Действительно, шум приближался, и вскоре можно было различить пронзительные трубные звуки волынки, выводящей один из причудливых мотивов, которые с равным успехом служат танцевальной и маршевой музыкой; такт отбивался ритмичными ударами тамбуринов. Иногда доносился собачий лай. Затем пыль, казалось, обрела форму, и мы увидели длинную цепь всадников и вьючных верблюдов, которые приближались к нам, собираясь пересечь Уэд-Мзи там же, где и мы.

Наконец можно было разглядеть походный порядок и состав каравана. Караван вытянулся длинной вереницей на добрую четверть лье. Во главе ехала группа всадников, эскортировавших трехцветное знамя — красно-зелено-желтое — с тремя медными шарами и полумесяцем на конце древка. За ними на спинах белых и светло-рыжих верблюдов покачивались четыре или пять ататишей яркого цвета. Затем следовала коричневая масса вьючных верблюдов, понукаемых пешими погонщиками. Замыкало шествие огромное стадо овец и черных коз, вынужденных бежать, чтобы поспевать за широким шагом верблюдов. Разделенное на маленькие группки стадо погоняли женщины и негры под присмотром верхового в сопровождении своры собак.

— Это племя ларба, — сказал Али.

— Мне все равно, — сказал лейтенант, — раз это не шериф.

Большое племя ларба, которое кочует вблизи от Лагуата, — одно из самых значительных на юге наших владений; вместе со знаменитым благородным племенем улед сиди шейх они считаются самыми сильными, смелыми и воинственными, да и самыми богатыми, владеющими, пожалуй, лучшими верховыми лошадьми во всей Сахаре. «Ларба, — говорит генерал Дома в своем путевом дневнике „Алжирская Сахара”, — очень храбры и не боятся вооруженных столкновений. Они прекрасно вооружены. Жизнь их полна приключений, к тому же из-за жестокого грабительского инстинкта, сталкивающего их слишком часто с другими племенами, они нажили многочисленных врагов…» Добавлю, что это племя считается вместе с племенем сайдов наименее гостеприимным. Оно участвовало во всех сражениях, потрясших пустыню; особенно последние пятнадцать лет ларба вмешиваются во все военные конфликты: они стояли против нас за стенами Лагуата; многие из них разделяли вплоть до Уарглы изменчивое счастье шерифа; именно среди ларба этот вождь партизан до сих пор набирает своих лучших всадников.

Когда мы подошли к реке, конный авангард кочевников уже пересек ее русло, а первый белый верблюд, несущий ататиш, величественно выходил на противоположный берег.

Всадники в боевом снаряжении были разодеты, как для конных состязаний; все с длинными, украшенными серебряным орнаментом ружьями, которые у одних висели на ремне через плечо, у других лежали на седле, а третьи держали в правой руке, упираясь прикладом в колено. На некоторых были конические соломенные шляпы с султаном из черных перьев; другие надвинули на глаза свои бурнусы, подняв хаик до носа; и те, борода которых была закрыта, походили на худых смуглых женщин; иные в странных высоких колпаках из перьев страуса, обнаженные по пояс, со свернутым хаиком через плечо, с пистолетами и ножами за поясным ремнем, в широких турецких штанах из красной, оранжевой, зеленой или синей материи, обшитых золотым и серебряным сутажом, гордо выезжали на крупных лошадях, покрытых, как в средние века, шелковыми попонами и длинными шелилями*, украшенными медными бубенчиками, позвякивающими в такт движению их развевающихся хвостов. Лошади были прекрасны, но более, чем их красота, меня поразила неожиданная смелость причудливого смешения мастей. Я обнаруживал изысканные оттенки, так точно подмеченные арабами и воспетые в тонких сравнениях поэтами этого народа.

Я видел лошадей черных с синим отливом, которых они сравнивают с голубем в тени; лошадей цвета тростника, ярко-рыжих, будто сочащаяся из раны кровь. Были среди них снежно-белые и огненно-золотистые. Одни, темно-серые от рождения, становились фиолетовыми, лоснящимися от струящегося пота, другие, необычно светлой серой масти, с кожей, просвечивающей сквозь влажную короткую шерсть и придающей телесную мягкость тонам, заслуживали дерзновенного названия розовых коней. Созерцая эту приближавшуюся столь великолепную кавалькаду, я размышлял о знаменитых конных статуях и полотнах и осознавал разницу между языком живописи и жаргоном перекупщиков лошадей.

Среди блистательной свиты чуть впереди знамени ехали рядом два скромно одетых всадника — старик с седоватой бородой и совсем молодой, безбородый юноша. Старик, облаченный в одежды из грубой шерсти, выделялся скромностью и безупречной чистотой одежд, высоким ростом, крепким сложением, необычайно широким бурнусом и особенно размером головы, прикрытой тремя или четырьмя капюшонами, наброшенными один на другой. Он утопал в широком седле, обитом малиновым бархатом с золотой вышивкой. Его широкие ступни в туфлях без задника и каблука опирались на стремена с золотой насечкой, а руки покоились на передней луке седла, сверкающей от соли. Его серая кобыла с темным хвостом бежала мелкой рысью, раздувая ноздри. Ее бездонные мягкие глаза, обрамленные черными волосками, казалось, были подведены кохелем, которым пользуются мусульманские красавицы. Негр в зеленой ливрее вел в поводу боевого коня — великолепное животное белой масти с гладкой, как атлас, кожей, в парче и золоте; конь пританцовывал под звуки музыки, что вызывало веселый перезвон погремушек шелиля, амулетов, висящих на его груди, и роскошной золотой узды. Оруженосец вез саблю и роскошное ружье старца.

Юноша в белом одеянии восседал на совершенно черной лошади с мощной шеей, с волочащимся по земле хвостом и гривой, наполовину закрывающей голову. Было странно видеть такое могучее животное под изящным подростком, поражающим своей хрупкостью и бледностью. У него был женственный, хитрый и одновременно властный и дерзкий вид. Он щурился, разглядывая нас издалека; и подведенные сурьмой глаза на бесцветном лице увеличивали его сходство с хорошенькой девушкой. На нем не было никаких знаков различия, вышивка отсутствовала на его одежде. Он тщательно завернулся в бурнус из тонкой шерсти, из-под которого виднелись лишь носок его сапога без шпор и кисть руки, держащая повод, — маленькая худая рука с большим бриллиантом на пальце. Юноша откинулся на спинку седла из фиолетового бархата, расшитого серебром. Его сопровождали две великолепные поджарые борзые, весело резвившиеся под ногами его лошади.

Едва заметив старого господина и его сына, маленький Али сделал движение, чтобы соскочить на землю и пасть ниц перед ними. Но лейтенант положил ему руку на плечо. Удивленный ребенок понял этот жест и не двинулся с места. Я неотрывно следил за властным выражением лица молодого наездника, находившегося в гуще этого причудливого кортежа, которому прислуживали воины, а седобородые старцы заменяли пажей; затем перевел взгляд на очаровательного Аумера, который сейчас показался мне шутом, печально оценил осанку лейтенанта и, посмотрев на себя глазами строгого ценителя, не мог удержаться от вопроса:

— Лейтенант, достойно ли мы представляем Францию?

Проезжая мимо, старик холодно приветствовал нас движением руки; мы ответили ему с таким видом превосходства, на который только были способны. Юноша, приблизившись к нам на расстояние двух шагов, поднял своего коня на дыбы; послушный его воле конь совершил чудесный прыжок — маневр, в совершенстве освоенный арабскими наездниками, — и, чуть не задев нас гривой, опустился на землю двумя шагами дальше, так что юный принц ловко избежал необходимости поздороваться, а его свита невозмутимо продефилировала мимо нас.

Далее колонной по два следовали музыканты: одни, отбивая воинственную дробь на инструменте, представляющем собой квадратную раму с натянутой на ней кожей; другие били деревянными палочками в литавры диаметром с небольшой барабан; третьи дули в длинные трубы вроде гобоя. Во главе группы верблюдов, несущих ататиши, шествовали два богато украшенных гиганта — крупные сухопарые животные, мускулистые, лоснящиеся от пота, почти такие же белые, как настоящие магара, шагающие «благородной поступью страуса». Их шеи украшали платки из черного атласа, на передних ногах были серебряные браслеты. Ататиш — это что-то вроде закрытой тканью корзины с плоским дном, устланной подушками и коврами, ниспадающими на дромадера. Это сооружение производит впечатление балдахина во время торжественной процессии, а не походного паланкина. Вообрази набор дорогих тканей, сочетание самых неожиданных цветов; дамаст лимонного цвета с полосами из черного атласа с золотыми арабесками на черном и серебряными цветами на лимонном фоне; целый ататиш из алого шелка, пересеченный двумя лентами оливкового цвета; оранжевый цвет соседствует с фиолетовым, розовый растворяется в голубом, нежно-голубой переходит в холодный зеленый; подушки вишневого и изумрудного цветов, шерстяные ковры более густых тонов: малиновые, пурпурные и гранатовые — все краски палитры переплетаются со свойственной жителям Востока фантазией, присущей лучшим художникам. Эти блестящие шатры образовали яркий центр каравана. Издали высокие сооружения сверкали, словно митра, над почтенными головами белых верблюдов, дополняя общее впечатление священнодействия. К сожалению, путешественниц не было видно, только пешие негры у каждого паланкина время от времени поднимали голову и переговаривались с кем-то, спрятанным за коврами.