А мы тем временем усиливали оборону архипелага, сооружали новые укрепления.

В начале августа на остров Саарема перебазировалась авиагруппа под командованием полковника Е. Н. Преображенского. В то время фашистская печать и радио, передавая сводки с фронта, убеждали население, что советская авиация якобы уничтожена и потому опасности нападения на германские города с воздуха не существует. Этот самообман дорого обошелся гитлеровцам. Посчитав желаемое за действительность, они приблизительно до середины августа не затемняли города.

И вдруг в глубоком тылу Германии стали рваться по ночам бомбы. Запылали пожары на военных объектах Берлина, Гамбурга, Штеттина. Вначале фашистское командование отнесло эти внезапные воздушные нападения на счет английских ВВС, но вскоре дозналось до истины и отдало приказ разыскать аэродромы, где базируются советские бомбардировщики. Подозрение прежде всего пало на Моонзундский архипелаг, и в первую очередь на остров Саарема. Отсюда ближе всего до Германии.

На Саарему зачастили воздушные разведчики, но обнаружить место базирования наших бомбардировщиков им не удалось. Самолеты были хорошо замаскированы в лесу. Тогда гитлеровцы привлекли на помощь местных фашистских молодчиков из кайцелитов и измайлитов, заслали на остров своих лазутчиков.

Генерал Елисеев распорядился, чтобы я взял под особый контроль район, где стояли дальние бомбардировщики Преображенского. В первые дни ничего подозрительного вблизи аэродрома замечено не было.

Но однажды ночью, когда я только улегся спать, вернувшись из поездки на материк, ко мне явился посланец от Охтинского. За день я чертовски устал и заснул мгновенно. Очнулся оттого, что посыльный сильно тряс меня за плечи, приговаривая:

— Товарищ старший политрук! Товарищ старший политрук!

Я с трудом открыл тяжелые веки.

— Вас вызывают в штаб. Срочно.

Сон как рукой сняло. Быстро ополоснулся под краном и поехал, гадая, зачем так спешно понадобился. По дороге машинально отметил, что на улицах Курессаре сильно пахнет гарью.

— Ну и здоров же ты спать, — встретил меня Охтинский. — Телефон оборвали, звонили тебе. Немцы минут тридцать порт бомбили, пожары были, а ты спишь. Смотри «гостей» проморгаешь.

— Каких гостей? — не понял я. — Кто-нибудь с Большой земли летит к нам?

— С Большой, да только не нашей. Грядунов передал о появлении в районе аэродрома кайцелитов. Бери своих людей и немедленно выезжай.

Сборы заняли немного времени. Отряд погрузился на автомашины, и через час мы уже начали прочесывать лес в окрестностях аэродрома.

Истребители на добрую половину были новичками, еще не нюхавшими пороху. Держались они неуверенно, при каждом шорохе вздрагивали, тревожно оглядывались по сторонам. Я старался быть поближе к ним.

Ночью в лесу непривычному человеку вообще жутковато, а тут война… Каждую секунду жди выстрела из засады. В открытом бою куда спокойнее, это я знаю по себе. Прошел хорошую школу еще в гражданскую войну, когда вот таким же, как эти ребята, необстрелянным юнцом вылавливал по лесам разномастных бандитов.

Лунный свет, пробиваясь сквозь кроны деревьев, размытыми пятнами ложился на землю, заваленную опавшей хвоей и сушняком. Трещало под ногами, шуршали раздвигаемые кусты. Я внимательно следил за бойцами. Рядом со мной молодой красноармеец. Это Петухов, гармонист отряда. Владеет он инструментом хорошо, но нервами своими неважно. Чувствую это по его напряженной походке, ссутилившейся спине, резким движениям головы, когда он поворачивает ее на какой-нибудь звук.

На всякий случай держусь невдалеке от него. В такой напряженной обстановке и один человек может вызвать панику. Петухов — колхозник, призван в армию перед самой войной. Паренек впечатлительный, очень любит природу, пописывает стихи, все больше лирические. Когда выдался подходящий момент, я попросил прочитать что-нибудь. Согласился. Вирши так себе, ни два ни полтора. Из деликатности похвалил. Петухов учуял в моих словах неискренность, обиделся и смолк.

Петунин, земляк Петухова, тракторист из того же колхоза, сказал без лукавства:

— Стихотворец он, товарищ старший политрук, действительно неважный, зато гармонист замечательный. Мехи его гармошки как живая душа. В колхозе по нему все девки сохнут. Ни по одному парню так не печалились, как по Сережке, когда его в армию провожали.

— Наверное, невесту дома оставил? — поинтересовался я.

— Не-е, это вот он, Петунин…

В этот момент тишину ночи разорвала автоматная очередь. Перекатами понеслось по темному лесу эхо. Петухов рванулся было в сторону. Я окликнул его:

— От пули в кусты не спрячешься.

— С непривычки… — смущенно проговорил гармонист.

— Ничего, обвыкнешь, со многими случается такое.

Из-за дерева выскочил красноармеец:

— Где старший политрук?

Я шагнул вперед.

— Товарищ старший политрук, старший лейтенант Грядунов просит вас обойти кайцелитов с фланга.

Снова прогремели выстрелы, не наши — вражеские. В ответ раздался сухой треск винтовок. Началась перестрелка. Где-то впереди раздался возглас:

— Бей гадов!

— Передайте Грядунову, пусть сковывает бандитов огнем, а мы пойдем в обход.

Бой длился недолго. Кайцелитов загнали в небольшую ложбинку, окружили и вынудили сложить оружие.

— Допросите их, Куйст, — приказал я, — неспроста они оказались в районе аэродрома.

Пленные сперва отмалчивались.

— Что ж, — сказал Куйст, — видимо, проку от вас никакого, зря брали живьем. Остается одно — пустить в расход.

Предатели заволновались. В середине толпы возник какой-то шум. Кто-то порывался выйти, но его держали. Мы с Куйстом обменялись понимающими взглядами.

В конце концов кайцелиты развязали языки и сообщили, что в районе аэродрома должен быть сброшен немецкий парашютист с рацией. Их задача состояла в том, чтобы в случае надобности помочь лазутчику скрыться. Больше они ничего не знали.

Остаток ночи прошел без происшествий. Днем я тщательно осмотрел местность, расставил людей.

К вечеру, когда солнце застряло в верхушках сосен и на стволах запылал бронзовый пожар, из-за леса неслышно вынырнул вражеский самолет. Он планировал с выключенным мотором. Через несколько секунд от него что-то отделилось. Метрах в двухстах от земли в небе распустился парашют. Гитлеровец опустился километрах в двух от аэродрома. На поимку его я отрядил группу бойцов во главе со старшиной В. Зотовым.

— Смотри, — предупредил его Грядунов, — пока доберетесь до места приземления фрица, стемнеет. Берите его без промедления, иначе уйдет.

— Не беспокойтесь, товарищ старший лейтенант, — ответил старшина, — я шахтер, глаза у меня привычные к сумеркам. Никуда не денется.

Парашютиста доставили часа через два. Он недолго запирался. Сознался, что радист и идет на связь с агентом, который должен передать ему сведения о местах базирования советских бомбардировщиков и указать расположение склада с горючим.

— Когда состоится встреча? — спросил я.

Немец пожал плечами и что-то сказал.

— Не знает, — перевел Куйст, — ему велено ждать.

— Где?

Гитлеровец попросил отобранную у него карту и указал координаты.

Минули сутки, связной не появлялся. На всякий случай я решил предупредить Преображенского и днем отправился к нему. Подходя к командному пункту, в густой тени деревьев увидел группу авиаторов. Среди них был и полковник Преображенский. С ним беседовал невысокий худощавый человек в генеральской форме — показывал на карте, разостланной прямо на траве, какие-то пункты.

«Кто бы это мог быть?» — подумал я.

На архипелаге до сих пор был только один генерал, Елисеев.

Минут через двадцать полковник Преображенский освободился.

— Начальство прилетело, — пояснил он, — генерал-лейтенант Жаворонков. А вон тот, что рядом с ним, — Владимир Коккинаки.

— Насчет полетов на Берлин? — полюбопытствовал я.

— Да.

— О Москве не рассказывали? Как там?..

— Спокойно. Немцы пытаются бомбить столицу, но безуспешно. Лишь изредка прорываются отдельные самолеты. ПВО работает надежно. О ночном таране Виктора Талалихина слышали?