– Так вот, Агабеков, ты не раз был резидентом, и ты поймешь меня лучше других. Я положил столько сил для организации агентуры в Греции и вдруг мне предложили все бросить и ехать в Москву. Еле-еле добился в Москве, чтобы разрешили передать агентуру тебе, а то ведь хотели просто бросить на произвол судьбы. Сейчас в Москве сидят новички, ни черта не смыслящие в работе. Это – чиновники, а не чекисты. Ну, подумай, разве можно отпустить таких источников, как 3/33 или 3/21? А всю агентуру в военном министерстве? Попробовали бы сперва сами завербовать хоть одного источника, тогда бы знали им цену,- рассказывал возмущенно Молотковский.

– Ладно, а как ты мыслишь передачу мне твоей агентуры в Греции? – спросил я.

– По-моему, ты сам лично должен поехать в Афины с паролями и явками, которые я тебе передам, и связаться с агентурой. А в дальнейшем установишь регулярную связь,- предложил Молотковский.

– Все это хорошо, но не забудь, что я здесь в Турции без году неделя и недостаточно укрепился, чтобы разъезжать. Кроме того, у меня нет подходящего мотива для поездки в Грецию, поэтому моя поездка может вызвать подозрение,- возразил я, не имея никакого желания глубже влезать в работу.

– А что ты предлагаешь? – спросил Молотковский.

– Я думаю, было бы лучше, если поедет принимать сеть Наумов. Он бы одновременно поддерживал с ними сношения, пока я окончательно не укреплюсь, и затем передал бы их мне для руководства,- ответил я.

– Что ты на это скажешь, Этингон? – спросил его Молотковский.

– А мне все равно, если хотите – поеду в Грецию и приму сеть. Провала я не боюсь. Скорей тогда поеду в Москву. Признаться, надоела мне вся эта работа. А теперь после ухода Трилиссера в особенности. Как только вернусь в Москву, не останусь работать в ГПУ, уйду куда-нибудь,- равнодушно ответил Этингон-Наумов.

– А как, есть у тебя возможность поехать в Афины? – спросил его Молотковский.

– Это пустяки. Послезавтра я поеду в Ангору и попрошу Сурица послать за визой. Скажу, что еду в отпуск,- ответил тот.

– Итак, решено. Наумов примет агентуру в Греции и передаст затем тебе,- заключил Молотковский.

Через неделю Этингон, получив визу, выехал в Грецию, а Молотковский вернулся в Москву.

Это было в то время, когда я все больше приходил к выводу, что я не могу работать для ГПУ. Получаемые из СССР письма были полны жалоб на методы, применяемые Центральным Комитетом партии по проведению пятилетки. В одном из писем от моих партийных товарищей писалось: "Методы нашей работы и темп жизни для нас сейчас не новый. Это – копия эпохи военного коммунизма минус революционный энтузиазм". Я решил порвать с ГПУ. Но как? Я по опыту знал, что ГПУ постарается меня немедленно уничтожить в случае малейшего подозрения. Нужно было все основательно обдумать и

подготовить. И я стал готовиться. В первую голову я стал вести записки деяний ГПУ и ее агентуры, известной мне, на случай, если я погибну раньше, чем сумею сказать свое слово. Затем я стал осторожно выяснять, в какую страну я могу выехать, где бы мне не могли угрожать большевистские агенты. А пока я подготавливался, мне стала грозить беда с другого конца.

Был конец апреля 1930 года. Я завтракал в доме хорошего знакомого купца, где меня принимали как родного. Вопреки обыкновению, на этот раз все члены семьи за столом были угрюмы, а сам купец изредка бросал в мою сторону жалостливые взгляды. Я, зная их отношение ко мне, ничего не понимал. Наконец, завтрак был закончен, и глава семьи, встав, обратился ко мне:

– Нерсес, мне нужно поговорить с вами по делу. Перейдем в гостиную, нам подадут туда кофе.

Когда мы остались одни, он долго маялся и не знал, как начать, но, наконец, видимо, решился и сказал:

– Вы знаете, как я и моя семья относимся к вам, и поэтому я решился сказать вам то, чего не должен был бы говорить. Дело в том, что за вами следит турецкая полиция. Вчера об этом передал мне один мой старый знакомый, у которого тайная полиция наводила справки о вас,- сказав это, бедный старик смотрел на меня и ждал впечатления, произведенного на меня его словами. Сам он буквально дрожал.

Я слушал его наружно спокойно и изредка похлебывал кофе.

– Что же вы мне советуете делать в связи с этим? – спросил я.

– Я думаю, что вам нужно немедленно уехать отсюда,- ответил он. Видимо, он уже заранее обдумывал этот вопрос, ибо ответил, не задумываясь.

– Да, но в конце концов, зачем я должен бежать? Я в турецкие дела не вмешиваюсь и за собой никаких грехов не знаю. Занимаюсь здесь своей торговлей и не знаю, почему мне может угрожать полиция. Наконец, я персидскоподданный, и турки не посмеют без причины тронуть меня,- сказал я, стараясь успокоить моего доброжелателя.

– Конечно, если вы за собой ничего не чувствуете, то особенно бояться нечего, но мало ли что может случиться? Не забудьте, что вы армянин по национальности живете не где-нибудь, а в Турции. По моему, все-таки Вам лучше уехать куда-нибудь,- настаивал он.

– Нет, я сейчас никуда не поеду,- сказал я после некоторого раздумья,- у меня не ликвидированы дела , наконец, лежит большая партия непроданного товара. Но вот что, большое вам спасибо за предупреждение. Что о мной случится, это в конце концов неважно, но я не хочу, чтобы в случае чего-нибудь со мной, вы могли иметь неприятности, поэтому, пока это дело не выяснится, я прошу разрешения не бывать в вашем доме.- Я попрощался и ушел, чтобы больше не приходить к людям, которые были так искренни и бескорыстны ко мне в самый критический для меня момент. Прошло дня два после этого знаменательного для меня разговора, после которого я понял, что отныне я нахожусь между двух огней. С одной тороны, большевики могли узнать, что я решил их покинуть и принять меры, а с другой,- меня начала преследовать турецкая полиция.

Я, сидя в своем бюро, обдумывал создавшееся положение, как вдруг раздался короткий стук в дверь. Не успел я ответить, как дверь открылась и вошли два полиейских в сопровождении управляющего домом.

– Ну, это пришли за мной,- подумал я, встав с мета и запустив руку в карман, где я хранил браунинг. Еще при найме своего бюро я предвидел возможность моего ареста в конторе. В случае такой попытки я решил не сдаваться, а, пользуясь расположением конторы под самой крышей, бежать через крыши соседних домов и скрыться в одной из наших конспиративных квартир, откуда уже легко было бы сесть на советский пароход, встав из-за стола и подойдя к смежной двери, через которую я мог в случае надобности скрыться, я спросил полицейских в чем дело.

– Мы пришли проверить контракты всех жильцов эого дома,- любезно ответил один из полицейских.

Я сразу успокоился и, достав контракт, передал им. Проверив документ, полицейские ушли, а я из окна продолжал наблюдать за ними. Меня интересовал вопрос, проверяют ли они документы у всех или только у меня, я окончательно успокоился, увидев, что они обходят всех моих соседей.

Вечером, выйдя из конторы на улицу, я, однако, заметил, что за мной следят. Два субъекта неотступно следовали за мной, то забегая вперед и затем дожидаясь

у витрин, пока я пройду вперед, то отставая и прячась за углами. Я также следил за ними, останавливаясь у магазинов и разглядывая в зеркала витрин их лица на противоположном тротуаре. Невольно я сравнивал их работу с работой наших секретных агентов в Москве. Да, не мешало бы турецкой полиции взять несколько уроков по слежке у агентуры ГПУ.

Помню, будучи в Москве, я дал задание нашей агентуре установить наружное наблюдение за турецкой миссией в Москве. Желая убедиться, насколько добросовестно выполняется задание, я к вечеру сам пошел проверить посты. Но к моему удивлению после получасовых поисков у здания турецкой миссии я никого из наших не нашел. Еще больше было мое удивление, когда я на следующее утро пришел на службу с решением дать нагоняй агентуре и нашел у себя на столе сводку лиц, посетивших турецкую миссию. В этой же сводке фигурировал и я, как пробывший полчаса у здания миссии. Оказалось, что я агентов не видел, но они меня зато прекрасно видели. А турки? Они просто бегали за мной, и, чтобы избавиться от них, я просто взял проезжавшее такси и уехал, предоставив им догонять меня, если у них хорошо тренированы ноги.