Как-то в Бильбао неожиданно прилетел Михаил Кольцов. Нужно сказать, что не было в борющейся Испании ни одного уголка, в котором бы он не побывал. Особенно там, где было «горячо». Он часто лез в самое пекло, хотя нельзя сказать, что он легкомысленно относился к опасности. Нет, он опасность ясно видел и не бравировал ею. Но он был журналистом до мозга костей. Предельно ответственный перед газетой и ее читателями, он должен был сам лично видеть все — и хорошее, и плохое. Кольцов знакомился с военной обстановкой, побывал у руководителей баскского правительства и его президента и очень возмущался состоянием снабжения северных районов.

Из Бильбао М. Е. Кольцов должен был лететь в Тулузу. Я сопровождал его до аэродрома, если так можно назвать кусок морского пляжа, откуда только по великой нужде, и то на небольшом самолете, можно взлететь.

В тот день в Тулузу вылетали два самолета. Кольцов собирался лететь вторым, под вечер. А первым, днем, летел один из его коллег, которому Михаил Ефимович передал даже свой чемодан для доставки в город, где оба должны были встретиться. Но с первым самолетом стряслась беда. Не успел он взлететь, как сразу остановились оба мотора, и самолет рухнул в воду. К счастью, в заливе было много рыбаков, с помощью которых мы кое-как перетянули и пассажиров, и сам самолет к берегу, спасли даже чемодан Кольцова. Причиной катастрофы, как выяснилось, была фашистская диверсия. Неизвестные при заправке самолета горючим всыпали в бензин сахар, который спустя некоторое время и закупорил какие-то клапаны в моторе. Вечером Кольцов благополучно улетел на другом самолете.

Приезжал в Бильбао и И. Г. Эренбург, специальный корреспондент газеты «Известия». Он подробно рассказывал о положении на фронтах, о мужестве и героизме советских добровольцев. Так же как и Кольцов, Илья Эренбург хотел быть всегда в самой гуще событий.

…Положение в Бильбао становилось день ото дня все более напряженным. Интервенты решили во что бы то ни стало покончить с сопротивлением на этом участке фронта.

На небольшом клочке земли, окруженном мятежниками, создалась сложная военная и политическая обстановка. Особенно опасно было царившее в тылу и на фронте многовластье. С одной стороны, автономное правительство Страны Басков, руководимое правыми националистами. Оно находилось в Бильбао. С другой — хунта[39] обороны в Сантандере, руководимая социалистами, и, наконец, органы власти севера Астурии, руководимые блоком социалистов и коммунистов.

В каждом из этих районов выпускались даже свои собственные деньги, а в приморском городе Хихоне, решив, что деньги — это зло, их совсем изъяли, и все расчеты производились бонами через банк. Дело дошло до того, что между всеми этими районами были установлены пограничные линии со своими таможнями. Народная милиция комплектовалась по партийной принадлежности. Каждая партия имела свои боевые части (батальоны), которые выполняли приказы только своей партии, и даже после создания единого штаба Северного фронта эти батальоны нередко отказывались выполнять его приказы.

В такой обстановке мятежники, получив крупные подкрепления, начали сжимать кольцо окружения. Баски дрались упорно.

Но все тяжелее становилось продовольственное положение; не хватало топлива для заводов, одежды, теплого белья. И самое главное — чувствовался большой недостаток оружия и боеприпасов.

В те тревожные дни я получил задание срочно выехать в Париж и доставить туда почту. Нужно было лететь самолетом до Тулузы, а от Тулузы ехать экспрессом до Парижа. Поездка имела важное значение.

Для полета был предоставлен оказавшийся в наличии спортивный самолет, ничего лучшего за недостатком времени не нашли. Пилотом был молодой французский летчик, чудесный парень, сам родом из Тулузы.

В день отлета погода стояла отвратительная. Дул сильный и холодный северный ветер, хлестал дождь. Видимости почти никакой.

Взлетели благополучно. Но как только самолет, пробив облачность, поднялся выше, нас заметил фашистский истребитель и пошел навстречу. Боя с истребителем мы, конечно, принять не могли, и мой француз, быстро сориентировавшись, пошел вниз, снова вошел в облака, и фашист потерял нас из виду.

Через пару часов благополучно сели на тулузском аэродроме. В Тулузе пересадка на парижский экспресс. По прибытии сдал почту и подробно информировал о событиях на севере Испании. В те дни республиканские войска ожидали закупленные во Франции самолеты. Их долго не отправляли. Как выяснилось потом, самолеты были задержаны по распоряжению тогдашнего премьера Франции социалиста Леона Блюма. Запрещена была доставка не только самолетов, но и другого вооружения и даже автомобилей. Так французские и английские социалисты проводили политику «невмешательства», фактически помогая Гитлеру и Муссолини душить Испанскую республику.

Обратный полет в Бильбао был столь же рискованным. К счастью, опять было облачно; временами летели в какой-то серой вате. Неподалеку ревели вражеские самолеты. Одному богу ведомо, каким образом летчик долетел до Бильбао и посадил машину на тот же пляж, служивший временно посадочной площадкой. Сели почти в полной темноте, как говорится, на ощупь.

За участие в защите Испанской республики Советское правительство наградило меня орденом Красного Знамени.

Владимир Васильевич Рудим

Тропами Гиндукуша

(О дипкурьере А. Баратове)

Аршак Баратов… Он и в пожилом возрасте был порывист и горяч, как юноша.

Рано Аршак освоил отцовское ремесло каменщика. С детства его терзала горькая забота — как бы заработать на хлеб. Так однажды в поисках заработка он очутился далеко-далеко от родного Нагорного Карабаха — в крепости Кушка, что на самой южной точке России. Здесь Аршаку повезло: шустрый паренек оказался всем нужен — то помощником в каком-нибудь деле, то весельчаком, то песенником — Аршаку бог дал сильный приятный голос. Он слушал разговоры русских солдат о мире, о земле, революции. Бедняк, сын бедняка, он всей душой понимал: буржуазия, баи — кровопийцы, враги… Когда грянул Октябрь, шел парнишке пятнадцатый год. Побежал в солдатский комитет: «Хочу с вами!» Винтовка, даже без штыка, выше головы Аршака…

Ноги юного красноармейца словно клещи схватывали круп коня — ни за что не слетит на землю. Сменяли одна другую вихревые атаки на беляков под Чеминабетом, под Байрам-Али, Тахта-базаром. Добывали для Туркестана Советскую власть…

И много, много лет спустя Баратов помнил, какие это места, чем примечательны. Память у красноармейца цепкая. И не только зрительная. Он запомнил диалекты, на которых говорили жители пограничных районов Туркестана и Афганистана.

Начальство заметило Баратова. Его дисциплинированность, честность, сообразительность. Однажды вызвали к командиру. Аршак в недоумении: «Ни в чем не провинился — ругать вроде не за что; но и подвига не совершил — награждать тоже не за что».

— Поручаем тебе большое дело, — сказали ему. — Будешь сопровождать Джемаль-пашу в Афганистан. До границы дадим красноармейцев, а дальше афганские солдаты будут охранять пашу и его свиту. Но все равно: что случись — ты главный ответчик.

Так, семнадцати лет, верхом на коне Аршак отправился в первое свое неожиданное заграничное путешествие Его «подопечным» был видный деятель турецкой буржуазной партии «Единение и прогресс», бывший морской министр. Последнее время жил в эмиграции — то в Германии, то в Швейцарии. Теперь вот направлялся в Кабул, чтобы занять должность военного советника у афганского эмира.

Аршак ничего этого, конечно, не ведал. Знал лишь: приказано доставить в Кабул «без единой царапины». И еще приказано: никакой агитации не разводить.

Но без разговоров все-таки не обошлось. И Баратов тут не виноват. Сам Джемаль-паша заводил их…

— Кто тебя учил афганскому языку?

— Сам…

— Как так сам? — паша полуоборачивается.

Аршак шлепает ладонью по лбу: