— Я думал об этом, — коротко ответил Алексей. — Но у нас нет ядра. Рабочего класса.

День пошёл на убыль, солнце — на отдых. Яркий золотисто-жёлтый закат, не предвещающий на завтра перемену погоды, разыгрался перед взором идущих.

До села оставалось неполных семнадцать вёрст.

— Може, спочинемо? Сьогоднi вже засвiтло не дойдемо — Овчаренко с надеждой глянул в сторону Данилкина. Васыль, конечно же, устал, как и все остальные, но дисциплина у Алексея была крепкая.

— В самом деле, Лёша, отдохнём, а? Завтра, на рассвете, по холодку пойдём, — поддержал Васыля Фёдор Осыка.

— Ну ладно! — согласился Алексей. — Идём! — и первый свернул с дороги к копне свежескошенного сена.

От этого места по степи вилась узенькая тропинка к знакомому хутору, который приютился в низине у плоской балки. Но желающих идти на постой к хуторянам не нашлось, так все и решили заночевать под открытым небом.

— С огнём будьте осторожней, — предупредил Данилкин, — не спалите хуторское сено.

— Васыль! Доставай Фроськин самогон! — обратился Егор к Овчаренко.

— Та, хіба ж його на усіх вистачить! — подпрыгнул Овчаренко и, обведя глазами своих товарищей, вздёрнув плечами, закончил обиженным тоном, — в мене ж тільки одна пляшка, а вас он скільки. Я ж не Ісус Христос, щоб усіх напоїти, нагодувати.

— Доставай, Васыль, доставай! — отозвались, смеясь, товарищи.

— Не жадничай! Мы, Васыль, сами с усами! — и каждый выставил на круг бутылку самогона от Фроськи.

Оранжевая полоска заката ещё долго светилась на горизонте, отчего небо чуть выше него побелело, но и оно по мере того, как затухал закат, темнело, приобретало голубой, тёмно-синий цвет и, наконец, стало совсем чёрным. Одна за другой появились крупные, яркие звёзды, следом — чуть помельче и совсем маленькие, и вот уже тёмное июльское небо всё усеяно ими.

— Боже ж мій, скільки ж душ людських! — вздохнув, сказал негромко, как бы сам себе, Овчаренко, утопая в душистом сене.

— Где? — спросил его Козляков.

— Як де? На небі!

— Какие ж это души, Васыль? Это звёзды! В Библии сказано, что Бог создал звёзды. А ты — души!

— Чому ж тоді кажуть, коли зірка падає, то чиясь душа згоріла?

— Люди чего только не скажут! — отозвался Яков Осыка. — Лёша, — обратился он к Данилкину, — ты вот книжки читаешь всякие, знаешь больше нашего, что это такое, звёзды?

— Ничего особенного я не знаю, — отозвался ещё не дремавший Алексей. — Вот учительница говорила нам, что звёзды — это далёкие миры такие же как наш.

— Дивно! — задумчиво произнес Овчаренко. — Десь є якийсь світ, як ото наш. Усе ж таки дивно. Яке ж воно неозоре. Та чи має кінець? Та чи має початок?

— Вот, смотрите, прямо перед нами крест, — Алексей рукой указал на созвездие Лебедя. — Это небесный Крест. Мой дед называл его Птицей. Бывало, говорил мне: «Погляди, внучек, куда Птица летит?»

— И что? — заинтересовался Емельян Козляков, переводя взгляд с Данилкина на созвездие. — Куда птица летит? — До этого он как-то не присматривался к звёздам. Звёзды, да и звёзды, что с того!

— Если Птица летит на юг, как вот сейчас, значит, лето пошло на убыль. А если Птица летит на север — зиме конец, весна идёт.

— Ишь ты! — повертел головой Козляков.

— А вот это, — Алексей указал на Большую Медведицу, — это Большой Ковш. Ещё дед мой слышал, как проходившие нашим селом чумаки ковш называли Чумацким Возом.

Едва забрезжил рассвет, нетерпеливые быстренько поднялись, остальные, открыв глаза, долго потягивались, зевали и ещё глубже зарывались в сено — ночь была душной, но к утру заметно посвежело.

— Лёша, идите. Мы позорюем, сами дойдём, — сонным голосом пробурчал кто-то, с головы до ног укрытый сеном.

— В самом деле, поддержал Егор Коваленко, правая рука Данилкина, — пусть позорюют.

Алексей не возражал.

Родные места, казалось, сами бежали навстречу идущим. Вот зубчатая полоска Большого леса, вот блеснул причудливый изгиб реки, вот с холма уже виден синий купол сельской церкви, вот и само утопающее в садах село, до которого осталось рукой подать.

С окраины села вышла пара волов, за которыми катилась большая арба.

— Кто ж это в такую рань? — Алексей пристально всматривался вдаль.

— И чего ему ехать нам навстречу, а не в село? — заметил Яков.

— Что так? — спросил брат Фёдор.

— Нас бы подвёз. А то всё пешком да пешком. Шутка ли, столько вёрст! — Яков приложил ладонь правой руки ко лбу, будто это могло помочь разглядеть сидящего в арбе.

Когда волы подошли совсем близко, односельчане узнали Карпа, ближайшего соседа Данилкина.

— Здорово, Карпо! — шумно приветствовали седока молодые люди.

— Стой! Стой! — прикрикнул на волов Карпо и, соскочив с арбы, ответил на приветствие. — Здорово, хлопцы!

— Куда это ты в такую рань?

— Батько послал до дядька.

— Ну, как там, на селе? — спросил Данилкин.

— Да всё по-старому, — ответил Карпо и вдруг просиял весь: — Ты когда был дома последний раз? — спросил он Алексея.

— Давненько. До Петрова дня ещё, а что?

— Как что? У тебя ж сын! Сын родился! — выкрикнул Карпо.

— Врёшь! — выдохнул Алексей, не осознав в полной мере того, что сказал ему Карпо.

— Да вот тебе крест! — перекрестился Карпо, — сын у тебя, сын!

— Сын! Хлопцы, сын! — Алексей широко расставил руки, словно в радостном порыве хотел всех обнять и, запрокинув голову, сжав ладони в кулаки, высоко потрясая ими, выкрикнул в небо. — Сы-ы-ын! Сы-ы-ын!

— Как раз на Петра и Павла родился, — продолжал Карпо. — Так его Павлом и назвали.

— Как Павлом? — остыл Данилкин. — Как Павлом? Нет! Пётр! Петром будет! Петров день, вот Петром и будет! Пётр! Пётр! Пётр Данилкин! А ты, Карпо, будешь крёстным отцом!

— Бросай, Ванька, водку пить, пойдём на работу. Будем деньги получать каждую субботу!..

— Друзья твои к нам идут! — вбежала в дом встревоженная Галя. — Песни во всё горло орут! Дитя разбудят!

— Тише, вы, черти! — зашикал Алексей, выскочив им навстречу. — Тише! Петро спит!

Приятели разом сомкнули рты.

— Мы ж не знали, — сказал кто-то с обидой.

— Ну-ну-ну! Не обижаться! — ответил Данилкин. — Потихоньку проходите, — посторонился он, давая возможность пройти в переднюю комнату. — Галя, состряпай нам что-нибудь.

Гости разместились на установленной вдоль глухой стены длинной деревянной скамье за чисто вымытый, покрытый льняной скатертью стол. Алексей сел на табурет напротив.

— Мы как на Тайной вечере, — заметил Яков Осыка, — искоса глянув на икону в святом углу.

— Только «апостолов» не двенадцать, да Иуды нет, — уточнил брат Фёдор.

— Иуда всегда есть, — заметил Алексей. — Его не ждёшь, а он тут как тут!

— Только не среди нас, — уверил Коваленко.

Галя не заставила себя ждать. Быстро, без суеты, поставила на стол миски с крупно нарезанными овощами, солонку с грубого помола солью, на разделочной доске аппетитные ломтики сала, хлеб. На столе появилась бутыль отменного «первака», стаканы, купленные Алексеем в городе с первой его зарплаты на шахте.

— Сегодня мало нас. — Данилкин окинул взглядом присутствующих. — Завтра, послезавтра будет больше. Сегодня мы забудем разгульные песни и приступим к серьёзному разговору о нашей жизни вообще и в частности.

Алексей поднялся, прошёл взад-вперед вдоль стола, припоминая, как в подобной ситуации ведёт себя шахтёрский активист. Данилкин старается подражать ему в манере говорить и в манере держаться перед людьми, но, всегда уверенный в себе, в этот раз он вдруг растерялся.

— Может, для начала выпьем, а? — предложил Коваленко, заметив неуверенность своего товарища.

— Ну да, выпьем, конечно, выпьем, — ухватился за предложение Егора Алексей, и самолично наполнил стакан каждого.

— С Богом! — встал с высоко поднятым стаканом Васыль Овчаренко.

— С Богом! — поддержали его остальные.