Томми и я решили сопродюсировать альбом с парнем по имени Скотт Хамфри (Scott Humphrey) у него дома, который делал кое-какую техническую работу с Бобом Роком на «Feelgood». В чем мы нуждались, так это в ком-то, кто мог бы сказать нам, что мы дурачим самих себя, пытаясь записать какой-то электро-гранжевый альбом с Кораби. Но Скотт Хамфри не был этим “кем-то”. Инженер, очень хорошо разбирающийся в программе для компьютерной студии под названием «Pro-Tools», Хамфри никогда прежде не продюсировал группу. Он усаживал меня и говорил, “Ты написал все великие песни «Motley Crue». Мне не нужен Томми, пишущий песни. Он думает, что он может писать, но всё, что он делает — всю неделю слушает кого-то, а потом копирует их. Его тексты не имеют ничего общего с тем, что называется «Motley Crue»”.

Затем Скотт оттаскивал Томми в сторонку и шептал ему на ухо: “Никки устарел. Он всё ещё цепляется за 80-ые. Тебе нужно самому писать песни. Тебе необходимо использовать барабанные сэмплы и техно-бит и делать более современную музыку. Ты же видишь, что происходит”.

Он был абсолютно не способен иметь дело с двумя такими гигантскими эго, как Томми и я. Кто находился в комнате, тому он и целовал задницу. За исключением Мика, у которого не было никакого эго. Скотт начал убеждать нас в том, что Мик — плохой гитарист. Когда Мик покидал студию, Скотт утягивал меня в сторону и заставлять сыграть что-нибудь на гитаре. Затем он делал из этого сэмпл, пропускал его через какие-то шумовые фильтры и заменял им партию, сыгранную Миком. Так, впервые за нашу карьеру, мы начали настраиваться против Мика, думая, что он фактически тот, кто сдерживает нас, потому что считает, что блюз и классический рок это единственные жанры музыки, которые имеют значение.

Довольно скоро «Motley Crue» превратились в дикое шизофреническое животное, настолько уродливое, что это звучало так, будто «Beatles» смикшировали со всеми этими пятыми и третьими гармониками «Alice in Chains». Мы понятия не имели, что мы делаем. Я предполагаю, что именно поэтому мы решили назвать наш девятый альбом «Personality #9» («Индивидуальность № 9»). (Хотя позднее гонзо-писатель Хантер С. Томпсон вдохновил нас на то, чтобы изменить его на «Generation Swine» [ «Поколение свиней»]).

Со временем, мы перебрались в мой драгдилерский особняк. Мы установили барабаны в моем кабинете с дубовыми стенами, микшерский пульт в ванной, а маршальские стэки вдоль коридоров, отделанных мрамором, в то время как трое моих детей терроризировали нас, а Брэнди кричала на меня с регулярностью будильника в противосонном режиме. Я постоянно выключал её, но десять минут спустя она снова ревела мне на ухо.

Тем временем мы с Томми продолжали работать в двух совершенно разных направлениях; Мику промывали мозги, чтобы он поверил, что нет ничего, чем бы он мог посодействовать группе; а на Кораби все смотрели так, будто он был преступником, который украл все наши достижения. Каждый день мы вымещали на нём всё наше неудовольствие: мы говорили ему, что он должен обрезать свои волосы или что он должен петь в совершенно другом стиле. И каждую неделю мы меняли своё мнение обо всём. Мы слишком с большими усилиями пытались сделать великий альбом, но мы понятия не имели, в чём именно должно состоять его величие, потому что мы слишком боялись быть самими собой.

Наконец, однажды, Кораби сказал нам, что с него довольно. “Я не певец”, пожаловался он. “Я — гитарист. Я больше не могу этого делать”.

Так что теперь у нас было два гитариста и ни одного певца. Мы были абсолютно перевёрнуты с ног на голову. И именно в этот момент Ковач, который всё это время тихо скрывался где-то на заднем плане, неожиданно сообщил нам новость.

Глава 6. Томми

«Четыре с половиной года разлуки пришли к стремительному и выгодному окончанию, хотя и не к всеобщей радости»

Я был категорически против встречи с Винсом, когда Ковач поднял эту тему. Также и Никки, этот маленький панк, который отправился на встречу в футболке, на которой большими грёбаными буквами было написано “Джон”.

Но адвокаты и менеджеры обманули нас, сказав, что если мы встретимся с Винсом, то он прекратит судебный процесс против нас. Они устроили тайную встречу в номере гостиницы «Хайатт» у автострады  405. Никки и я вошли в сопровождении двух толстозадых адвокатов и обнаружили Винса, развалившегося в кресле, с его менеджером и двумя другими адвокатами. Это было похоже на грёбаный бракоразводный процесс с миллионером или что-то вроде этого. В их планы входило не только то, чтобы Винс отозвал свой иск в суде, но и чтобы мы вместе начали делать альбом и снова стали одной группой. Все эти скользкие грёбаные людишки хотели получить свои деньги, и им было абсолютно насрать на нас и на наше счастье. Это выглядело примерно так: «Motley» плюс Винс — равняется деньги; «Motley» минус Винс — не равняется деньги.

С тех пор, как я видел Винса в последний раз, он стал таким толстым, что был похож на комедийную актрису Розин Барр или типа того. Его голова была размером с воздушный шар, а складки жира выступали поверх его наручных часов. Он был одет в синие слаксы и рубашку с коротким рукавом, заправленную в штаны, а его кожа была странного тёмно-жёлто-коричневого цвета, что, возможно, было вызвано сочетанием проблем с печенью из-за алкоголя и загара от постоянного пребывания на Гавайях. Было около четырёх часов дня, и я был готов поклясться своими, бля, сосками, что он был пьян. Я думаю, что на самом деле он тоже не хотел нас видеть, но он фактически был сломлен смертью своей дочери, тем, что он покинул «Уорнер Бразерс», распадом его сольной группы, его разводом и миллионами долларов, которые он должен был выплатить за свой дом в Сими Вэлли после того, как Шариз буквально развалила его на куски.

“Я не хочу иметь никаких дел с этим парнем”, прошептал мне Никки. “Если хочешь знать что такое омерзение, то достаточно взглянуть на него”.

Мы с Никки пытались быть милыми. Я сказал что-то вроде, “Хорошо, что мы, наконец, видим тебя снова, чувак”, хотя я вовсе так не думал. И, когда он причмокнул[92], как это может только Винс, и сказал фальшивое, что-то вроде, “Не сомневаюсь, что так оно и есть, дружище”, нам с Никки снесло крышу.

“Пошёл ты…, мы уходим”, сказал Никки и схватил меня за руку. Все эти грёбаные адвокаты вдруг протянули к нам своими сальные ручонки, словно мы были чеками на миллион долларов, отправлявшиеся в печь для сжигания мусора. “Нет!” завопили они. “Потребуется много времени, чтобы объединить вас, парни”.

“Я ухожу”, огрызнулся на них Никки. “Мне не нужен этот жирный кусок дерьма, который похож на какого-то отщепенца из флоридского приюта для пенсионеров”.

Двое адвокатов схватили Никки и увели его в другую комнату, чтобы успокоить, в то время как двое других успокаивали Винса. Было похоже, будто мы марионетки, которые каким-то образом взбунтовались и начали думать самостоятельно. Они хотели, чтобы мы были послушными куклами и позволяли им дёргать нас за нужные ниточки.

“Если Никки скажет ещё хоть слово, я дам ему в морду”, кипел Винс в гневе.

Никто из нас так и не извинился, даже после того, как мы ещё два часа потом мололи всякую чепуху. Мы сказали Винсу, что у нас есть альбом, который почти готов, но у нас нет вокалиста. Наши менеджеры, Ковач с нашей стороны и Берт Стейн со стороны Винса, продолжали подталкивать нас всё ближе и ближе к тому, что нам необходимо работать вместе, их совместное слюноотделение увеличивалось по мере того, как они всё больше понимали, что их дойная корова сможет снова давать охеренно сколько молока.

К концу встречи я начал успокаиваться и даже соглашаться с этой идеей: когда группа, которая была вместе в течение пятнадцати лет, заменяет свой главный элемент, у некоторых от этого может поехать крыша. Раньше в интервью я всегда говорил, что, если кто-либо из нас покинет группу, то мы просто развалимся, потому что это уже не будут «Motley Crue». Поэтому я понял, почему это было необходимо, хотя в душе я был доволен тем, куда мы двигались с Джоном.