Мы быстро проскочили шоссе и лесом добрались до Мейшаголе, на заезжий двор. Отсюда ехать было неопасно, на дороге много подвод: крестьяне, торговцы с товаром и много другого народа ехало на базар. Я изображал из себя купца. Тем более, что в литовском паспорте, который мне дали, в графе «род занятий» значилось «пирклис», то есть купец.

И все-таки мост по дороге Яновос, где проверялись документы, беспокоил. Пообедав в заезжем доме, заметили, что к воротам подъехали большие пароконные подводы с мукой. Выяснили, что мука предназначалась для воинских частей; возчики имеют специальные пропуска. А не использовать ли этих людей для того, чтобы не было лишних хлопот на мосту? Уговорили возчиков сесть за наш стол, угостили их водкой, и вскоре они согласились помочь доехать до Ковно с моим товаром — «мануфактурой». «Мануфактуру» сложили на верх подвод, прикрыли мешками с мукой, а я уселся на них. Так мы и приехали в город. Все мои мешки были перепачканы в муке и, таким образом, хорошо «замаскировались». Наняв двуколку (их было в заезжих домах много), я повез свои мешки в маленькую лавчонку, где была явка. В ней уже ждали меня.

Связался с Петром Бучукасом. Он похвалил за доставку «мануфактуры». В Ковно тогда была провалена подпольная типография, и организация остро нуждалась в листовках. После этого, изучив условия перехода демаркационной линии, завязав кое-какие знакомства, стали перевозить и другие «товары». Сделали несколько рейсов вместе с контрабандистами, хорошо заплатив им разумеется.

И так было много раз. Пробирались, обманывая бдительность жандармов, солдат, полицейских, провокаторов и сыщиков. Сквозь огонь… Малейшая оплошность на этом пути грозила пулей в затылок без суда и следствия.

Летом 1920 года собрался II конгресс Коминтерна. А в сентябре мы по заданию партии начали переправлять за рубеж материалы конгресса.

С помощью выделенных Центральным Бюро Компартии Литвы явок переправочные пункты были организованы в Вирбалисе (Вержболово) на литовско-немецкой границе, куда я и товарищ Пиликовский доставляли коминтерновскую литературу. Особенно много было переправлено экземпляров брошюры В. И. Ленина «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме».

Со стороны Германии материалы принимали немецкие коммунисты и перевозили их далее в Берлин, откуда, в свою очередь, часть материалов переправлялась другим коммунистическим партиям. Руководил этой работой в Германии Эберлейн — член ЦК КПГ. Немецкие коммунисты работали очень энергично и точно. Кроме доставки литературы приходилось выполнять другие важные задания.

Работа шла успешно. Но вот случилось то, что могло произойти в любой момент. 23 декабря 1920 года утром меня схватили агенты охранки. Сопротивляться было бесполезно.

В охранке обыскали, забрали литературу, паспорт, записную книжку и все, что нашли, начали допрос. На все вопросы отвечал: «Не знаю, незнаком, не видел»…

Видя, что от меня ничего не добьешься, начали бить, а затем, зверея, просто истязать. Я был весь окровавлен. После примерно четырехчасовой экзекуции меня отправили в контрразведку, а затем в Ковенскую тюрьму.

Здесь уже сидело много товарищей, с которыми я работал и встречался в подполье: Стасюлис, Балвочус и другие. Долго обсуждали причину провала, проверили каждый свой шаг, каждого человека, с которым соприкасались. Затем немного успокоились, решили наладить тюремный режим. Начали с политического самообразования, читали и обсуждали нелегально полученные произведения Маркса, Ленина, историю.

Режим в тюрьме был тяжкий, но бесконечные допросы, побои, полуголодный паек не сломили узников. Держались стойко — один за всех и все за одного. В знак протеста против издевательств тюремщиков устраивали голодовки.

15 января 1921 года, во вторую годовщину убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, мы, политические заключенные четырех камер, во время прогулки устроили митинг. Выступил Стасюлис с короткой речью. У окон других камер собрались политические заключенные. Во время митинга я вытащил из кармана заранее приготовленный красный флаг и быстро прикрепил его к палке. Затем мы двинулись по двору, построившись по четыре человека в ряд. Запели «Вы жертвою пали в борьбе роковой…».

Вдруг открылись железные ворота, отделявшие двор конторы, и к нам подскочил разъяренный начальник тюрьмы с надзирателями; во дворе конторы уже стоял отряд полевой полиции с пулеметами. Начальник потребовал прекратить пение. Мы воспротивились. Тогда с помощью полицейских нас силой загнали в камеры. Когда выпустили на прогулку другую группу политзаключенных, мы из окна нашей камеры через решетку снова вывесили флаг. Часовой с вышки начал стрелять по нашему окну. Минут через 15–20 в камеру снова ворвались начальник тюрьмы с надзирателями и сорвали флаг. Нас жестоко избили прикладами и посадили в карцер. Мы объявили голодовку.

В Ковенской тюрьме я участвовал в четырех голодовках. Особенно тяжелой была последняя — 9-дневная. Мы ее объявили по следующему поводу. В июле 1921 года по приговору военно-полевого суда Литвы был приговорен к расстрелу коммунист Варкалис, член подпольной организации Паневежисского района. 22 или 23 июля, на рассвете, его вывели из тюрьмы для исполнения приговора. Мы, политические, подняли бунт: ломали двери, били стекла, решетки, пели революционные песни. Все это было слышно в городе. Через короткое время в тюрьму явились жандармы, которые снова принялись избивать нас и загонять в карцеры. Тогда мы объявили голодовку. Среди политических заключенных было трое советских граждан — Стасюлис, Кладко и я.

В связи с этим советский полпред Семен Иванович Аралов потребовал от литовского правительства разрешения на свидание с нами. Как я позже узнал, свидания он добился с большим трудом. Приехал в сопровождении министра юстиции Литвы. Это было на шестой день голодовки. Вызвали Стасюлиса и меня. Министр юстиции попросил полпреда повлиять на нас, чтобы мы бросили голодовку. С. И. Аралов вопросительно посмотрел на нас, как бы спрашивая наше мнение. Мы категорически отказались прекратить голодовку, если не выполнят наших условий.

Тов. Стасюлис был у нас в тюрьме руководителем нелегальной партийной группы, а мне, сидевшему в одной камере с ним, довелось выполнять его поручения. Удалось установить довольно постоянную связь с волей, информировать о нашем положении и получать, в свою очередь, нужную информацию.

Время шло. Реакция все более свирепела. Наше положение было угрожающим. Некоторые товарищи, например Балвочус, Мочкус и другие, уже были осуждены. Суд над Стасюлисом, мной и другими еще не состоялся, но мы знали, что нам грозила смерть или пожизненная каторга.

Нам стало известно, что по поручению Советского правительства С. И. Аралов ведет переговоры с литовским правительством об обмене политических заключенных, находившихся в Ковенской каторжной тюрьме, на шпионов и реакционеров, захваченных в Советской России.

Наконец такое соглашение было подписано. Было это в феврале 1922 года.

После его подписания в тюрьму приехал поверенный в делах РСФСР в Литве в сопровождении генерального прокурора Литвы. Нас вывели из камер, обыскали и отвезли в полпредство. Неужели свобода?! Затем нас повезли поездом по направлению к Риге. Вагон охранялся литовскими солдатами. Но кроме того в вагоне находился представитель советского полпредства.

Когда прибыли в Ригу, латвийские власти перевели нас в одно из вокзальных помещений и поставили у входа часовых. Все обставлялось так, как будто действительно надо было охранять «опаснейших преступников». Затем нас доставили к советско-латвийской границе. Потянулись долгие часы ожидания. Поезд с теми, на кого нас обменивали, запаздывал. Только поздно вечером поезд прибыл. Началась церемония передачи.

После этого наш вагон прицепили к поезду, идущему в Москву, и вскоре мы наконец пересекли границу. Мы дружно грянули «Интернационал».

Всегда начеку

В начале 1933 года меня пригласили в НКИД. Разговор был долгим, обстоятельным. Наконец предложили: не хочу ли стать дипломатическим курьером? Видимо, знание языков, тот жизненный путь, который был за плечами, подсказали такой вопрос.