— Вот это да… — зачарованно пробормотала девочка.

Уже не в первый раз она вызывает мощную грозу. Но нынешняя была прямо чудовищной! Ветер, как отражение кипящей в ней ярости, сметал все на своем пути: урны с грохотом падали и катились по тротуару, с домов слетала черепица и разбивалась о землю, а телевизионные антенны, вырванные могучим порывом ветра, ложились на крыши домов.

Стоя перед разбитым окном, Окса зачарованно наблюдала за разгулом стихии. И тут ветер неожиданно сменил направление.

Вместо того, чтобы метаться по Бигтоу-сквер, он обрушил всю свою мощь на немало удивленную этим Юную Лучезарную. От ледяного прикосновения ветра пламя гнева внутри нее вспыхнуло с новой силой. Она видела, как на нее наплывают чернильные облака, заволакивают ее зрение темной вуалью. А внутри Оксы шла яростная схватка между ветром и пламенем.

И тогда из глубины ее души вырвался крик. Оксе казалось, что она вот-вот потеряет сознание, и она изо всех сил вцепилась в усыпанный осколками стекла подоконник, в кровь раня руки. А потом рухнула на пол в глубоком обмороке.

Первым, что она увидела, открыв глаза, было лицо Тугдуала. Юноша смотрел на нее со смесью тревоги и восхищения.

— Сдается мне, лучше тебя не бесить… — пробормотал он, слегка улыбаясь.

Окса поморщилась. Все тело у нее ломило, будто она несколько часов таскала тяжести.

Девочка быстро взглянула в окно. Небо было голубым, солнце ярким, все казалось… нормальным.

— Я думала, наступил конец света! — буркнула она, садясь.

— Ну, скажем так: что-то близкое… — хмыкнул Тугдуал. — Квартал почти разрушен…

— Цыц! — осадил его дед, Нафтали.

Вокруг дивана, на котором лежала Окса, неподвижно замерли все Беглецы. Их полные тревоги глаза выдавали, насколько сильно все взволнованы.

К Оксе подошел Павел и положил руку ей на плечо.

— Ой, папа! — кинулась она ему на шею. — Прости меня! Дура я, что так взбесилась. Но… что это со мной?

Она повертела руками. Ладони были заклеены пластырем.

— Ты порезалась осколками стекла, — глухо ответил отец. — Но не волнуйся, Драгомира сделала все, что нужно… Через несколько часов от порезов останутся только воспоминания.

— Спасибо, бабуль! Э-ээ… ты использовала Нитепрядов? — девочку передернуло при воспоминании о крошечных паучках-швеях.

— Именно, лапушка! — без особого энтузиазма ответила Драгомира.

— Значит, я долго была без сознания?

— Четыре часа тридцать минут, — сообщил ей отец, взглянув на часы. — И все это время мы тут спорили. О тебе, Гюсе и картине. И пришли к важному решению.

— Кардинальному… — буркнул Тугдуал, мрачнея на глазах.

Павел кашлянул и провел рукой по лицу, словно пытаясь сообразить, что сказать. А главное, как.

— Как и у всех, у меня тоже душа болит… — начал он замогильным тоном.

— Ты не хочешь идти за Гюсом, да? — со слезами на глазах перебила отца Окса.

— Совершенно неважно, чего я хочу, малышка… — с горечью ответил он.

— Мы пойдем за Гюсом и Реминисанс, — сообщил Абакум. — Мы сильно рискуем, но выбора у нас нет: мы не можем оставить одного из нас в плену у картины. Несмотря на опасения Тугдуала, — продолжил он, сурово взглянув на парня, — мы куда сильнее, чем кажемся. Может, у нас глубокие морщины и седые волосы, но все же у нас есть сильные козыри. Конечно, это я не о тебе, детка…

— Ты имеешь в виду, что я приму в этом участие? — выдохнула Окса. Ее серые глаза распахнулись.

— Абсолютно безответственное решение… — отрубила Мерседика.

Ее тяжелый шиньон трясся от возмущения. Испанка зыркнула на Драгомиру, меланхолично теребившую одну из своих длинных кос, глядя куда-то в пространство.

Окса затаила дыхание.

— Мы не можем поступить иначе, кроме как взять тебя с собой… увы! — с тоской подтвердил Павел.

— Под этим «мы» имеются в виду все присутствующие? — уточнила девочка, обводя взглядом столпившихся вокруг нее Беглецов.

— Нет, Окса, — ответил ей отец. — Это сущий идиотизм — идти туда всем. Особенно твоей маме, которая слишком слаба для того рода… экзерсисов. С ней останутся Драгомира, Нафтали и Брюн, а также Жанна, Зоэ и Мерседика. Поскольку иногда важна численность, Кокрел и Бодкин займутся поисками Беглецов, которые могли бы присоединиться к нам. По их желанию и согласию…

— А ресторан? — спросила Окса.

В глазах Павла стояла горечь.

— На время нашего отсутствия им будет заниматься Жанна.

— Значит, я иду с вами? Точно? — настаивала девочка.

— Повторяю, я категорически возражаю против неразумного решения брать Оксу в картину! — воскликнула сильно недовольная Мерседика. — Похоже, вы все тут забыли, что она — Юная Лучезарная! Это чудовищная глупость — подвергать ее такому риску… Подвергать НАС такому риску! Напоминаю, она единственная, кто может открыть портал в Эдефию!

— Как я говорил, — продолжил Павел, прилагая массу усилий, чтобы не обращать внимания на предостережения Мерседики, — практически большинством голосов было решено, что в картину за Реминисанс и Гюсом пойдут Леомидо, Абакум, Пьер, ты и я.

Окса просто потеряла дар речи. Она не могла вымолвить ни слова. Все это казалось совершенно нереальным! Она не знала, что сказать, раздираемая противоречивыми чувствами: смесью страха, восторга и нетерпения. Окса поймала печальный взгляд Зоэ, и та ответила ей слабой улыбкой, полной смирения и ободрения.

— Вы кое-кого забыли! — с сердитой ноткой в голосе заявил Тугдуал.

— Да… Извини, Тугдуал… — пробормотал Павел. — Тугдуал тоже с нами идет, — добавил он специально для дочери.

— Ух ты… — только и смогла выдавить Окса.

В данный конкретный момент она чувствовала себя полной идиоткой и жутко от этого бесилась. Но, несмотря на такие скверные обстоятельства, Окса была довольна, что мрачный юноша пойдет с ними.

— Я Слуга очень Юной Лучезарной, — заявил Тугдуал, пристально глядя сапфировыми глазами на Оксу, покрасневшую до корней волос. — Никогда не забывай, что ради тебя я готов на все…

9. Веский аргумент

Павел в полном оцепенении лежал в постели. Но, несмотря на внешнюю неподвижность, внутри у него бушевала буря. Даже не буря, а целый ураган, сметавший все на своем пути. Однако, пялясь в потолок, где колыхались тени от уличных огней, внешне он никак не проявлял своей озабоченности.

Абакум, прислонившись к окну, серьезно на него смотрел.

— Я знаю твою сдержанность и знаю, каких колоссальных усилий тебе стоило согласиться на Вкартинивание, — заметил фей.

— Вы мне не оставили выбора… — отрезал Павел.

— Ни у кого из нас его нет, — тихо сказал Абакум. — От этого зависит будущее Во-Вне, наше и тех, кто следует за нами. И пусть ты в это и не веришь, есть еще одна причина, из-за которой мы не можем отступить…

— Это ты о чем? Отвечать за будущее мира — этого, по-твоему, мало?

— Есть еще одна причина… Мари… — Абакум вдруг стал очень усталым.

Павел лишился дара речи, у него сильно закружилась голова, и ему показалось, что из него вытянули все жилы. Сердце бешено забилось, и по мере того, как говорил Абакум, Павлом все больше и больше овладевала паника.

— Мари обречена, — с тоской сообщил ему старик. — Робига-Нервоза — яд гораздо более сильный, чем любое из известных нам с Драгомирой лекарств. Мы перепробовали все. Мне очень жаль, Павел. Мне очень жаль…

Повисла жуткая тишина, нарушаемая лишь звуком дыхания. А Павлу казалось, что само небо рухнуло ему на голову.

— Но… но… — пробормотал он в панике. — Я думал, что Червикулы хорошо помогают! И то лекарство на основе… как там ее… Тохалины? Оно очень действенное, Мари стало заметно лучше, ты же сам это признал! Она начала выздоравливать! Так как ты можешь говорить мне, что она обречена?! Как ты можешь это говорить, Абакум?!

Павел замолк, всем его существом завладело отчаяние. Он сел на кровати и обхватил голову руками. Со смерти отца не испытывал он такого горя.