— Большевик — доктор наук?! того немецкий лейтенант понять никак не мог.

Беседу прервал дежурный офицер. Он сообщил командиру батальона, что пришел какой-то русский генерал, просит принять его.

— Пусть войдет.

В дверях показался генерал в полной парадной форме. Став во фрунт, он без промедления, торжественно возгласил:

— В лице господина командира батальона приветствую кайзера Вильгельма и всю немецкую армию, как спасителей России от большевистских захватчиков. Мы уверены, что победители несут в Россию закон, право, справедливость. А потому нижайшее заверение в поддержке со стороны русского офицерства…

Но тут генерал заметил, что за столом сидят не только немцы. «Кто такие?» — недоумение отразилось на лице генерала.

— Я понял вас, — ответно кивнул немецкий офицер. — Но сейчас, господин генерал, я занят с представителями большевистского правительства из Петербурга…

Генерал, не дослушав, пулей выскочил за дверь.

…В Режицу приехали вечером в сопровождении немецкого офицера и солдата. Аудиенция у командира корпуса. И снова в путь. Утром 26 февраля — Двинск. Пакеты вручены командующему армией. Он тут же отправил их в Берлин.

Утром 27 февраля пришел ответ. И снова — в путь. Теперь — в обратный.

На станции Остров Баландин и Нахимсон встретили советскую дипломатическую делегацию, направляющуюся в Брест-Литовск. Чичерин, Петровский, Карахан… Значит, все в порядке! Значит, Берлин получил и радиосообщение, и официальный документ за подписью Ленина. Мир, долгожданный мир близок!

Г. В. Чичерин расспрашивал Нахимсона и Баландина, как передали они пакет, что видели на пути до Двинска.

Снова экстренный поезд. Станция Торошино… Луга… Здесь Баландин и Нахимсон расстались.

Утром 1 марта Василий Баландин был уже в Смольном.

— Задание выполнено! — доложил он главковерху Крыленко.

Два дня спустя Чичерин поставил в Бресте подпись под мирным договором с Германией.

Вспоминая февральско-мартовские дни 1918 года, Георгий Васильевич Чичерин писал, что «Советское правительство сознательно шло на тяжелые испытания… зная, что рабоче-крестьянская революция будет сильнее империализма и что передышка означает путь к победе». Так и произошло.

Дмитрий П. Коротков

С белым флагом через линию фронта

Как только было сброшено Временное правительство, я, в недавнем прошлом рядовой царской армии, пробрался в Петроград, откуда Революционный комитет направил меня в Кронштадт, в распоряжение штаба Балтийского флота, а оттуда на корабль «Народоволец», который стоял на охране города и крепости. Так началась моя служба на флоте.

Как-то поехал я в Петроград навестить мать, которую видел редко и которой вез буханку белого хлеба. Невиданная в то время роскошь! Ведь и черного хлеба давали тогда по четвертушке или полфунта, да еще к ржаной муке примешивали всякое. Мать работала в Смольном уборщицей в столовой и рассказала о привезенном хлебе своей заведующей. И вот обе женщины, знавшие о скудном питании не только народных комиссаров, но и самого Владимира Ильича Ленина, решили эту буханку отдать в столовую.

Когда буханка лежала на прилавке, в столовую вошел Владимир Ильич и сразу обратил на нее внимание. Он знал, что белому хлебу обычным путем появиться было неоткуда (весь белый хлеб, по его же распоряжению, поступал в больницы, госпитали и детям), и спросил:

— Откуда белый хлеб?

Ему рассказали, что из Кронштадта приехал сын уборщицы и привез свой паек матери, а та отдала хлеб в столовую.

В. И. Ленин попросил меня вызвать, и поздоровавшись, спросил:

— Это вы привезли хлеб?

— Я, — отвечаю.

— А откуда у вас белая мука?

Я объяснил, что когда наши корабли прибыли из Гельсингфорса в Кронштадт, то у нас оказалось немного белой муки, и командование распорядилось испечь и раздать матросам белый хлеб.

Немного подумав, Ильич распорядился отдать белый хлеб детям. Потом поинтересовался, какую службу несу в Кронштадте? Я ответил, что охраняем Петроград и крепость, охраняем порядок, выполняем задания штаба. Владимир Ильич на прощание крепко пожал мне руку и пожелал всяческих успехов.

После переезда правительства в Москву туда перебрались мать и все мои близкие. Младший брат Борис работал в приемной Ленина, сестра Полина — в канцелярии Совнаркома. Жили в Вознесенском монастыре в Кремле. Туда же вскоре, вернувшись с флота, перебрался и я. В Кремле познакомился с товарищем Половинкиным, служившим в охране В. И. Ленина. Попросил устроить на работу. Он обещал и уже на второй день сказал, чтобы я зашел в отдел кадров Наркоминдела. Получил назначение — пограничным комиссаром НКИД станции Белоостров.

На меня сразу свалились новые обязанности, о которых я не имел до сих пор ни малейшего понятия. Надо было контролировать деятельность таможни, принимать прибывавших через советско-финляндскую границу наших политэмигрантов, помогать в обмене военнопленными, не пропускать в нашу страну всякие контрреволюционные элементы.

Особенно большие хлопоты причиняли выезжавшие за границу. Это был разный народ, в основном ярые антисоветчики, авантюристы и спекулянты. Отбирали у них произведения искусства, драгоценности, валюту, которые те пытались вывозить за границу. У этих господ не было ни чести, ни совести. Лгали при таможенном досмотре, прятали ценности, обманывали в декларациях, составляемых при переезде границы. У одной иностранной артистки нашли несколько десятков золотых колец и драгоценных перстней, запеченных в булку, у другой — музейную картину под подкладкой пальто. А офицеры какой-то англо-американской миссии, направлявшейся с Кавказа, запрятали планы некоторых военных объектов под стельки ботинок.

Были мы тогда неопытны, доверчивы, и, конечно, многое не было обнаружено, немало народного добра уплыло за границу. Многое пришлось повидать на пропускном пункте Белоострова. Я как бы познал изнанку «буржуа», всю грязь и низость этих людей.

…Положение на советско-финляндской границе обострялось с каждым днем. В начале июня 1919 года один агрессивный акт белофиннов следовал за другим, финские войска кое-где даже вторглись на территорию Карелии (тогда Олонецкой губернии). С финляндской границы почти каждый день вели артобстрел то одного, то другого участка нашей территории; начались обстрелы Белоострова. Содержать пропускной пункт в таких условиях было невозможно, и он был закрыт. Я вернулся в НКИД, где получил назначение на работу дипкурьером.

В те времена дипкурьеры, как правило, ездили без сопровождающих. Это значило, что от почты нельзя было отойти ни на минуту. Возили не только почту, но и другие ценности.

Первые мои рейсы были на Украину. Во время наступления деникинских войск на Киев пришлось сопровождать ценности и архивы, эвакуировавшиеся из Киева.

Поезда почти не ходили, плыли на барже с маленьким пароходом по рекам. Было нас двое. Я и А. А. Машицкий, работавший тогда в представительстве НКИД в Киеве (потом он долгое время был секретарем партийной ячейки НКИД). Рейс был трудным, изобиловал довольно опасными приключениями, но закончился благополучно.

Приходилось возить почту в товарных холодных, неотапливаемых вагонах, на бронепоездах, на паровозах и просто доставлять пешком.

Осенью 1919 года после долгих и трудных переговоров было заключено соглашение между российским и польским обществами Красного Креста о взаимной передаче гражданских пленных. В Варшаве было учреждено представительство российского Красного Креста во главе с Юлианом Мархлевским, на которое возлагалось решение всех вопросов, касавшихся передачи пленных.

Представительство получило право посылки своей почты, применение шифра и гарантию польского правительства о полной неприкосновенности наших представителей. Такая гарантия была особенно необходима после злодеяния, учиненного в Польше в январе 1919 года над Делегатами Красного Креста, когда белополяки расстреляли четверых или пятерых представителей этой гуманной общественной организации.