Ссыльные крестьяне принудительно прикреплялись к промышленным предприятиям. Если их размещение предполагалось вне города, то строился спецпоселок. В городах же они включались в общую рабочую среду, хотя в первые годы и были обозначены территориальные и социокультурные границы таких поселений.

Жизнь в поселках была трудной. В докладной записке заместителя полномочного представителя ОГПУ по Уралу в Пермские областную и районную контрольные комиссии в январе 1931 г. подробно описывались новые условия быта, в которых спецпереселенцы вынуждены были начинать обустройство на новом месте:

Спецпоселенцы были ограничены в правах по отношению к обычным гражданам: им не выдавали паспорта, и они не имели права покидать место жительства и работы. К 1937 г. ситуация с их ссыльнопоселенческим статусом становится менее определенной.

Постановлением ЦИК СССР от 25 января 1935 г. спецпоселенцы были восстановлены в ряде прав наравне с другими гражданами СССР. В части следственных дел сохранились паспорта, выданные бывшим спецпоселенцам[345], которых они не могли бы иметь, если бы их правовой статус соблюдался местными властями жестким образом. Постепенно дискриминация этой категории граждан сокращалась, происходило естественное ослабление разграничений между вольнонаемными и прикрепленными работниками промышленных предприятий и трудпоселков.

Отечественный исследователь истории кулацкой ссылки В. Земсков описывает ситуацию накануне массовых арестов 1937 г. следующим образом:

Двойственность правового статуса трудпоселенца сохранялась долго. Можно предположить, что свой вклад в эту редукцию «враждебных» идеологических коннотаций социального образа спецпоселенца внесла сама кампания 1937–1938 гг. Масштабы фальсификации следственных документов и обвинений были выявлены еще в 1938–1939 гг., вслед за волной арестов следователей, осуществлявших до этого репрессии:

Бывшие поселенцы, работавшие на промышленных предприятиях, оказались удобным «следственным материалом» для превращения в диверсантов, врагов, повстанцев и шпионов. По мере того как операция приобретала все большие масштабы и от свердловского руководства на местах поступали все новые и новые нормативы (лимиты) по арестам, спецпоселенцы становились теми, кем они, скорее всего, и были по своим социально-профессиональным характеристикам, т. е. рабочими.

Квалификация арестованного как «трудпоселенец» или «рабочий» определялась ситуацией на момент оформления документов. Если следователю было выгодно сделать акцент на трудпоселенческой теме, в следственном деле появлялись фигуры других бывших «кулаков», если текущий момент требовал обратить внимание на «диверсионные» действия арестованных, конструировался сюжет контрреволюционного заговора на заводе, в депо, на шахте, а статус трудпоселенца оставался строчкой в анкете арестованного.

Как бы ни были номинированы арестованные в следственных документах — трудпоселенцами или рабочими, невозможно отрицать, что в своей повседневной профессиональной деятельности они были включены в среду промышленного производства. И как члены особой социально-профессиональной группы они подчинялись мастерам, бригадирам, прорабам и начальникам цехов, работавшим на заводе и зачастую уже арестованным по схожим обвинениям во вредительстве. Их социальные и (или) производственные коммуникации в текстах следственных дел превращались в свидетельства группового заговора и контрреволюционных связей с несуществующими повстанческими организациями, дополняя схему, которой руководствовался в качестве модели «сборки» обвинительного материала следователь. Таким образом, представляется уместным отойти от номинаций следственных дел и соотносить трудпоселенцев все же с реальной социально-профессиональной группой, в которую они были вовлечены своей повседневной трудовой деятельностью перед арестом.

Ассенизатор на собственной лошади

Следственные документы, сохранившиеся в архивах, позволяют увидеть следы небрежной работы следователей НКВД, вынужденных в короткие сроки готовить материалы на десятки и сотни арестованных. В результате у историка появляется возможность заглянуть за кулисы репрессий, изучить механизм и рассмотреть детали, разобраться, каким образом создавались в обвинительных материалах обвинительные номинации «кулак», «сын кулака», «повстанец», «диверсант», «шпион», «контрреволюционер» и им подобные.

Обратимся к следственному делу на Идриса Аюпова[348]. В этой папке немного документов. Вряд ли будет открытием обнаружение еще одного факта, доказывающего, что следователи в 1937 г. оформляли следственные документы, переиначивая все на свой лад и подгоняя под требуемый шаблон. Привлекают внимание нарушения в последовательности датировок следственных документов. На анкете арестованного Аюпова Идриса и протоколе его первого допроса стоит дата — 8 января 1938 г. А постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения, если верить бумаге, оформлено лишь 7 января 1938 г. Вероятнее всего, ни одна из дат не является истинной, и подготовлены материалы были в разное время и разными людьми. Вполне возможно, что какие-то из материалов дела (скорее всего, постановление об аресте) написал специальный следователь, занятый исключительно подготовкой документов, а арестованных, проходивших по этим документам, такой следователь и в глаза не видел.

В анкете арестованного указано, что по социальному происхождению Аюпов Идрис — кулак, а по национальности — татарин.