Нельзя сказать, чтобы его высочество был совсем уж святым. Будучи молодым и здоровым, уже не мальчиком, а мужчиной, он позволял себе многое – но лишь с теми, кто по положению своему не мог претендовать ни на что большее. Ходили слухи, что при дворце обретаются девицы, специально для этой цели подобранные королем в свиту. Ни одна из фрейлин не могла похвастаться его вниманием – именно таким вниманием. Поклоны, комплименты, прогулки и танцы – но не более. К частым признаниям и посланиям девушек принц относился как к щебету птиц за окном – и даже не потому, что не верил им. Верил, наверное, как не верить… Но ответить взаимностью смог бы лишь, когда в душе родилось большое чувство. А пока нет его – будут лишь внешние знаки внимания. Для серьезных и откровенных бесед у него есть сестра… и кому-то нужно будет очень постараться, чтобы занять ее место.

После первой своей полудетской влюбленности в отцовскую горничную в четырнадцать лет Патрик не мог назвать ни одного имени, которое заставило бы его трепетать и не спать ночами. Короткие, мимолетные увлечения – и ничего большее. А потом появилась – она… ее высочество принцесса Эвелина; даже брак в интересах государства может обернуться счастьем, если в глазах избранницы видишь улыбку и тепло.

Патрик понимал, конечно, что положение накладывает на него определенные обязательства. Династические браки не всегда бывают удачными; и трижды счастлив будет тот правитель, кому повезет найти в предназначенной ему невесте – друга, любимую, единственную. И когда год назад, во время визита в Залесье черноволосая девушка взглянула на него серьезно и слегка надменно, он и не заметил одобрительной улыбки на лице отца. Просто понял, что перед ним стоит его счастье. А то, что ее высочество Эвелина Залесская – выгодная партия, узнал уже потом. Судьба оказалась благосклонна к ним – это ли не чудо? И пусть помолвка станет возможной лишь после совершеннолетия, пусть видеться часто им не удастся – неважно. Полная достоинства, даже чуть высокомерная Эвелина смотрела на него иначе, чем на других, и в глазах ее вспыхивали искорки…

А он боялся даже коснуться ее руки; он, легко и непринужденно выдававший девушкам комплименты и стихи, не мог даже признаться, что влюблен; он дышать на нее не смел, и если бы только она захотела – достал бы, наверное, луну с неба. Чего же еще желать от жизни?

За целый год - время то тянулось томительными минутами без нее, то летело часами, когда выпадало счастье быть рядом, дышать одним воздухом, говорить с ней – Патрик и Эвелина виделись едва ли несколько раз. Впрочем, какая разница – ведь у них будет еще время узнать друг друга… после свадьбы весь мир будет принадлежать только им двоим…

Исчерканные горячими любовными признаниями в стихах листки, безжалостно скомканные и выброшенные в корзину, подбирали украдкой горничные. Сколько молодых оболтусов посвящало их потом своим любимым, никто не считал.

Жизнь кружилась на кончике пера и на острие клинка, летела бок о бок с горячим конем на охоте, сверкала и искрилась брызгами вина на летнем закате. Скоро, совсем скоро он будет счастлив.

Где было Патрику заметить другие глаза, устремленные на него с тоской и отчаянной надеждой…

* * *

Королевские фрейлины совсем не обязаны были находиться при особах Ее Величества и ее высочества безвылазно. Девушки, имеющие родственников или родителей в столице, имели право на ночь покинуть дворец. Вот только пользоваться такой возможностью фрейлины из свиты принцессы Изабель не спешили.

В самом деле, куда как интереснее до рассвета болтать и смеяться в просторной спальне, чем выслушивать скучные нравоучения бабушек или тетушек. Весело ли – чинно вышивать вечерами, как подобает приличной девице из хорошей семьи, в то время как там – смех, прогулки верхом, флирт или балы. Кому захочется коротать вечера в обществе родителей, если семнадцать лет, летние долгие закаты, прогулки парами; и пусть строгий дворцовый этикет не допускает откровенных слов, но откровенные взгляды в уставе не упомянуты, а значит – разрешены. Грудной, заливистый смех, галантные комплименты и букеты уж всяко лучше, чем одинокие вечера в своей спальне или возня с детьми, пусть даже горячо любимыми племянниками.

Случалось, Вета уставала от суеты и многолюдья придворной жизни. Дворцовые правила требовали, чтобы фрейлины находились при августейших особах с раннего утра и до позднего вечера, а балы во дворце заканчивались далеко за полночь. Денежного довольствия девушкам не полагалось, и тем, кто не имел в столице родных, приходилось порой нелегко. Наряды, ароматическая вода и украшения требуют средств, а среди фрейлин были как очень богатые, так и откровенно бедные. Слава Богу, Вета не относилась ко вторым. Но и к категории первых ее причислить можно было с большой натяжкой.

Отец Веты - обер-камергер Карел Радич - был человеком строгим и бескомпромиссным. Злые языки поговаривали, что из-за этой прямолинейности и не задалась его когда-то стремительно начинавшаяся карьера. Графу повезло хотя бы в том, что у него не было вороха дочерей на выданье, как у того же виконта Дейка. Но у него был сын. И в этом, как говорили те же злые языки, графу не повезло вдвойне.

Брата Йозефа Вета помнила не так чтобы очень хорошо. Старше ее на семь лет, Йозеф уехал в кадетский корпус, когда Вета была еще совсем маленькой. И потом приезжал домой лишь на недолгое время отпуска, и она не успевала привыкнуть к выходкам долговязого и язвительного мальчишки, который шутки ради мог дернуть за косу, подкинуть в карман лягушку, толкнуть в грязь. Йозеф рос на удивление злым и скрытным; мог нагрубить исподтишка – и обернуть дело так, что виноватой оказывалась сестра; мог орать на дворню и раздавать затрещины – а в присутствии матери, всегда безукоризненно вежливой со слугами, выглядеть воспитанным и добрым; мог втихомолку нашептывать гадости, улыбаясь при этом очаровательной улыбкой. Прямолинейная - в отца - Вета такого понять и принять не могла, и отношения ее с братом были далеки от идеальных.

Потом она уехала – и семь долгих лет сама видела родных лишь два месяца в году. А когда, закончив пансион, вернулась в столицу, Йозефа уже не застала.

Отец говорил о причинах отъезда старшего сына неохотно. Потом, окольными путями, Вета выяснила у матери: Йозеф, будучи сильно пьян, с двумя дружками ввязался в драку с королевскими гвардейцами. Молодой Радич и до этой истории не показывал себя образцом воспитанности. Дуэли, карты, вино – развеселая компания не стеснялась в развлечениях. Могли и рога наставить какому-нибудь мещанину; да и мелкие дворяне, имеющие молодых жен, поносили знатных балбесов про себя и в открытую. В тот раз то ли какому-то из них надоели собственные ветвистые рога, то ли карты так легли, но графу Радичу стоило больших трудов спасти сына от неприятностей. Он отправил беспутного отпрыска из столицы – от греха подальше. Впрочем, от греха-то как раз не получилось – Йозеф и в провинции ухитрялся найти себе развлечение. Читая письма сына, Карел вполголоса ругался; все они были на один манер: проигрался в карты, прошу денег.

Не сказать, что граф чувствовал себя стесненным в средствах, но и назвать семью Радичей богатой тоже было нельзя. Вете не приходилось краснеть перед другими девушками за свои немодные, перешитые платья, как Анне Лувье, или прятаться, стыдясь поношенных туфель. Но когда улыбающаяся, ослепительно хорошенькая Маргарита Этескье вплывала в комнату в новом платье - каком-нибудь этаком, сплошь изукрашенном заграничным кружевом, или демонстрировала усыпанные изумрудами колье и серьги, объясняя, что «так сейчас носят» - Вете оставалось лишь вздыхать.

Тем не менее, обделенной себя фрейлина Радич не чувствовала – по крайней мере, в части нарядов и родительского внимания. Милена и Карел, словно стыдясь непутевого сына, старались как можно внимательнее относиться к воспитанию дочери. Граф держал дочь в строгости, но любовь отца Вета чувствовала и по-своему ценила. И видела, как скучает по ней мать, когда она надолго задерживается во дворце.