Шел он, не глядя по сторонам. Ноги сами знали, куда идти, хотя он был здесь всего один только раз. Заблудиться он не боялся. Еще с того момента, когда он вышел с вокзала, его вели. Сперва почти незаметно, неощутимо, на самой дальней грани восприятия. Но по мере того, как он приближался к месту назначения, это проявлялось все явственнее. В голове словно разгоралась сигнальная лампочка, сперва чуть заметно, потом тускло, потом все ярче, ярче, пока здесь, в леске, не запылала полным накалом.

А когда он приблизился к заветной поляне, в голове светилась не лампочка — фонарь, прожектор, заливая светом все мысли, обнажая все нервы. Здесь! Здесь! Здесь! — вопило все его существо.

Почти здесь, исправил он себя. Почти.

Если при входе в лесок признаки бедствия были почти незаметны, а прогарины и пятна копоти скрыла сброшенная осенью листва, то ближе к центральной поляне они становились все явственнее. Уже не хрустели под башмаками листья, а при каждом шаге под подошвами хлюпал превращенный дождями в грязь и черную слякоть пепел. Здесь, вблизи поляны, все выгорело, все было мертво. Черная мертвая земля, черные мертвые деревья, тянущие к небу черные ветки, на которых еще летом не было листьев. Пылавший здесь летом пожар был нешуточным, он уничтожил все. Убил окружающий хилый лесок, обратил в прах заброшенную хижину на центральной поляне. И человека тоже убил.

Он чувствовал, что здесь погиб человек. Сгорел заживо. Дотла. Он знал, что вместе с ним погибло еще много людей, сгорели, правда, не дотла, но «получили ожоги, несовместимые с жизнью». В этом пожаре уцелели одни лишь головоломки в «дипломате». Потому что им помогли уцелеть. И с того дня они лежат и ждут… Не на самой поляне… немного не доходя, правее… в ложбинке между двух бугорков…

Он упал на колени и, не заботясь о чистоте брюк, принялся голыми руками разгребать на дне ложбинки пепел, в который превратилась земля. Он почему-то не озаботился принести с собой лопатку. Маленькая, саперная, была бы здесь в самый раз, она бы вошла в любую сумку и ничуть не обременила. Но он не подумал, и вот теперь приходилось копать голыми руками.

Головоломки лежат здесь, он знал это по той радости, что вспыхивала в нем при каждой мысли о них. Они спокойно пролежали здесь эти месяцы, они ждали и дождались. Он знал, что они здесь, потому что сам закопал их здесь, в этой самой ложбинке. Правда, тогда у него была лопатка, а теперь одни лишь исцарапанные ладони. Зато теперь не нужно было спешить. Куда спешить? Сейчас полдень, а электричка на Сибирск отправится лишь поздно вечером. Впереди уйма времени, а пальцы уже наткнулись на скрытый в земле «дипломат» из искусственной кожи…

Через несколько минут «дипломат» был извлечен на свет. К тому времени снег пошел гуще, хотя по-прежнему таял, едва коснувшись земли. Ветер тоже усилился, но уже не причинял ему неприятностей. Ему стало тепло. Тепло и уютно в голос осеннем лесу, на ветру и под снегом. Потому что он прижимал к груди «дипломат» и не думал о том, что пачкает куртку мокрой землей вперемешку с пеплом. Ему было хорошо.

Когда он покидал этот злополучный лесок, унося дипломат, омываемый волнами струящейся из него радости, и куртка и брюки, и ботинки его были абсолютно чисты, а кровоточащие царапины исчезли с совершенно чистых ладоней. Это был первый дар Головоломок…

Он вздрогнул, осознав, что чайник уже давно возмущенно свистит. Пора пить чай и приниматься за дело. Несколько дней назад он принялся за четвертую головоломку. Сколько на нее понадобиться времени, было совершенно непредсказуемо. На первую у него ушло десять месяцев. Со второй он справился за полтора, зато третья вогнала его в ступор, и он провозился с ней восемь с лишним месяцев — неоправданно много, учитывая развившиеся у него новые таланты. Так что было еще совершенно неясно, чего ждать от четвертой. А всего их в «дипломате» тридцать три. И он должен разгадать их все, должен пройти этот путь до конца. Потому что в конце ждет небывалая награда.

10 июня 1983 года

— Так-с, — сказал Олег, откидываясь на спинку кресла на колесиках и поднимая руки над головой. — Мы писали, мы писали, наши пальчики устали. Еще одна отработанная кандидатура — на помойку.

Ничего, разумеется, он не писал — не девятнадцатый век, — а долбил по клавиатуре пиш. машинки. Такой продвинутой машинки Серегин не только раньше не видел, но и не слышал о таких. У нее был большой экран, как у телевизора, на котором появлялся набиваемый текст, и этот текст можно было сколько угодно править и изменять, прежде чем машинка перенесет его на бумагу. Но на то и «Консультация», чтобы пользоваться всем самым передовым. Очень удобно и экономило массу труда, но Олег, который, в отличие от Серегина, печатал быстро, а потому эта работа ложилась на его ленивые плечи, все равно ворчал и старался отлынить.

Серегин поднял голову, отрываясь от очередной папки с кучей скучнейших бюрократических справок и заявлений. Они сидели в своем кабинете. Точнее, это был кабинет Вольфрама, но Серегину нравилось считать его общим, одним на всю группу. Собственно, группа состояла из них двоих и командира, лейтенанта Георгия Волкова. Волков, быстрее откликающийся на псевдоним Вольфрам, все время грозился то расширить группу, то провести в ней глобальную чистку, но шли дни, а никаких изменений в личном составе не происходило.

Бумагами же они занимались третий день подряд, после того, как закончили разработку Чудотворца Векшина, оказавшегося обыкновенным жуликом, негодяем и проходимцем, дурачившим и потом обирающим людей. Правда, проходимцем талантливым, его «чудеса» прямо хоть выставляй где-нибудь на международном симпозиуме научных достижений, но сути дела это не меняло. К искомым артефактам Векшин не имел никакого отношения, его знакомство с Лесником имело случайный и поверхностный характер. Короче говоря, тупик.

После этого Вольфрам усадил обоих своих подчиненных разбирать бумаги, которые чуть ли не тоннами доставлялись в его кабинет с назойливой регулярностью. Это были сводки из милицейских архивов и паспортных столов, справки, заявления и освидетельствования из больниц, моргов, домоуправлений, городского и районных исполкомов. Нужно было прочесать всю эту неподъемную груду и найти по бумагам людей, проживающих в славном городе Вирске, которые от двух лет до года назад резко изменили свой образ жизни. Включая расставание с нею при загадочных и невыясненных обстоятельствах.

Вирск, конечно, городишко небольшой, если не сказать, что просто маленький, но Серегин имел несчастье убедиться, что людей проживает в нем прорва. И еще убедился Серегин, что люди эти, именуемые на канцелярите «жальцами» и «гражданами», ведут удивительно стабильный образ жизни, не меняли его и менять не собираются. Школьный учитель Векшин, переквалифицировавшийся вдруг в Чудотворца и Великого Святого, был паршивой овцой в этом законопослушном стаде. И изучать все эти мелочи жизни было до одури скучно.

— Ничего мы тут не найдем, — продолжал Олег, продолжая потягивать, кривясь, затекшую спину. — Пустой номер. Одно из двух. Либо наш искомый объект вообще не менял образа жизни, уклада и привычек, а потому для нас неуловим, либо… — Он запнулся, не зная, как продолжить, потом закончил: — Либо одно из двух.

— А почему мы вообще считаем, что объект жил в Вирске? — задумчиво спросил Серегин.

— Да нет, приезжих мы тоже прорабатываем, — Олег хлопнул ладонью по стопе пухлых папок на своем столе. — И с тем же нулевым результатом.