В действительности же здесь была своя специфика, и такой подход к оценке действий войск являлся не вполне справедливым. Нашим войскам стоило большого труда пройти эти восемь километров через плотные боевые порядки противника по сильноукреплённой местности, с густой сетью населенных пунктов. Это была хорошая, боевая, заслуживавшая одобрения работа.
Конечно я, как командующий фронтом, был недоволен тем, что пройдено меньше, чем предполагалось, однако в душе понимал: при таких относительно незначительных темпах продвижения люди отдали все, что было в их силах. Не хотелось даже упрекать Дмитрия Николаевича Гусева, одного из опытнейших и образованнейших командармов, допустившего в начале операции невольный просчет.
Рано утром, когда передовые батальоны 21-й армии начали атаку и, быстро преодолев первую траншею, на ряде участков уже ворвались во вторую, Гусеву показалось, что можно сократить наполовину интенсивность артиллерийского огня. У него создалось впечатление: и при минимальном артиллерийском сопровождении гитлеровцы будут сбиты с занимаемых ими позиций. Командарм решил сэкономить боеприпасы, с которыми у нас все ещё было туго. Он рассчитывал использовать их с большей эффективностью на последующих этапах наступления.
Справедливости ради надо сказать, что для такого решения у командарма были основания. В первый период решение казалось правильным не только ему, но и мне.
Ведь войска 21-й армии довольно легко овладевали вражескими позициями. Но прошло некоторое время, и наступление начало замедляться. Выяснилось, что наша артиллерия подавила далеко не все огневые точки противника, в особенности противотанковые. Многие из них вообще оказались для нас неожиданностью: закопанные танки, самоходки и противотанковые орудия, спрятанные в населенных пунктах. Их было трудно зафиксировать с воздуха, а наземная войсковая разведка за короткий срок подготовки к операции не сумела выявить во всех подробностях систему вражеского огня.
А тут ещё эта попытка сэкономить боеприпасы! За неё мы поплатились не только утратой темпа наступления, но и излишними потерями материальной части
4-й гвардейской танковой армии, взаимодействовавшей с армией Гусева.
Подобные невольные, поначалу отнюдь не очевидные, просчеты на войне случаются время от времени даже с очень опытными военачальниками, обладающими тонким пониманием обстановки и большим боевым опытом. А Дмитрия Николаевича Гусева я всегда считал именно таким военачальником. И коль скоро здесь зашла речь о частной его ошибке, мне хочется хотя бы коротко охарактеризовать в целом личность и деятельность этого незаурядного советского генерала.
Гусев прибыл к нам с Ленинградского фронта. Там он успешно воевал в роли начальника штаба фронта и командовал 21-й армией. У нас, на 1-м Украинском фронте, он начал свою боевую деятельность с Висло-Одерской операции. Его армия очистила от врага всю северную часть Силезского промышленного района. Гусев действовал при этом образцово, очень организованно, умело, приняв близко к сердцу требование сохранить Силезский промышленный район от разрушения.
С такой же основательностью и упорством Гусев действовал и во время Верхне-Силезской операции. Опираясь на свой хорошо подготовленный и сработавшийся штаб, он отлично организовал управление боевыми действиями армии сверху донизу.
По своему характеру это был человек и активный, и неторопливый одновременно, отличался рассудительностью и твердостью, умел трезво взвешивать обстановку в целом, но и не выпускал из поля зрения те особенные, неповторимые частности, которые существенны для той или иной операции или боя. Очень ценил мнение ближайших своих соратников, в особенности члена Военного совета армии Василия Павловича Мжаванадзе.
Я не раз наведывался в 21-ю армию, и мне всегда было приятно наблюдать дружную, сплоченную работу Военного совета этой армии.
Добрые отношения установились у Дмитрия Николаевича с командирами корпусов и дивизий. Вместе с ними он прошёл длинную боевую дорогу, в каждом был уверен и всегда мог рассчитывать на безусловное выполнение не только буквы, но и духа любого своего приказа.
Не лишне добавить, что этот дружный, сплоченный коллектив, прибыв к нам на фронт, попал в совершенно непривычную для него обстановку. Она отличалась от обстановки Ленинградского фронта неизмеримо большим оперативным простором, широтой и глубиной операции, маневренностью. Но командарм 21, а вместе с ним и подчиненные ему войска очень быстро освоились со всем этим и оказались на высоте положения.
С самого начала нашего знакомства Дмитрий Николаевич пробудил во мне глубокие симпатии. Я и по сей день храню о нем самую светлую память.
Но возвращаюсь к рассказу о первом дне Верхне-Силезской операции.
Наши танкисты понесли тогда серьёзные потери не только на северном участке прорыва, но и на южном. Действовавшие вместе с 59-й и 60-й армиями 7-й мехкорпус и 31-й танковый корпус, продвинувшись на десять километров, потеряли: один — четверть, а другой — треть своих танков. Причина была та же, что и на севере, — недостаточная разведка, а в результате — недостаточно мощная обработка артиллерией противотанковой обороны противника. Потери в танках в первый день превзошли наши ожидания, хотя мы и предполагали, что они будут значительными.
Замысел операции сводился к тому, чтобы обе наши группировки, окружавшие немцев, как можно быстрее соединились и загнали в котел пять немецко-фашистских дивизий, сидевших на оппельнском выступе.
Делая ставку на стремительность соединения обеих группировок, я принял решение пустить танковые войска одновременно с наступающей пехотой.
Не являлось ли это тоже своего рода просчетом? Убежден, что нет. Если бы мы в данном случае пустили вперёд одну пехоту, темпы наступления оказались бы ещё более медленными, а наши и без того уже сильно поредевшие стрелковые дивизии понесли бы гораздо большие потери. Не говоря даже о чисто моральной ответственности командующего за излишние людские жертвы, я не имел тогда права идти на риск и по чисто деловым соображениям — в предвидении такой крупной и ответственной операции, как Берлинская.
Да и вообще мне представляется, что в сорок пятом году было недопустимо, в принципе, бросать в наступление пехоту без танков. Это явилось бы шагом назад. К этому времени мы уже привыкли, что современное наступление организуется при самом тесном взаимодействии всех родов войск, причем танкам отводилась на поле боя ведущая роль.
Командующему нередко приходится, даже предвидя трудности, неизбежно идти навстречу им. Ум работает не над тем, как уклониться от этих трудностей, а над тем, как наилучшим образом преодолеть их, не подчиниться им, а подчинить их себе. Иначе на войне нельзя.
То, что наши танкисты понесли значительные потери в первый день Верхне-Силезской операции, было горько, но неизбежно. Это диктовалось острейшей необходимостью. В сложившихся условиях без танков мы бы вообще не продвинулись ни на шаг.
Анализируя причины, повлекшие тогда за собой повышенную уязвимость наших танковых соединений, не следует забывать, что именно в Верхней Силезии нам впервые за всю войну довелось встретиться с густым насыщением обороны противника фаустпатронами, методы борьбы с которыми были ещё недостаточно отработаны.
Положение ухудшалось весенней распутицей. Она вынуждала танкистов воевать вдоль дорог и за дороги, прорываться сквозь населенные пункты. А именно там из-за домов и укрытий легче всего было действовать фаустникам.
Так или иначе, хотя и с большими трудностями, в первый день операции прорыв осуществился. Учитывая, что нам ни в коем случае нельзя затягивать дело с окружением оппельнской группировки, я потребовал от командармов не прекращать наступление и ночью.
В ночь на 16 марта были введены в бой вторые эшелоны полков и дивизий. Надо сказать, что мы заранее предвидели такую возможность и подготовили для ночных действий в каждой дивизии по одному усиленному батальону.