общественностью была разоблачена.
Но он продолжал утверждать, что дал на следствии ложные показания, что все написанное в обвинительном заключении о разветвленной сети сбыта — чепуха.
Ройзмана мог изобличить только Кириленко, но Кириленко не было. И Ройзман, а вместе с ним и другие подсудимые, не признавшие свою вину, поверив, что следственные органы не скоро найдут Кириленко, стали отрицать даже совсем очевидные обстоятельства.
Поэтому ни мне, ни Игорю Борисовичу, ни всем остальным участникам следствия отсутствие такого важного свидетеля и будущего обвиняемого, как Кириленко, не давало покоя. Каюсь, мне он мерещился даже во сне — этот грязный, но очень нужный в данный момент тип.
Мы не давали покоя милиции, прося ускорить розыск Кириленко.
Вечером, когда мы, усталые, вернулись с процесса в прокуратуру, чтобы подвести итоги судебного дня и наметить задачи на завтра, зазвонил телефон. На проводе Львов! И, о радость! Мы слышим, как начальник следственного отдела прокуратуры Львовской области говорит:
— Задержан Кириленко!
Игорь Борисович немедленно выехал во Львов. Он всегда отличался оперативностью и не жалел сил и здоровья, если того требовали интересы следствия, но на этот раз превзошел себя. К двенадцати часам дня он уже вернулся, имея в портфеле показания Кириленко, который во всем признался и подтвердил все то, что мы знали о Ройзмане и сети сбыта.
Когда началось дневное судебное заседание, Кириленко в специальной автомашине доставили во двор здания, где слушалось дело. Ройзман, услышав, что представитель государственного обвинения возбуждает ходатайство о допросе Кириленко в качестве свидетеля, так и замер от неожиданности… В зал ввели Кириленко.
Последующее уже не представляет интереса, да и всего, о чем говорилось на суде в течение почти трех месяцев, здесь не перескажешь. Главное было сделано: благодаря настойчивости и оперативности одного из рядовых работников прокуратуры Игоря Борисовича Самойловича раскрыто такое запутанное и сложное преступление.
РАЗГОВОР В ПОЕЗДЕ
Ехал я в Москву со своим другом прокурором Петром Горайко. Поезд шел быстро. Людей в вагоне было мало. Спать не хотелось; мы вышли в коридор и разговорились, стоя у открытых окон, обдуваемые ветерком.
— Вчера у меня на приеме была одна пожилая женщина, — говорил Горайко, — она с возмущением заявила: «Вы только одно и стараетесь делать — во что бы то ни стало обвинить человека. Знаю я вас… Прокуроры всегда такие…» Сына этой женщины осудили за участие в разбойном нападении.
— Вы не правы, — возразил я ей, — советский прокурор не только обвинитель, но и страж законности, там, где надо, он защищает человека.
— Пустые слова, — бросила она.
— Посмотрел я на нее, и обидно мне стало. Не за себя, а за тех, кто до сих пор не понимает существа деятельности советского прокурора.
И на память мне пришли многие дела и многие прокуроры, поступавшие совсем не так, как казалось этой женщине…
I
Это было еще до войны на Дальнем Востоке. Меня, тогда еще молодого следователя, вызвал прокурор Давид Евсеевич Качурин и сказал:
— Вот что, товарищ Горайко, примите к производству это дело. Не пугайтесь его многотомности. Начато оно давно, еще в марте 1937 года. Обвиняется заместитель главного инженера крупного строительства Овдиенко. Остальное вы сами прочтете. Сколько нужно вам времени?
— Ознакомлюсь с делом и доложу.
— Хорошо. Кстати, не забудьте прийти ко мне в воскресенье на обед. Ведь вы холостяк…
…Я начал листать дело.
«Овдиенко, будучи заместителем главного инженера строительства, допустил преступную халатность при сооружении жилых помещений для размещения рабочих. Были выстроены бараки, не отвечающие условиям жизни людей…» —
читал я постановление о направлении дела в прокуратуру.
У меня сразу возникло много вопросов, один из них — почему это дело так долго велось?
В первом постановлении о предъявлении Овдиенко обвинения говорилось, что он с целью вредительства утвердил неправильные проекты на строительство жилых помещений. Однако за два года следователь не смог доказать виновность Овдиенко; арест же оправдывал тем, что если даже вредительство не доказано, то уж преступная халатность налицо.
По существу мне полагалось сделать еще очень многое, так как в деле был собран только обвинительный материал. Надо было установить еще все то, что оправдывало действия Овдиенко.
Если им потребовалось два года для расследования этого дела, чтобы доказать преступную халатность, то мне, как представлялось, нужно не меньше времени, чтобы посмотреть, что делается, если так можно выразиться, на второй стороне медали; не окажется ли она более весомой. В последнее я очень верил.
Не скрывая своего настроения, я доложил обо всем прокурору. Давид Евсеевич испытующе посмотрел на меня и сказал:
— Рано свое мнение высказываете, товарищ следователь, здесь надо хорошенько разобраться. Для окончания следствия устанавливаю два месяца. Достаточно?
Я не стал возражать.
Давид Евсеевич производил впечатление болезненного человека: низкого роста, сутулый, ходил всегда как-то боком. Но это был человек исключительной работоспособности, всесторонне образованный, очень трудолюбивый, прекрасный специалист своего дела, принципиальный в решениях.