Она замолчала и завороженным взглядом следила за красно-белой бумажкой с медальным профилем Ленина.
- Пустишь нас на час – десятка твоя, - деловитым тоном сказал я.
- Могу до утра пустить, - тут же пришла в себя Валентина.
Я подумал. Еще неизвестно, согласится ли Валентина номер один пойти со мной сюда, а мы уже торгуемся с Валентиной номер два относительно нашего «свадебного ложа».
- Давай так, - сказал я. – Я дам тебе двадцать пять, и мы уйдем, когда захотим. Может, через пару часов, а может утром. Пойдет?
-Пойдет, - торопливо сказала проводница. – А это, выпить чего-нибудь надо?
- Ты же говорила, у тебя нет.
- Ну, для хороших людей найдется, - хохотнула Валентина номер два. – Водку, шампанское?
- Шампанское, - решил я. – Ну и там шоколадку, яблочко.
- Тогда еще десятку. Итого с тебя тридцать пять, - подытожила проводница. – Через десять минут можете приходить. И это, солдат, деньги-то у тебя откуда? Уж не грабанул ли ты кого?
- Это дембельский аккорд, тетя, - важно сказал я. – Тебе не понять. Но заработал я их честно, ясно?
- Да ладно, ладно, – согласно закивала головой Валентина номер два. – Ты, главное, мое отдай.
- Отдам, - сказал я. – Как только приведу невесту, отдам.
8
Вернувшись в купе, я шепотом рассказал Валентине, что снял для нас двоих отдельное купе. Если она, конечно, не возражает…
И, с тревогой посмотрев в ее голубые смеющиеся глаза, задохнулся от радости: она согласна!
Тарбазан уже вовсю храпел, когда мы с Валентиной прошли друг за другом в конец вагона. Я поймал на себе лукавый взгляд Татьяны – она еще не спала, хотя уже тоже лежала на своей полке, натянув простыню до подбородка. И подмигнул ей. Татьяна беззвучно засмеялась и отвернулась к стенке.
Шел уже первый час ночи, практически весь вагон спал, отовсюду с полок свешивались ноги, руки, лишь кое-где все еще сидели в приглушенном свете бодрствующие пассажиры и негромко переговаривались. В проходе же вообще никого не было.
Проводница уже ждала нас. Она пропустила Валентину в купе первой, и та вошла в него, целомудренно потупив глаза.
-Там все на столике, как уговорились, - сказала мне вполголоса проводница, пытаясь подавить прорывающуюся глумливую улыбочку. – И это, вы там шибко не шумите, ладно?
Я молча вынул из кармана пачку денег, при виде которой у Валентины номер два глаза опять стали квадратными, и отслюнил ей четвертной и десятку.
-Ну, беспокойной вам ночи! – пряча деньги в карман своего фартука, сказала она. – Если чего вдруг понадобится, стуканешь, я туточки, через стенку, в служебном помещении.
- Ладно, ладно, стукану, - сказал я.
Затем подошел к двери купе проводницы, где сейчас меня ждала Валентина и, пытаясь усмирить колотящееся сердце, глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Но сердце продолжало грохотать, усиленно качая вскипевшую кровь.
Я пару раз стукнул согнутым указательным пальцем в дверь. И она тут же распахнулась. Валентина стояла передо мной с полотенцем, перекинутым через руку, с зубной щеткой и тюбиком пасты, зажатыми в другой руке.
- Побудь пока один, -сказала она. И, коснувшись своей упругой грудью моей – я как будто ожог получил, - вышла.
Она вернулась минут через пять, задвинула за собой дверь, щелкнула замком. Я к тому времени открыл бутылку «Советского шампанского», налил шипящего, исходящего лопающимися пузырьками вина в стаканы, разделил шоколадку «Аленку» на дольки, большущее красно-зеленое яблоко разломил руками пополам. И они, эти руки, предательски дрожали от охватившего меня возбуждения и нетерпения.
Валя села рядом со мной на застеленную проводницкую постель, я подал ей стакан, потянулся к ней своим.
- Ну, за что будем пить? – сказала она каким-то совсем другим, грудным голосом, от которого у меня перехватило дыхание. С Валей происходили удивительные перемены: глаза вон потемнели, превратились в глубокие-глубокие озерки, грудь стала подниматься и опускаться чаще. Неужели это все из-за меня, из-за предвкушения того, что сейчас должно произойти между нами?
- За тебя, - хриплым голосом сказал я.
- Тогда уж за нас, - предложила она.
- За нас! – эхом повторил я. Мы глухо звякнули сведенными стаканами и, не сговариваясь, осушили их до дна.
Валя взяла кусок шоколадки, аккуратно, как все она делала, откусила от него, как-то так пожевала, что губы ее перепачкались коричневой сладкой массой, и неожиданно сказала все тем же новым низким голосом:
- Ну, иди ко мне, мой мальчик!
И я, тут же бросив яблоко на стол, потянулся к ней, впился в ее сладкие губы, нетерпеливо зашарил руками по ее груди, по гладким упругим бедрам…
9
Не знаю, как мы не разломали эту несчастную полку в купе проводницы, которая, несомненно, все слышала в своем соседнем служебном помещении, как не пробили ногами тонкую стенку, разделяющую нас с соседним, пассажирским купе (думаю, что и там нас было хорошо слышно).
Кричать мы не могли, но когда в очередной раз взлетали на пик наслаждения, шипели и подвывали как настоящие звери. Валентина при этом еще старалась поцарапать меня или укусить.
В общем, происходило натуральное животное спаривание. Мы почти не разговаривали, а просто бесконечно поглощали друг друга. Делали это и лежа, и сидя, и стоя, когда она упиралась руками в столик, а я пристраивался сзади.
Поезд то несся с большой скоростью, бешено тараторя колесами, то замедлял ход и останавливался, пропуская какие-то более срочные составы, иногда за зашторенным окнами становилось светло – это были фонари каких-то станций. Мы же ничего этого не замечали, занятые друг другом.
Эта сладостная и изнуряющая мука закончилась только часа через три. Меня шатало, перед глазами плыли круги, а руки и ноги буквально тряслись. Я был полностью опустошен, при этом в организме чувствовалась такая легкость, что, казалось – откройся сейчас окно в купе, и меня тут же вытянет сквозняком наружу.
Похоже, что и у Валентины было такое же состояние. Когда я включил свет, она была вся растрепанная, с припухшими губами и темными кругами под глазами. Но выглядела вполне счастливой.
Весело болтая о всякой ерунде, мы допили шампанское и съели весь шоколад и яблоко (проснулся просто таки зверский аппетит), почему-то очень быстро окосели и… больше уже ничего не хотели, а только спать. Но здесь нам ночевать было бы тесно, да и проводница могла поднять с утра пораньше. Поэтому решили вернуться к себе.
Я, правда, попытался было еще разок напоследок овладеть Валентиной, и она была не прочь, однако категорически возражал мой небывало истощенный организм. Мы еще пообнимались- поцеловались, и я, распираемый тщеславием и гордостью за себя, спросил у Валентины:
- Скажи, а почему ты выбрала меня?
-Я? – округлила она глаза. – А разве это не ты положил на меня глаз и совратил бедную девушку?
Ну, я так я. А не пойдет ли совращенная мной бедная девушка за меня замуж?
Валя засмеялась и потрепала меня по еще влажным взъерошенным волосам:
- Ты сначала дома объявись, родителям свои покажись, мальчишка!
- А можно, я тебе напишу?
И тогда она назвала свой адрес, который я потом и записал на внутренней стороне крышки дембельского альбома.
Мы оделись и вышли из купе проводницы. Сама она как будто только и ждала этого, вышла из служебного помещения, погрозила нам пальцем и скрылась в купе, с треском захлопнув за собой дверь.
Стараясь не шуметь, мы заняли полки в своем отделении вагона. Я свесил голову и прошептал Валентине:
- Спокойной ночи!
Она помахала мне ладошкой, и я откинул голову на подушку и почти тут же провалился в сон.
10
Собственно, на этом мой несколько подзатянувшийся – я уже сам это чувствую, - рассказ нужно заканчивать. Потому что больше ничего между мной и Валентиной не было. Когда я проснулся ближе к обеду - все попытки Тарбазана разбудить меня раньше были безуспешны, - то увидел Валентину, чинно сидящей у окна. На мое сердечное приветствие она ответила почти равнодушным кивком головы.